— Ты чего?
— Какая станция? — спросил Славушка. — Никак не разберем.
— Любопытный какой, — сказал Рыбкин. — Из-за каждой станции просыпаться…
— Да я не из-за любопытства, — сказал Славушка, — мы, кажется, приехали.
— Тогда дело другое…
Рыбкин встал, протиснулся к окну, бесцеремонно оперся на плечо священника. Стекло запотело, Рыбкин взял священникову шапку и протер окно.
— Вот теперь видно, — сказал он. — Какая-то Змиевка.
— Змиевка! — Славушка обернулся к матери. — Слышишь, мама: Змиевка!
— Неужели Змиевка? — взволновалась Вера Васильевна. — Нам выходить!
Вера Васильевна метнулась к проходу — все загорожено, люди сидели, приткнувшись друг к другу, тюки, мешки, корзины преграждали путь.
Она беспомощно оглянулась на Рыбкина.
— Что же делать?
— Ничего, выпрыгнешь, — сказал тот.
Он опять протиснулся к окну, перегнулся через священника, взялся за оконные ремни и потянул раму на себя.
— Что такое? — спросил священник и поднял голову.
Струя холодного воздуха потянулась в окно.
— Кто там? — в свою очередь, спросил мужик в черном полушубке. — Какого дьявола…
— Что за безобразие? — закричал кто-то с багажной полки сиплым голосом и визгливо закашлялся. — Закройте окно, теперь не лето!
Но Рыбкин даже не отозвался.
— Подходи, — сказал он Славушке, — а ты подвинься, батя…
Славушка послушно протиснулся к нему, Семен повернул мальчика спиной к окну, взял под мышки, осторожно спустил через окно и поставил на землю.
— Ну как, стоишь? — спросил Рыбкин. — Принимай инструменты.
Так же осторожно он спустил в окно саквояж.
— Поосторожнее, — сказал он наставительно Славушке, когда в мешке опять брякнуло. — Что там у вас — посуда, что ли?
— Да вы что? — зло спросил кто-то сзади. — Долго тут будете безобразничать?
— А чего разговаривать? — сказал человек, выменявший вечером сахар за газету. — Оттолкнуть и закрыть!
— Успеешь, — невозмутимо сказал Рыбкин, не глядя на говорящего, и протянул руку Вере Васильевне. — Давай, учительница…
— Я не знаю… — нерешительно сказала Вера Васильевна, придерживая юбку рукой.
— А еще учительница! — сказал человек, выменявший сахар. — Такие воспитают.
— Разврат от таких и смута, — сказал священник. — Не будь на мне сана…
Рыбкин подсадил Веру Васильевну на столик.
— Заправь юбку меж коленей, — приказал он. — И будем нырять.
И Вера Васильевна оказалась на платформе.
— Благополучно?
— Спасибо, — поблагодарила она. — Большое спасибо.
— Не на чем, — сказал Рыбкин. — Вы мне, а я вам.
— А ты далеко едешь? — спросил Славушка солдата.
— Отсюда не видать.
— Ну, прощай, — сказал Славушка…
Ему не хотелось расставаться с новым знакомым, Славушка понимал, что они никогда уже больше не увидятся.
— Как тебя зовут? — спросил Рыбкин мальчика.
— Славушка.
— Нет, полностью, — сказал Рыбкин.
— Вячеслав.
— А по фамилии?
— Ознобишин.
— А как меня зовут — помнишь? — спросил Рыбкин.
— Рыбкин Семен, — сказал Славушка.
— Правильно, — сказал Рыбкин. — Давай руку.
Славушка протянул руку к окну.
— До свиданья, товарищ Ознобишин, — сказал Рыбкин.
— До свиданья, товарищ Рыбкин, — сказал Славушка.
За окном слышался гневный ропот, но отпихнуть солдата от окна никто не решался.
— Галдят, — сказал Рыбкин, чуть ухмыляясь и кося вбок глазом. — Надо закупориваться. — Он кивнул Вере Васильевне. — До свиданья и вам, Вера Васильевна. Учите ребят, желаю. У меня тоже была правильная учительша…
— Постой! — закричал Славушка, отставив саквояж. — Знаешь… Дай мне чего-нибудь! На память…
— Чего на память? — переспросил Рыбкин, и точно тень прошла по его лицу.
Он сунул руку в карман и отрицательно покачал головой.
— Нету, — сказал он.