- Уж так было хорошо… - Дуня встала, выпрямилась, вздохнула всей грудью. - Бог даст, и ты мужа полюбишь. А то заладила - в обитель да в обитель… А узнаешь, каково с муженьком сладко - ох, Аленушка, за что мне Господь такую радость послал?..
Слушая эти скоромные слова, Аленка испытала чувство, которое и назвать-то вовеки не решилась бы, а то была ревность.
Дунюшка относилась к ней вроде и по-прежнему, насколько позволяло ее новое положение, однако душой уже не принадлежала подруженьке. Это было мучительно - Аленка принималась вспоминать, каково им обеим жилось в лопухинском доме, когда и в крестовую палату - вместе, и рукодельничать - вместе, и в огород за вишеньем и смородиной - непременно вместе, и всё яснее ей делалось, что Дунюшка была к ней привязана лишь до поры, чтобы готовое любить сердечко вовсе не пустовало. А явился суженый - высокий, черноглазый, кудрявый, - и сердечко, от прежних, девичьих, привязанностей освободясь, всё ему навстречу распахнулось!
Горестно было Аленке глядеть на счастливую Дунюшку.
- А государыня меня любит, и отходчива она, - полагая, что подружка переживает из-за полученного от Натальи Кирилловны нагоняя, сказала Дуня. - Добра желает и Петруше, и мне…
Насчет Петра Аленка - и то сомневалась. Казалось ей, что мать, желающая сыну добра, не станет его с сестрами ссорить. Софья-правительница - сводная сестра ведь, от этого не денешься. А коли не сама государыня - так братец, Лев Кириллыч, племяннику в уши напоет, или тот же Голицын - завидует он братцу Василию, что ли, не понять… Двоюродные братья, а как их по углам судьба развела. Василий - любимец и главный советчик Софьи, Борис - любимец и главный советчик Петра. А Петру Алексеичу лишь в мае семнадцать исполнилось, Аленка - и та его на год старше.
Однако Петра Аленка крепко невзлюбила. Да и как прикажешь сердцу любить этого долговязого, что Дунюшку у нее отнял? Хоть и государь, а всё одно - долговязый…
Дуня взяла наконец у Аленки оперенного голубка.
- Как живой, гляди - заворкует, - умилившись, сказала она и, взяв птицу в ладони, поднесла клювиком к губам: - Гули, гули…
Коснулся деревянный крашеный клювик царицыных уст, и те уста принялись его мелко-мелко целовать с еле слышным чмоканьем. Тешилась Дуня, играла - да только не девичьей игрой, бабья нежность в ней созрела и пролиться искала - хоть на игрушку, пока дитя еще во чреве…
- Как из рая прилетел!.. - Дунюшка вдруг положила пташку на стол и взяла с налоя книжицу, раскрыла ее и прочитала внятно: - "Книга - любви знак в честен брак"! Слышишь, Аленушка? Ведь сразу всем ясно стало - будет промеж нас любовь! Отца Кариона подареньице, а он - мудрый, сам вирши сочиняет… Вот, гляди…
Она перелистнула и показала Аленке изображение - в небесах на облаках, как на пригорочке, сидели слева - апостол Петр и Господь Христос, а справа - Богородица и преподобная Евдокия, память которой и справляли в Измайлове. Под ними же на полянке - новобрачные в царских нарядах.
- Петруша, - показав на царевича со скипетром и державой, сказала Дуня. - И я!
И впрямь было некое сходство меж Дунюшкой и той царевной в венце, что сложила на груди руки достойным обычаем, а глаза с нежностью, но и с любопытством скосила на суженого.
- А тут что написано? - спросила Аленка. Мелкие буковки вылетали из уст новобрачных и, как бы на извилистой ниточке, пронизывали облака, достигали Христа и Богородицы.
Дуня стала поворачивать книжицу так и этак.
- Буковки махонькие, - сказала она. - Петруша-то разбирает… А потом - вирши. Софьюшка-то, чай, от зависти позеленела - какие вирши нам сочинили! Петруша мне читал. Вот уж кому не надивлюсь - так это отцу Кариону! Я-то соберусь Петруше письмецо отослать - перышко изгрызу, и всё без толку, словами всё скажу, а писать словно мешает кто! А он, послушав, все мои слова так ладно на бумагу нанесет - любо-дорого посмотреть! И Петруша доволен, и матушка, Наталья Кирилловна…
Аленка недовольно глядела на тех новобрачных, затем перелистнула книгу и показала пальцем на игрецов с трубами, в коротких зипунишках, куда выше колен.
- Эту-то срамоту для чего здесь рисовать? - строго спросила она. - Книжица-то, чай, про государево венчанье…
И тут же залилась краской, потому что на соседней странице заместо заглавной буквы сидели друг против дружки крохотные голые мужик и девка, ножонки между собой непотребно перекрестив.
- Давай сюда, постница, - Дуня забрала книжицу, еще раз открыла свое с Петрушей изображение и перекрестила его.
Дверная занавеска колыхнулась - заглянула Наталья Осиповна.
- Ушла государыня-то, - сообщила она. - Помолилась, Дунюшка?
Дуня быстро передала Аленке книжицу, а та, почти не глядя, сунула ее в книжное хранилище.
- Ужинать собирают, - сказала боярыня. - Сегодня к столу рыба дозволена. На поварне кашки стряпали - судачиную, да стерляжью, да третью - из севрюжины, да икру пряженую подадут, да вязигу в уксусе, и луковники испечены, и пироги подовые с маком… Да киселей сладких наварили, да, Дунюшка, вот что тебе бы есть сегодня не след…
- А что, матушка? - удивилась Дуня.
- Оладьи сахарные. Сахар-то, слыхивала, на коровьих костях делан, скоромный, стало быть, а государыня Наталья Кирилловна того не разумеет, велит печь и в пост… Да вот еще что - шти постные и лапша гороховая! И ты бы, Аленушка, тех оладий не ела. Не то скажут - экую дуру Лопухины с собой в Верх взяли, постного от скоромного не отличит…
Видя, что боярыня не гневается, застав Аленку в крестовой палате, девушка подошла к ней и приласкалась - поцеловала в плечико, прижалась к бочку. Боярыне-то сподручнее приобнять маленькую Аленку, чем статную Дуню.
- Ступай, ступай, светик, господь с тобой, - отослала свою воспитанницу Наталья Осиповна. - А тебе, государыня, к столу наряжаться пора. Не так часто государь с тобой за стол садится - принарядись!
- А ты, матушка? Ты наряд не сменишь?
- А и сменю… - прежде хорошенько подумав, решила боярыня. И, обремененная мыслью о наряде, поплыла из крестовой прочь.
- Я первая пойду, ты трижды "Отче наш" прочтешь - и за мной! - приказала Дуня. - Меня боярыни одевать поведут.
Вдруг в дверях снова появилась взволнованная Наталья Осиповна.
- Ахти мне, глупой! Совсем забыла!
- А что, матушка? - поспешила к ней Дуня. - А что?
- Да господи!.. Лососину еще к столу подадут, с чесноком зубками!
И, перекрестив доченьку, боярыня окончательно убралась из крестовой.
- А что, Аленушка, к лицу ли мне кичный наряд? - поворачиваясь и красуясь, спросила Дуня.
- Прежде лучше было, - честно отвечала Аленка.
Прежде-то по спине коса спускалась, знаменитая Дунина коса, для которой Аленка смастерила такой косник, что все диву дались. Изготовила она толстую шелковую кисть, а связку ее оплела жемчужной сеточкой-ворворкой. Теперь же Дуне плели две косы и укладывали их вокруг головы, сверху натягивали тафтяный подубрусник, затем плетенный из золотных нитей волосник, к которому крепилось очелье, низанное из жемчуга. Оно прикрывало Дунюшкин лоб до бровей, но не мешало - она в девках к такому убору привыкла. И уж сверх всего надевалась нарядная кика.
- Что бы надеть? - задумалась юная государыня.
А чего надеть - имелось немало. Дуня и Наталья Осиповна получили доступ к сундукам, ларям и коробам, где хранились наряды еще царицы Авдотьи Лукьяновны, не говоря уж о нарядах царицы Марьи Ильиничны. Всё это часто перетряхивалось, травками от моли пересыпалось и всё еще было настолько хорошо, что, случалось, выпарывали из рукавов-накапков, которые делались длиннее подола летника, шитые жемчугом вошвы и отделывали ими фелони для священников верховых кремлевских церковок.
- Верхнюю сорочку надень полосатую, из шиды индийской, что полоски алы с золотом да белы с золотом, - подумав, предложила Аленка. - К ней поясок плетеный золотной… Телогрею белую атласную на тафте, с золотыми пуговками и с золотным кружевом… И довольно будет.
- Не скучно ли - белое да белое? - задумалась Дуня. - А коли шубку кызылбашской камки?
- К шубке меховое ожерелье надобно. Взмокнешь, светик.
- Да шубка-то легонькая!
- Кызылбашская камка легонькая? - изумилась Аленка.
- Не бурская же!
И поспешила Дуня из крестовой палаты - наряжаться.
- Тогда уж летник атласный желтенький, персидского атласу, где узор птичками! - крикнула Аленка вслед и тут же испугалась - не услышал бы кто. За дверьми-то ждут сенные девушки и ближние боярыни - родная матушка Наталья Осиповна, Авдотья Чирикова и Акулина Доможирова, которые с Лопухиными дружны, да змея - Прасковья Алексеевна Нарышкина, вдова государынина братца Ивана, которого семь лет назад Наталье Кирилловне пришлось выдать стрельцам на расправу. Дуне еще когда рожать, а змею государыня уже теперь в мамы к внуку определила.
- Птичками и бабочками? - переспросила, обернувшись, Дуня. - Ох, птичку-то прибери, спрячь! В книжное хранилище, Аленушка, за книги! Я на ночь помолиться приду - заберу!
И ушла - красоваться перед любимым мужем.
Аленка дождалась, пока шорох тафтяных летников и шаги стихли в переходах, осторожно выбралась из крестовой. Тут ей взошло на ум, что легонькая шубка персидской объяри, узор - дороги и бабочки, тоже была бы хороша. Не зимняя шуба, чай, а - шубка, столовый наряд… Но не догонять же Дуню…
Вернулась Аленка в светлицу, а там уж суета - к вечеру все торопятся работу закончить, починенное сдают, с утра-то государь снова свое потешное войско в Прешбурге школить собрался… Батюшки, а у Аленки рукав не вшит! А становой кафтан-то - государев!