Видели бы вы его на закате!
— Да-да, закат осыпает его золотым блеском, но ведь и восход озаряет золотом ваш дом, разве не так?
— Наш дом? Солнце одно на всех, но оно никогда не озаряет золотом наш дом. Да и зачем? Этот дом стар, он ветшает от сырости. Вот отчего он так порос мхом. По утрам солнце заглядывает в это окно — конечно, оно было заколочено наглухо, когда мы только пришли сюда; это окно я не могу содержать в чистоте, как ни стараюсь; солнце палит мне в глаза, когда я шью; а что говорить о мухах и осах, они так и зудят — столько мух и ос водится только в таких пустующих горных домишках, как этот. Вот, взгляните, что за занавеска — это мой передник: им-то я и пытаюсь загородиться от солнца во время зноя. Посмотрите, как он выгорел. Солнце золотит наш дом? Вот уж чего Марианна никогда не видела…
— Может быть, потому, что, когда крыша вся озарена золотом, ты по-прежнему остаешься дома?
— В самую жару, вы хотите сказать? Нет, солнце не золотит нашу крышу, сэр… Она так протекала, что брату недавно пришлось покрыть одну сторону заново — разве вы не заметили? С северной стороны — там солнце продолжает разрушать то, чти начал дождь. Да, солнце одно на всех, но эта крыша рассыхается, и дом в конце концов сгниет… Что вы хотите, старый дом! Хозяева его перебрались на Запад и, говорят, давно умерли… Дом высоко в горах, зимой в нем даже лиса норы не устроит. Дымоход в очаге заваливает снегом, будто пустой пень…
— Странные у тебя фантазии, Марианна!
— Нет, в жизни оно все так и есть…
— Тогда вместо «странные у тебя фантазии» я сказал бы «странная у тебя жизнь», но ведь я говорю: фантазии.
— Как вам будет угодно, — тихо отвечала она и снова принялась за шитье.
В этих ее словах и в том движении, с каким она вновь взялась за работу, было что-то такое, что заставило меня умолкнуть. Глядя в волшебное окно, я увидел набежавшую на дом громадную тень, как если бы гигантский кондор повис над ними на распростертых крыльях; видно было, как с тенью этой сливаются и поглощаются ее густым сумраком более слабые и прозрачные тени от утесов и папоротников.
— Вы следите за облаком, — промолвила Марианна.
— Нет, за тенью. За тенью от облака: самого облака мне не видно. А как ты догадалась? Ведь ты занята работой.
— Тень заслонила шитье. А вот теперь облако ушло и вернулся Трей.
— Кто-кто?
— Пес, лохматый пес… В полдень он тихонько крадется в сторону, меняет очертания, а потом возвращается и норовит ненадолго прилечь у порога — неужто вы его не видите? Его голова повернута к вам, а когда вы только-только вошли, он смотрел прямо перед собой.
— О чем ты? Ведь ты не отрываешься от шитья.
— Вон там, у окна, наискосок…
— А, это о той неровной тени, ближайшей к нам? Да, в самом деле, она смахивает на огромного черного ньюфаундленда. Набежавшая тень ушла, прежняя возвратилась, но отсюда не видать, что отбрасывает ее.
— Чтобы увидеть, нужно выйти из дома.
— Наверное, одна из тех поросших травою скал?
— Вы видите его голову, морду?
— Чью, тени? Ты говоришь так, будто сама это видишь, однако ни разу не отвела глаз от своей работы.
— Трей смотрит на вас… — И все это, не поднимая век. — Сейчас его пора, я его вижу.