Провозилась Аленка до того, что последней в подклет ушла. Ужинать ей принесла разумница Матренушка. Тут оказалось, что не всё перечислила боярыня Лопухина. Еще большие пироги с сигами и сельдями для праздника пекли. Что осталось с царского стола - мастерицам послали. И Аленке хороший кусок пирога перепал, ей и хватило, а были еще оладейки в ореховом маслице - так тех она и не осилила, Матрена подъела.
В подклет девушка прокралась, когда те, что спать собрались, уж засыпали, а те, что с полюбовниками уговорились, лежали тихонько, готовые живо подняться да и выскользнуть. Не Верх, чай, - сельцо, дворец огородами окружен, каждый кустик ночевать пустит!
Легла Аленка на свой войлочек, отвернулась к стенке. Свой сарафанец из крашенины лазоревой, отороченный мишурным серебряным кружевом, с оловянными пуговицами, сложила ровнехонько, не то что шалые девки. И вроде даже задремала, когда вдруг раздались на дворе крики, да такие отчаянные, что в подклете, не разобравшись, заголосили:
- Ахти нам! Пожар!..
Коломенский дворец - красы несказанной, но коли полыхнет сухое дерево - успеть бы выбежать, а имущества уж не спасти. С визгом, с причитаниями кинулись мастерицы из подклета в одних сорочках. Поднялись, спотыкаясь, по лесенке, выскочили на высокое крыльцо, а по двору потешные с факелами носятся.
- Да где же кони?! - раздался пронзительный крик.
Не воды требуют - коней… Да что же это деется?
А Дунюшка-то младенчиком тяжела! А ну как с перепугу скинет?
Забыв про заведенные порядки, понеслась Аленка, как была, переходами в государынины покои. Только сарафанишко прихватить успела и кое-как на бегу напялила его поверх сорочки. А косник в косу да повязку на голову, чтобы не выскакивать на люди простоволосой - про то она и не подумала.
Навстречу ей бежали с огнем люди - один высокий, в одной белой рубахе, впереди, прочие, тоже неодетые, за ним поспевали. Аленка вжалась в бревенчатую стенку, пропуская государя. Вот он каков без кафтана-то… Длинноногий, тощий, глаза выкачены, дороги не разбирает… За ним - постельничий, Гаврюшка Головкин, с одежонкой через плечо, за Гаврюшкой карла Тимофей поспешает, и - батюшки! Пистоль у Тимофея в руках! И постельный истопник Лукашка Хабаров, весь расхристанный, взъерошенный, с саблей наголо! И князь Борис Голицын, одетый так, словно и не ложился.
Пронеслись, выскочили во двор, перебежали открытое место, сгинули во мраке… И тут же за ними - непонятно кто, с охапкой верхнего платья, проскочил мимо Аленки, сапог обронил - и за ним не вернулся.
Господи Иисусе, неужто Софья стрельцов на Коломенское двинула?
- В рощу всё неси! - раздался голос князя Голицына. - В рощу, дурак!
А как бы в ответ - вой из царицыных хором.
Аленка понеслась туда - к Дунюшке!
Замешалась в больших сенях среди сенных девок, среди перепуганных постельниц, среди бабок да мамок. Увидела Пелагейку - та стояла, привалившись к стене, и лишь головой крутила вправо-влево, приоткрыв редкозубый рот.
- Пелагеюшка! - так и бросилась к ней Аленка. - Да что ж это деется? Спаси и сохрани!
- Стрельцы по Стромынке прискакали, свет! - отвечала карлица. - Кричали - на Москве набат гремит, полки сюда движутся!
- Бежать же надо! - без голоса прошептала Аленка.
- Государынь собирают! - Карлица снова принялась вертеть головой. - Возников в колымаги закладывают. Сейчас и двинутся в путь!
Но не было в ее голосе испуга, а какое-то насмешливое веселье.
- А нас, а мастериц?
- Ты, Аленушка, при мне держись, - велела Пелагейка. - Я-то не пропаду, нас, карлов, николи не трогают!
- Я к Дуне! - вскрикнула Аленка, мало заботясь, так или не так назвала государыню всея Руси. И побежала - маленькая и верткая, и проскочила в двери.
В покоях верховые боярыни сами укладывали короба и увязывали узлы. Все здесь смешались - и казначеи Натальи Кирилловны, и казначеи Дунюшки, оказалась тут и светличная боярыня Настасья Кокорева, и государева мама - Матрена Романовна Леонтьева, и мама царевны Натальи - княгиня Ромодановская, и старенькая княгиня Домна Волконская. Тут же, как всегда, от волнения в беспамятстве, сидела Наталья Осиповна. Женщины толклись, мешая друг другу.
Несколько в стороне, у окошка, стояла Наталья Кирилловна, как всегда - в темном наряде, обняв дочку. Смотрела в пол, сдвинув красивые черные брови. Кусала губы. И молчала. Царевна Натальюшка испуганно приникла к ней.
Аленка огляделась - Дуни не было.
Тогда она вдоль стены прокралась к двери в крестовую палату.
Дуня стояла на коленях перед образами, пылко вполголоса молилась, не по правилу, путая слова, добавляя своих. Рядом, на коленях же, стояла сестрица Аксиньюшка и молчала, стиснув губы, глядя мимо образов.
- Господи, со мной что хочешь делай, хоть стрельцам отдай, хоть огнем пожги! Спаси Петрушеньку, Господи! Все обители обойду, Господи! - твердила Дуня.
Аленка кинулась на колени с ней рядом.
- И ты молись, и ты, светик! - воскликнула Дуня, повернувшись к ней. Аленка изумилась - не испуг, а восторг был на лице подружки.
- Да, Дунюшка, да!..
- Мы его вымолим! Мы, только мы - понимаешь? Аленушка, ничего у него более нет - только молитовка!
- Да, Дунюшка, да… - ошалело повторяла Аленка. Отродясь она не видела таких глаз у подружки, обезумевших, огромных…
- Вымолим, выпросим, спасем… - позабыв о самой молитве, обещала Дуня с непонятной радостью. - Не настигнут его, не тронут его - а это мы, а это - молитва наша…
Она повернулась к сестрице.
- А ты что же?
Девочка молчала.
- Аксиньюшка, свет! - Решив, что это с перепугу, Аленка поползла к ней на коленях, наступила на широченные рукава-накапки Дуниного летника, дорогой атлас затрещал.
- Дунюшка! - отбиваясь от Аленки, вздумавшей встряхнуть ее за плечи, воскликнула Аксинья. - Что же это? Он убежал, тебя с чревом бросил? А ты - молиться за него?
- Государь же! Ему себя спасать надобно! - возразила Дуня, да так, что и спорить с ней было невозможно. - Государь же, Аксютка!
- И матушку свою бросил, и сестрицу Натальюшку! И всех нас! - упрямо добавила девочка. - Вот подымут нас стрельцы на копья, а он-то цел останется!
- Государь же!.. - в третий раз повторила Дуня. - Я бы и на копья - он бы уйти успел!..
Вдруг Аленка поняла - а девочка-то права…
Возникло перед глазами лицо бегущего царя - черные глаза навыкате, рот приоткрыт в немом крике, и в каждом движении, в каждом взмахе длинных рук - ужас!
Она села на пятки.
Дуня, как бы не замечая, что родная сестра и лучшая подруженька молчат, снова обратилась к образам. Да и кто ей сейчас был нужен, коли она сама, только своей любовью и своей молитвой, желала спасти Петрушу от стрелецких полков?
- Пойдем к матушке, Аксиньюшка, - шепнула Аленка девочке. - Обеспамятела матушка…
- Пойдем, - отвечала Аксинья. И видно было, что не одобряет она старшую сестру, до того не одобряет, что и к молитве ее присоединиться не захотела. Лишь, подойдя к дверям крестовой, обернулась, перекрестилась на все образа разом и поклонилась в пояс, как дома научили.
Строга была девочка - уж эта за любезного мужа на копья не кинется.
Высунули носы Аленка с Аксиньюшкой из-за пыльного сукна, но выходить не стали, так и застряли меж занавесок. Потому что остались за это время в горнице три женщины - государыня Наталья Кирилловна, княгиня Волконская да царевна Натальюшка, прибавился же один неожиданный посетитель - мужчина. Князь Борис Голицын.
Княгиня Домна Никитична с незапамятных времен в Верху служила, царице была предана. Что до Натальюшки - негоже, конечно, чтобы посторонний мужчина, не родственник, на царевнино лицо глядел, да в эту ночь, видать, не до правил. Сообразив всё это, Аленка поняла, что прочих женщин выслали ради тайного разговора, и удержала меж занавесок Аксинью.
- Да всё же, Борис Алексеич, - государыня подошла к князю, - боязно мне что-то…
- Ты, матушка государыня, в шахматы игрывала? - спросил князь.
Она кивнула - мол, да, еще покойный супруг забавы ради обучал. Кивнула и Натальюшка - видать, пыталась понять взрослые речи.
- Видывала, как супротивнику три и более фигур отдают, а он, дурачок, берет? Вынуждают его поставить свои фигуры в неловкое положение, потом же ему стремительный удар наносят. Затянулась эта дурь, матушка. Или Софья про тебя с Петрушей нелепое скажет - и вы то в терему по целым дням обговариваете, или Петруша Софью не тем словечком обзовет - и ей доносят, и она по месяцу дуется. Девкой назвал! Так девка покамест и есть, ни с Федькой, ни с братцем моим, чай, ее не венчали… Девкой и останется.
- Устала я, князюшка, от пересудов, потому лишь тебя и послушала…
- А меж тем государство - как пьяный мужик в болоте, уже по самые ноздри ушел, вопить нечем, лишь пузыри пускает… - продолжал Голицын. - Мы теперь с шумом да гамом отступили, сейчас, с божьей помощью, соберемся, все с утра к Троице поедем да укроемся, а Софьюшке - объяснять всему миру, что не собиралась она посылать стрельцов брать приступом Преображенское. А чего ради в Кремле суета да сборы были? За каким бесом - прости, государыня, - ворота позапирали? Почему стрельцы набата ждали? Ах, подметное письмишко нашли? Государыня, сам то письмишко сочинял и веселился! Сколько в Преображенском у тебя с государем людишек? Шесть сотен конюхов да подьячих, да истопников, да постельничьих пойдут ночью в Кремль царя Ивана и с сестрами губить! Блаженненький разве какой поверит.