* * *
- Оставьте меня! - попытался выдворить их обратно женский голос, истеричный, хрипяще-надорванный.
Страшная толстая старуха - Аликс Виктория Елена Бригитта Луиза Беатриса Гессен-Дармштадтская, окрещенная в Крыму Александрой Федоровной, лежала посреди огромного ложа Модерн. Спинка кровати нависала над ней в виде огромной, расправившей крылья бабочки.
Странный языческий дом говорил убедительней и красноречивее слов, оставляя гостям удивляться точности высказанного ими суждения. Бывшая гусеница - маленькая тонкогубая немецкая принцесса, пленившая некогда душу наследника российского престола. Бывшая прекраснокрылая бабочка-императрица российская. Бабочка, пойманная в сачок… Бабочка с пронзенным булавкой сердцем, конвульсивно бьющая крылышками…
Волосы Аликс были растрепаны. Глаза - красны и безумны. Бледные щеки покрывали нехорошие пятна. Она тяжело дышала и ежесекундно кусала нижнюю губу.
Рядом, на постели, сидела девушка лет двадцати. Видимо, ее старшая дочь Ольга. Еще две дочери, младшие - Мария и Анастасия - стояли рядом. Облаченные в мешковатые блузы и юбки, коротко стриженные после тифа принцессы мало походили на красавиц-принцесс. У окна, на низкой скамеечке, горбился мальчик с каштановыми волосами и испуганным взглядом потерявшегося пса.
- Мамá, - старшая дочь Ольга произнесла родное слово на французский манер, с ударением на последнем слоге, - прошу вас… - моляще указала она глазами на дверь.
- Кто вы такие? - крикнула Аликс, выворачивая шею. - Я не желаю вас видеть. Что вы сделали с Ники? Это не он!.. Где мой муж, где мой мальчик, мой бедный ангел… Где он?!. Отдайте его…
Ее дыхание сделалось лихорадочным, большие полные руки посинели. Борясь с истерическим припадком, царица закусила губу. Хрипло выдохнула и затряслась - она задыхалась.
- Верните мне Ники… Я не могу без него. Верните!.. Я не могу жить…
- Не о том просишь, Мама! - сказал грозный мужчина.
"Какой мужчина. Откуда?.." - попыталась понять Катя.
Протиснувшись между Акнир и госпожой Дображанской, в центр спальни шагнул худосочный монах в черном куколе; завороженная языческим домом, Катя и не заметила, как и когда он присоединился к ним вновь.
Аликс пружинисто села в кровати - только один человек, кроме ее детей, мог назвать императрицу российскую "мамой". Попросту "мамой", без всяких французских ударений.
- Разве затем я тебя в Киев покликал? - спросил монах, снимая с головы капюшон.
И второй раз за час Катя не поверила собственным глазам… Сибирский мужик, "святой старец", "святой черт" Григорий Распутин был, в ее понимании, огромным, высоким, а этот - субтильным, ниже среднего роста. Или огромность, оставшаяся в памяти и в мемуарах его современников, проистекала сугубо из огромности производимого им впечатления?
Но сей занятный психологизм был немедленно оттеснен иной заковыкой:
"Разве затем я тебя в Киев покликал?" - спросил он.
- Наш Друг… Наш Друг жив… Мы спасены! - С прыткостью юной девушки царица вскочила с кровати, подбежала к старцу, пала пред ним на колени и, вцепившись в его корявую руку, осыпала ее поцелуями.
- Утри слезы, Мама, и верь. Верь и терпи, - властно сказал святой старец, который, говоря к слову, был вовсе не стар и выглядел намного моложе той, кого звал своей "мамой".
- Но Ники… мой Ники… За что же… за что? - жалобно всхлипнула Аликс.
- Господь так решил, Его и пытай, - нравоучительно изрек Григорий Распутин. - Да не за что, а по что? Может, Он твою веру испытывает. А может, в том умысел Его величайший. Раз так сталось, и Папа в затменье вошел, как ты могла в решении Его усомниться? Это теперь-то, теперь… когда Он мужу твоему, тебе, детям твоим чудесное спасенье послал? Когда наизаветнейшее горе твое излечить надумал?
С видом пристыженной девочки царица вскочила с колен, завертела растрепанной седой головой, запрыгала взглядом:
- Где же он? Где?
- Гляди, Мама, вот ОН, - отстранив Акнир, Друг императрицы обнажил дверной проем, обрамлявший невысокую худую фигуру лжеотрока.
- Отрок Пустынский! - зашлась в крике царица. - Отрок святой, помоги, - опухшее заплаканное лицо Аликс придвинулось к Маше - царица вытянула шею, выбросила полные руки вперед. - Прости меня, Отрок святой, я слаба, Господь послал мне испытания тяжкие, страшные… Но не о том, не о том я молить тебя прибыла! Сына моего исцели… Маленького. Нет избавленья. Моя вина, моя кровь его губит, Гессен-Дармштадтских. Брат мой умер у меня на глазах… Маленький мой всю жизнь на волос от смерти ходит… Одна царапина, и кровь не остановит никто… только молитва святая Нашего Друга. Друг Наш сказал, ты один можешь помочь. Ты его спас… Спаси и моего малютку.
Маша взглянула на Распутина; на миг Кате померещилось, что в опустевших глазах, обращенных к святому черту, мерцает упрек - видимо, об обещании излечить сына, которое старец дал бывшей царице, сама лжеотрок не знала ничего. Каждый здесь плел свою интригу.
- Иди ко мне…
Пальцы Маши позвали цесаревича. Мальчик встал со скамьи, приблизился к ней без робости и без надежды. Оттененные вьющимися светло-каштановыми кудрями бледные черты тринадцатилетнего царя были тонкими, иконописными и такими же отрешенными, как у его отца. Такие черты и должны быть у ребенка, которому всегда все запрещали: играть в теннис, кататься на велосипеде, - у мальчика, которого вечно держали взаперти, опасаясь, что случайный синяк лишит его жизни.
"А ведь это наш царь… Законный царь Алексей, - дернуло Катю. - А это мать царя и сестры", - знакомство г-жи Дображанской с царской семьей вышло весьма коротким, если, конечно, опустить спорный факт, что их так никто и не познакомил.
Лжеотрок молча провела ладонью по волосам Алексея, заглянула в глаза, прошептала неслышное и громко сказала:
- Нож дайте.
Старец проворно достал из кармана отточенный нож. Маша взяла ребенка за руку.
- Что вы делаете? - захрипела царица.
- Камень с души твоей снимаю навек…
- Нет!
Лезвие полоснуло по бледной коже царя. Порез вышел глубоким - отворенная кровь мигом залила руку по локоть. Императрица закричала. Старец быстро схватил ее за плечи. Три великих княжны в ужасе застыли у стен. Несчастная мать орала, вырываясь.
- Дайте платок, - приказала лжеотрок. - Перевяжите. И все.
- Все? - повторила императрица чуть слышно.
- Все как у всех, - сказала лжеотрок. - Через пару минут кровь остановится. Все заживет. И муж твой в разум войдет. И дочери невестами станут. Ты свою чашу испила до дна, малость на дне осталась… Веришь мне?
- Верю…
Побледнев, как стена, императрица с ужасом смотрела на пустяковую рану, способную стать для ее сына смертельной.
- Не веришь, - молвила Маша. - Оставьте нас все.
- Ольга, Мария, Анастасия, - живо позвал старец княжон.