- И продолжу. - Отец Шайцен сунул Нитцу свиток. - Это существо, называемое Зейгфрейдом… - он сделал паузу и пристально посмотрел на Нитца, потом заговорил снова: - являет собой одного из множества провозвестников дьявола на земле. Видел ли ты когда-либо такого, юный вассал?
- Зейгфрейда? Именно его, святой отче?
- Я смотрю, твой так называемый юмор весьма напоминает любимое оружие твоего отца, - зарычал крестоносец. - Такое же тупое, только людей по головам бить. Нет, в вашем фамильном древе что-то определенно не так.
- А по мне, - сказал Нитц, - остроумие моего отца было отточено, как меч, носить который было прениже его чистоты.
- Я видел однажды дракона, вассал, - продолжал отец Шайцен. - Шкура цвета крови, крылья, затмевавшие солнце, адское пламя из пасти… И ему, точно самому дьяволу, было без разницы, кого поразить на поле битвы - язычника или крестоносца!
- Премерзостная картина, святой отче, - потихоньку ощупывая свиток, сказал Нитц. - Значит, ты хочешь, чтобы я передал это послание в храм, который достоин разделаться с подобной тварью?
- Таково было распоряжение, ниспосланное Советом трех нашего ордена, - изрек отец Шайцен. - Но, как я уже говорил, мне отнюдь не чуждо милосердие. А посему я передаю этот свиток тебе лично.
- Мне, святой отче?
- Именно так, вассал. Если окажется, что Зейгфрейд для тебя слишком силен, что ж, мы с ним разберемся. Однако теперь я считаю правильным предоставить тебе шанс заслужить Фраумвильт… почтив таким образом память твоего отца и сразив прислужника зла, справиться с которым у него не хватило сил.
Нитц трудно сглотнул. Он не особенно понимал, что за послание только что вручил ему отец Шайцен, и тем более - как ему следовало реагировать. Его и в вассалы-то произвели всего год назад, вместе с прочими молодыми, успевшими доказать, что годятся на нечто большее, нежели исполнение обязанностей оруженосца. Он и предполагал в дальнейшем заниматься тем, чем обычно занимались вассалы, - скакать по полям сражений, доставляя послания из одной церкви в другую. Борьбы с провозвестниками зла на этом пути не предполагалось.
Мысленно закатив глаза, он напомнил себе: "Впрочем, я и того не предвидел, что мне дадут в напарницы такую вот жуть, да еще и уродину".
Он непроизвольно покосился через плечо. Зрячий глаз Мадлен был ясен и ярок, ее улыбка, как всегда, страшновата. Шрам подергивался, заставляя всю щеку плясать. Вот ее рука скользнула под облачение, длинные пальцы подрагивали в сдерживаемом предвкушении.
- Сей свиток, - сказал отец Шайцен, вновь переключив на себя внимание Нитца, - содержит все, что нам известно о Зейгфрейде. Здесь написано, где он был последний раз замечен, куда в тот момент направлялся и каковы последние сведения о его кладе сокровищ.
Нитц услышал, как Мадлен за его спиной прямо-таки всхлипнула от волнения.
- Сокровищ, святой отче?
- А ты разве не знал, что, являясь живыми орудиями дьявола, драконы неутолимо алчут золота?
- Знал, но…
- Естественно, подразумевается, что после того, как ты сразишь чудовище, весь его клад переходит к святой церкви и будет использован для продолжения битвы против язычников.
- Конечно, святой отче. Куда же крестоносцам без золота.
- Крестоносцам никуда только без Бога, - прорычал отец Шайцен. - Однако жадные купцы и оружейники требуют золота за сталь, которой мы поражаем неверных! - Он сделал резкий вздох, справляясь со своими чувствами. - Так вот, чтобы справиться с Зейгфрейдом, тебе понадобится Господь - и добрая сталь. - С этими словами он посмотрел поверх головы Нитца на чудовищную секиру, которую тот таскал за спиной. - Полагаю, ты действительно умеешь с ней управляться?
- С ней?.. - Нитц как бы заново ощутил вес оружия за плечами. Ему приходилось определенным образом прогибать позвоночник и вообще следить за равновесием, чтобы эта штуковина его на пол не уложила. - Ну да, конечно, я непременно сумею пустить в ход… э-э-э…
- Вольфрайц, - прогудела сзади Мадлен.
- Пустить в ход Вольфрайц. Да-да, конечно. Спасибо, сестра, - прокашлялся Нитц. - Не сомневайся же, отче: я пущу ее в ход, да таким образом, что после ее размаха в гуще врагов останется чистое поле!
Отец Шайцен что-то проворчал в ответ, и Нитц заподозрил, что священник не вполне поверил ему. Может, это из-за того, что он никак не мог запомнить имя секиры? Или все дело было в том, что внешним своим обликом Нитц напоминал не могучего воина, а недоразвитую девчонку-молочницу?
- Это, конечно, не булава крестоносца, - проговорил между тем отец Шайцен, - ну да ведь и ты сам не крестоносец… пока еще. После того как ты исполнишь свой долг перед Господом Богом, многое может перемениться.
Такие слова вновь заставили Нитца сглотнуть комок в горле. Он сам подумал, насколько кстати это пришлось. По крайней мере, он больше ничего не наговорил. Это при том, что на языке у него так и кипело множество вопросов. Что конкретно имел в виду священник? Нитца собирались послать в Святую землю - продолжать дело отца? Каким образом, интересно, у него это получилось бы? Путем проламывания двадцати тысяч и еще двух черепов?
А может, спросил он себя, просто взять да и вывалить отцу Шайцену всю правду? Хватит уже таиться и лгать, хватит притворяться таким наследником, о котором мечтал его родитель! Ведь вся языческая кровь, якобы пролитая им ради славной памяти отца, на самом деле была добыта не его собственной мощью - но той, что стояла сейчас у него за спиной.
Его очень подмывало все рассказать. Но такие качества, как правдивость и честность, давно в нем выгорели. Суровая жизненная закалка оставила только два несокрушимых качества. Долг и стихи.
- Да простит Господь тот ад, который я оставляю после себя, - произнес он заученную формулу, и церковь повторила каждое слово.
- Так мы все говорим, - прозвучало в ответ.
Фраумвильт, как показалось Нитцу, с изрядным презрением покачивала ребристой каменной головой, оглядывая пейзаж, раскинувшийся внизу. Великую булаву, вероятно, до кончика рукояти тошнило от зрелища тростниковых и соломенных крыш, зеленых и бурых полей до самого горизонта, мужчин с пастушьими посохами вместо булав… и женщин, стоявших на коленях не перед алтарями, а возле дойных коров.
Обиталищем войны была Святая земля. Кровь следовало проливать там, где ее мог видеть Господь. Здесь, в королевствах, мужчины и женщины умирали нечасто, причем самым мирным образом и в основном во сне. И никто не обращал внимания на их уход, разве что сыновья и дочери, столь же незначительные, как и они сами.
- Отца бы наизнанку вывернуло, если бы он мог это увидеть, - пробормотал Нитц.
- Что? - Мэдди шагнула вперед, и ее тень укрыла его.
Вот отчего отца вывернуло бы точно, так это от вида различий в их телесных размерах. Какое счастье, что Господь оказался благосклонен к Калинцу Великому, он же Кровавый, и, метнув с небес молнию, забрал отца к Себе задолго до того, как великий рыцарь смог узреть, каким недомерком вырос его единственный сын. Более того, Калинцу не пришлось увидеть своего коротышку сына в обществе столь титанической женщины.
Увы, Нитцу не досталось особой благосклонности свыше. Забрав папеньку, Господь вернул его на землю в виде памятника. Гору каменных черепов попирали ноги в латной обувке, выше процветавшей совершенно ужасающим каменным цветком. Единственным его не то лепестком, не то колючкой и была Фраумвильт. Возрожденная в камне, она взирала на Нитца со своей вышины еще с большей ненавистью, чем на мирный пейзаж.
- Этот человек внушал робость, - вглядываясь в лицо статуи, произнесла Мэдди.
Глухой шлем статуи был изваян со всем мыслимым тщанием, повторяя облик самого первого черепа, некогда проломленного Калинцем. Нитцу померещилось, будто каменный лик под ним недовольно нахмурился.
- Поневоле задумаешься, что там, внутри, - продолжала монахиня.
Нитц прямо чувствовал, как ее зрячий глаз буравил его собственный череп, желая вскрыть его и прочесть ответ среди трепещущих бугорков внутри.
- Мне знать неоткуда, - проговорил он тихо. - Отец никогда не снимал шлема.
- Никогда?
- По крайней мере, в моем присутствии. - Нитц со вздохом повел плечами. - И в присутствии моей матери. Если, конечно, можно ей верить.
- В самом деле?
- Ну, все говорят, что мать была честная женщина.
- Вот как. - Мэдди снова уставилась на громаду монумента. - Поди разберись, как они вообще полюбили друг друга. Всем вопросам вопрос.
- А они не любили. - Горло Нитца защекотал невольный смешок. - Господь требует от своих верных лишь плодиться, ибо для святой войны необходима свежая кровь. При чем тут любовь!
- А на севере принято, чтобы мужчина добыл зверья стоимостью не менее чем на двенадцать лап, и только потом он может сделать женщине предложение. - Мэдди хмыкнула. - Женщина обязана смастерить ему превосходное оружие, и только тогда начнется ухаживание. Само изделие или добыча, то есть мясо либо сталь. Правда, довольно-таки символично? Главное - проявить преданность и стремление. И не к Богу, а между женщиной и мужчиной, и наоборот.
Нитц облизнул губы.
- Вот поэтому, - сказал он, - вы все там такие дикари.
- Что до меня, я смастерила такое оружие, которое позволило мне выбрать любого мужчину в нашей деревне.
Эти слова сопроводил тоскливый вздох, видимо соответствовавший ходу ее мыслей. Нитц беспокойно переступил с ноги на ногу. Он не привык к таким проявлениям с ее стороны. Вот когда она посмеивалась, шагая по скрипучей гальке, заваленной мертвыми телами, - это были привычные и удобные звуки. Теперь в ее голосе пробивалась ностальгия, и это его беспокоило.