На соседней кровати ровно сопела Каролин, под потолком шелестела вентиляция, где-то за переборками сливался в ровный гул шум работающих агрегатов, лязганье инструмента и гудение сварки в ремонтных доках, шаги дежурной смены по металлическим полам. Звуки успокаивали - но закрывать глаза как-то не хотелось. Встала, тихо оделась, выбралась из каюты. До подъема оставалось два часа. Пошла к своей машине. Раз уж не спится, проверить кое-что…
На следующий вечер она просто боялась ложиться спать и допоздна перебирала свои богатства, высыпав их из облезлого чемодана. К главным сокровищам - ложечке и учебнику - прибавилась фотография с одной из изерлонских вечеринок, веселые лица, пластиковые стаканчики с вином, вдохновенно несущий чушь Оливер Поплан, скептический взгляд Ваньи, навсегда оставшегося в живых на глянцевой бумаге, ухмылка Дасти Аттенборо - и в центре кадра они с Райнером, сияющие, смеющиеся… Мари закрыла глаза и попыталась вспомнить, как это было. И заснула, конечно, но, слава великому Одину, в этот раз не снилось ничего.
В конце июня на базу прилетело гражданское судно со старыми знакомыми на борту - Юлиан Минц отправлялся в дальнюю экспедицию на Землю в поисках ответов на наболевшие общемировые вопросы. Он пробыл на Дайан-Хане всего-то дня два, а улетев, увез с собой майора Поплана, так что жизнь стала еще скучнее. Из давних друзей теперь осталась только Каролин, с ней Мари и проводила все свободное время - за исключением тех минут, когда их рабочие смены не совпадали, и оставалось разве что сидеть одной в каюте, обняв подушку и тоскуя.
Она уговаривала себя, что нечего биться головой о прошлое, что Райнер ее помнит и любит, что однажды они непременно встретятся - лет через… При мысли о необъятности этих лет хотелось реветь, но реветь было нельзя, и она вскакивала и бежала искать какое-нибудь дело. Вылизывала свою собственную машину, помогала Каролин с другими, стреляла в тире - получалось все лучше и лучше, но до настоящих стрелков ей было далеко.
Если не считать небольшого похода в систему Рейкъявик за списанной по Баалатскому договору техникой, развлечений, считай, и не было.
Флот увеличился на четыре с лишним сотни судов и на четыре тысячи человек, а в остальном жизнь совершенно не изменилась. Размялись немного, полетали, наводя страх на своих же соотечественников, подняли волну энтузиазма в тех, кому жаль было уничтожать свои корабли - и вернулись на базу. Засветились, конечно, - теперь по всей галактике прошел слух, что призрачный флот материален, а адмирал Меркатц жив и здоров, чего и всем желает. Собственно, и все…
Оказалось - не все, но это стало ясно немного позже.
В конце июля радиоперехват принес новости с Хайнессена. База загудела в волнении, сплетни и слухи, обрастая фантастическими подробностями, покатились по Шервуду, и под каждым кустом… то бишь за каждым поворотом станционного коридора и в каждом кубрике - добавляли от себя новые соображения, гипотезы и опасения. Вычленить истину из слухов в том виде, в каком они дошли до Мари и Каролин, было довольно трудно, но главное было очевидно. Никаких пяти лет на шастанье по лесам. Все начинается прямо сейчас - собственно, уже началось. Нашего адмирала едва удалось вытащить из западни, устроенной политиками и военными властями, и он направляется сюда. За ним по пятам идет война.
Мирная передышка оказалась длиной всего-то в неполных три месяца.
Люди встревоженно шушукались, взвешивали перспективы и строили планы. Горячие головы радовались - не придется киснуть в тылу, теперь будет стрельба, а стрелять куда веселее. Пессимисты смотрели угрюмо и задумчиво. Тревога была разлита в воздухе, казалось, вот-вот заискрит.
А у Мари кружилась голова и все падало из рук. Потому что главное - вовсе не политические возможности и военные превратности. То есть они, конечно, тоже главные, но сейчас в голове не держались ни судьбы мира, ни судьбы Империи, и даже судьба Шервудского флота отступила на второй план.
Со дня на день она увидит Райнера.
По сравнению с этим весь мир померк.
Ждала.
Наконец в порт вошли их корабли.
На причале вытянулись, отдавая честь, розенриттеры под предводительством Линца. От ворот спешили адмирал Меркатц и коммодор Шнайдер. Поодаль толпились пилоты, улыбались, махали прибывшим. Майор Блюмхарт ступил на железные плиты пирса следом за адмиралом Яном, козырнул встречающим, скользя взглядом по лицам.
Споткнулся.
Прислонясь к стене, стояла она, вся - напряженное ожидание. Потом она увидела Блюмхарта, и сквозь ожидание проступила улыбка - и разгоралась все ярче. Райнер сам не знал, как вышло, что он двинулся на этот свет, забыв обо всем - даже о долге. Уже спиной поймал оклик Шенкопфа: "Отдыхайте, майор, до особых распоряжений вы свободны", - и не понял ни тогда, ни позже, что генерал просто принял свершившийся факт и превратил движение Блюмхарта из начинающейся самоволки в законное личное время.
- Мэри, - только и сказал Райнер.
- Здравствуй, - ответила она, не сводя с него сияющих глаз.
Помолчала немного - и добавила:
- Пойдем.
И майор, не приходя в сознание, взял протянутую руку и пошел за Мари по коридору вглубь астероида, все дальше и дальше от ангаров.
Кажется, я делаю что-то не то, - мелькнуло в голове, когда за спиной, щелкнув замком, захлопнулась дверь маленькой каюты. - Я должен… - Что он должен, он подумать не успел, потому что Мари обхватила руками его талию и прижалась всем телом. Потом подняла голову и посмотрела пристально. Наклониться и поцеловать наконец. Клятая форма, это же преступление - столько застежек на девушке. Я делаю что-то не то… к черту. Все к черту.
В ушах нарастает шум, ноги не держат, ее ладошка на его спине, ее тело под руками - и дурацкая мысль о том, что грудь-то тяжелее, чем казалось на взгляд, и воздуха не хватает, потому что губ не разомкнуть, невозможно.
Жесткое покрывало на узкой койке, кожа к коже, все тело - нежность и ласка, голова пуста, руки движутся сами, и под пальцами - гладкое, горячее, вздрагивающее, льнущее, губы скользят по лицу, по шее, по плечам, ниже, ниже, в висках стучит, внутри все переворачивается от сумасшедшей нежности - и тихий стон, и бессвязный шепот, и провались хоть весь мир.
Моя.
Вот же идиот, я мог давным-давно… какие глупости мне мешали? Не помню… да неважно. Девочка, милая, смешная, любимая… наконец-то.
…Он спит, уткнувшись ей в плечо, обхватив ее поперек спины, притиснув, так что трудно пошевелиться, чтобы высвободить руку. Длинные темные ресницы лежат на щеках, пушистые, - глаз не отвести, до того красивые, мне б такие. Волосы спутались. Запустить в них пальцы, отвести прядь ото лба. Спи, милый, ничего, просто я любуюсь тобой. Не удержалась - провела пальцем по линии брови, и ресницы вздрогнули, открывая сонные карие глаза, губы шевельнулись, задели ее кожу. Большая ладонь двинулась, погладила, ухватила… да, милый, да. Конечно, милый. Подвинусь немножко… вот так, да…
Засыпали. Просыпались, не в силах разжать объятий. Шептали чушь, стукались локтями и коленками о переборку, подушку уронили и не подняли - сил не было. Засыпали снова.
Потом проснулись очередной раз - и обнаружили, что в головах прояснилось. Вставать не хотелось категорически, но зверски хотелось есть.
Обшарили каюту в надежде найти хоть что-нибудь съедобное. Нашли. Омерзительный аварийный паек, оставшийся с незапамятных времен. Как он пережил всеобщую уборку станции, бог весть. Благословляя чудовищный срок годности армейских консервов, в два счета приговорили банку автоматически разогревающегося супа, запили водой из-под крана в крошечном санузле. Втиснулись вдвоем под душ. На подгибающихся ногах выбрались из-под него только через час, чтобы снова прижаться друг к другу на неудобной узкой койке, натянув на себя одеяло, и заснуть глубоко и блаженно.
Совесть и принципы явились, покружили над двумя головами на одной подушке, покурлыкали попусту - и улетели до поры.
Само собой было ясно, что они, конечно же, поженятся, как положено и как давно собирались, дайте только срок. Тут и обсуждать было нечего.
Они и не обсуждали.
Когда-нибудь.
Мама всплакнет, любуясь красивым сыном и его очаровательной невестой, папа хлопнет по плечу, гости будут толпиться и приставать - целуйтесь, а теперь еще, и еще; первый танец - ваш, выпьем за счастье молодых… И белое платье - непременно, и ленты в волосах. И оркестр, и суматоха, и смех, ребята напьются и будут бузить, и это будет счастье.
Когда-нибудь. Не завтра и не послезавтра, но обязательно.
А сейчас - ну что же делать. Мы не выдержали, и слава всем богам, что не выдержали. Оказывается, мы не железные. Мы живые, горячие и морально неустойчивые.
И плевать.
Нет во вселенной места светлее и прекраснее военной базы Дайан-Хан. Когда бывший Шервудский, а теперь Нерегулярный флот Яна снялся и ушел тайно шастать по космосу в ожидании хоть какой-то благосклонности от звезд, Мари даже слезу утерла. Эти сумрачные коридоры, искусственный свет, вечный гул за переборками, этот дикий камень и железо, эти тесные каюты - а особенно одна… Нет места во вселенной лучше старой военной базы Дайан-Хан, подтолкнувшей нас в спины и закрывшей за нами дверь, дав короткую передышку и счастье. И пусть впереди висело темное и, по всей вероятности, страшное завтра, - каждое сегодня Дайан-Хана казалось от этого только острее и ярче.