Вот ее скромное обиталище — паланкин, помещенный на вершине; он приютился между двумя мирами и не принадлежит ни одному из них.
Отправляясь из дома, на случай жары я надел легкую желтую шляпу из плетеного линя: эта шляпа и белые парусиновые брюки были реликвиями моих плаваний в тропиках. Увязая в податливой гуще папоротников, я споткнулся, и колени мои окрасились зеленью цвета морской волны.
Помедлив у порога — вернее, у того места, где раньше был порог, — я увидел сквозь открытую дверь одинокую девушку, которая шила у окна. Бледная девушка склонилась над шитьем у засиженного мухами окна, над заклеенными верхними стеклами вьются осы. Я заговорил с ней. Она слегка вздрогнула, как вздрогнула бы приносимая в жертву юная таитянка, внезапно заметившая в просветах меж пальм фигуру капитана Кука. Быстро успокоившись, она предложила мне войти, передником обмахнула для меня табуретку и тихонько опустилась на свое место. Я поблагодарил и сел, но какое-то время тоже не находил слов. Так вот он, сказочный дом на горе! Вот она, королева фей у своего зачарованного окна…
Я подошел к окну. Внизу, в глубине вытянутого, узкого перевала, будто в нацеленном телескопе, виднелся далекий, подернутый дымкой лазурный мир. Я едва узнавал его, хотя сам только что явился оттуда.
— Какой прекрасный отсюда вид, не правда ли? — проговорил я наконец.
— Ах, сэр. — Слезы навернулись у нее на глазах. — Когда я впервые поглядела в это окно, разве могла я подумать, что такой вид будет меня печалить?
— Чем же он теперь тебе не по душе?
— Не знаю. — И слеза капнула на шитье. — Не вид из окна тут виноват, а сама Марианна.
Несколько месяцев назад ее брат — ему едва минуло семнадцать — прибыл сюда издалека, с той стороны гор, чтобы рубить лес и жечь уголь, а она, старшая сестра, сопровождала его. Они давно осиротели и теперь стали одинокими обитателями заброшенного домика в горах. Гости к ним не приходят, путники не заглядывают. Дорога — с крутыми, опасными поворотами — используется только в сезонное время для перевозки угля. Брат отсутствует целыми днями, подчас его нет и ночью. Когда по вечерам он, изнуренный работой, возвращается домой, то сразу же, бедняга, перекочевывает со скамьи на свою кровать: так вот, устав за всю долгую жизнь, покидают привычное место ради ничем уже не нарушаемого покоя. Скамья, постель, могила…
Молча стоял я у волшебного окна и слушал, слушал…
— Вы не знаете, — вдруг спросила девушка, отвлекаясь от своего рассказа,
— вы не знаете, кто живет вон там? В той стороне я никогда не бывала: взгляните туда — вон тот дом, мраморный. — Она указала вниз, через долину: — Неужели не видите? Там, на пологом склоне: впереди поле, а позади лес; дом белый-белый, а лес голубой, от этого дом кажется еще белее — неужели не видите? Это единственный дом, что виден отсюда.
Я вгляделся, куда она указывала, и, к изумлению своему, узнал, хотя и не сразу, свое собственное жилище — узнал скорее по расположению дома, нежели по его внешнему виду или по описанию Марианны; он сверкал точно так же, как и эта горная хижина, когда я смотрел на нее со своей веранды. Голубая дымка преображала скромный фермерский домик в замок зачарованного короля.
— Я часто гадаю, кто живет там. Вот кто, должно быть, очень счастлив. И сегодня утром я все про то же думала.
— Очень счастлив? — переспросил я, вздрогнув. — А почему ты так думаешь? По-твоему, там живет какой-нибудь богач?
— Богач или нет, я над этим и не задумывалась. Но так и кажется, что там, в этом доме, обитает счастье. Сама не знаю, отчего мне так кажется: ведь дом так далеко… Порою я даже думаю, будто все это мне только чудится.