- Она, государыня-матушка, по три деньги кормовых получает, всего-то. У тебя, государыни, мовница грязная, какая половики стирает, по шесть денег в день имеет!
Насчет половиков погорячилась Татьянушка, да с добрым намерением, что царица и поняла отлично.
- По три деньги? - Наталья Кирилловна решительно взяла из Аленкиных рук шитье, поднесла к глазам поближе.
Как все русские государыни, была она искусна в рукодельях, сама вышивала по обещанию для храмов, да и не было в теремах иного развлечения, вот разве что книги божественные. Светских же книг царицы чурались.
Подошла к матери царевна, Наталья Алексеевна, круглолицая красавица с длинной русой косой - недавно ей венец жемчугом низали и каменьями усаживали. Тоже взглянуть захотела.
Аленка, временно лишенная работы, стояла, достойно склонив перед царицей и царевной голову, так что при ее малом росте статная Наталья Кирилловна лишь макушку и видела.
- Татьяна Ивановна, поди сюда! - позвала она ближнюю боярыню, Фустову, бывшую свою казначею, у коей сохранилась отменная память на всё, с деньгами связанное. Та плавно подошла.
- Что прикажешь, государыня?
- Вели Петру Тимофеичу давать сей девке по пять денег кормовых, но в старшие мастерицы пока не переводить. В тридцатницы хочешь, девка? Потерпи. Я старых своих мастериц ради тебя звания лишать не стану. Вот прикажет кто из них долго жить - останется двадцать и девять наилучших. Тогда лишь тридцатой станешь.
Аленка низко поклонилась. Всё же это была царская милость.
Царицы обошли весь длинный стол, первой - Наталья Кирилловна, за ней - Марфа Федоровна, а там уж и самая младшая - Дуня.
- Приходи ночью в крестовую… - успела шепнуть Дуня.
Аленка, уже успевшая сесть, не ответила - еще старательнее склонилась над шитьем.
Вишь ты как царица высказалась - когда кто из старых тридцатниц помрет… Что же теперь - смерти кому-то желать? Может, еще и в храм сбегать - попросить, чтобы бог поскорее прибрал?
Очень уж осталась Аленка недовольна такими словами.
Подошла, нарочно приотстав, Наталья Осиповна.
- Приходи, Аленушка, попозже, спроси постельницу Ульяну, она ко мне проведет…
Это было уж вовсе нежданно.
Поразмыслив, Аленка решила первым делом боярыню навестить. Коли ее рассердить - не будет и коротких встреч с Дунюшкой. Теперь-то Наталья Осиповна подружкам мирволит, покрывает их, доченьку жалея. А коли не захочет?
Пришла она, как велено, и не смогла понять, чего от нее боярыня желает. Мялась и охала Наталья Осиповна.
- Ох, не так-то я тебя растила, да не тому-то я тебя учила… - только и повторяла. - Голубушка ты моя, Аленушка, как же с Дуней-то быть?..
И видно было, что нужно ей о чем-то попросить Аленку, и не могла она, бедная, никак не получалось. Одного от нее Аленка добилась - помогла ей Наталья Осиповна в крестовую проскользнуть.
Горели там лишь три лампадки да стояла на коленях государыня всея Руси - мужем ради немки покинутая…
- Плохо мне, Аленушка, и Покров-то мне был не в радость… - прошептала Дуня. - Куда ни глянь - всюду они, Нарышкины проклятые! Ты думаешь, для чего медведица-то мамой к Алешеньке Параню Нарышкину поставила? Чтобы она меня выслеживала! Она и спит возле кроватки Алешенькиной, и бережет его, а я же вижу - от меня она его бережет.
- Параню бог уж наказал, - шепотом отвечала Аленка. - С мужем-то, почитай, и не жила, его совсем молодым стрельцы насмерть забили.
- Всю бы Нарышкинскую породу стрельцы вот так-то забили, как того Ванюшку Нарышкина! - сгоряча пожелала Дуня. - Думал, раз он - царицын брат, так уж и царский венец примерять следует? Легко тогда медведица отделалась - двух братьев стрельцам на расправу отдала, а сама в тереме отсиделась!
- Да что ты такое, Дунюшка, говоришь? - изумилась Аленка. - Да если бы и ее порешили, кто бы Петрушу твоего уберег? Он же совсем несмышленый был, когда государыни братцев забили!
- Ох, Господи, прости меня, неразумную! - На словах Дуня, может, и опомнилась, однако злость в ней кипела. - А дядюшку нашего, Льва Кириллыча, взять? Уцелел тогда - ну и век Бога моли! А он лапушку Петрушу вовсе с пути сбил! Чтобы дядя племянника к зазорным девкам важивал? Аленушка, светик, когда же такое видано?
- А кто тебе напел? - Аленка знала, что молодой дядюшка, восемью годами старше государя-племянника, из родни у него самый любимый, во всех затеях от него не отстает, и если не сопровождает его в проклятую слободу, то зазывает к себе в гости, на Фили или в Покровское.
- Да уж поведали… Кто, как не он да не пьянюшка Бориска Голицын!
Аленка сообразила - братец Аврашка потрудился.
- Аленушка, ведь мне и помиловаться с Алешенькой не дают! - Дуня торопилась высказать всё, что наболело. - Она, Паранька проклятая, лучше моего знает, что сыночку нужно! Он еще дитятко - а она, Паранька, уж велит ему книги потешные рисовать, со зверями и с птицами, и потешные книги ратного строю! А писать велено Петьке Федорову, да Ванюшке Афанасьеву, да Ларивошке Сергееву - лучшим! И книгохранительницу она ему мастерить велела! Она - не я!..
Тут Дуня не выдержала - зарыдала, сама себе рот зажимая, чтобы весь терем не переполошить.
Аленка бросилась к ней, обхватила, спрятала лицо царицыно на груди.
Сколько лет прошло с того дня, как изъявила медведица Наталья Кирилловна свою волю - женила сына на красавице Дуне Лопухиной? Четыре года назад взяли счастливую Дуню в Верх, свадьбу в зимний мясоед сыграли.
А сколько лет прошло с той ночи, когда хитростью Бориски Голицына медведица Софью одолела? Немногим поболее трех. Дунюшка, до полусмерти перепуганная, полночи, пока вещи укладывали, на коленях перед образами простояла, гордилась потом - по ее молитве вышло, не пострадал Петруша, возвысился и ее с собой возвысил.
И наследника долго ждать не заставила. Год с месяцем после свадьбы пролетел - а уж у Дунюшки сынок.
И словно была у нее чаша, вроде тех больших серебряных в позолоте чаш с кровлями, что государи в награждение жалуют, полная счастья и радости чаша, о которой знала Дунюшка одно - Господь ей то счастье и ту радость целиком предназначил. И коснулась она губами края, и нерасчетливо осушила до дна всю ту чашу - и не стало более в жизни радости, ибо всю ее царица испила за полтора года.
Рыдала бедная Дуня самозабвенно, и так уж Аленке было ее жаль - прямо сама бы взяла пистоль и постреляла всех немцев в слободе, и Параню Нарышкину, и медведицу, и дядюшку Льва Кириллыча…
Однако не в медведице на сей раз дело было, и не в Паране Нарышкиной. Проста была Аленка в бабьих делах, однако поняла - это Дуня на всех на них ту злость срывает и обиду вымещает, которую по-настоящему высказать не может - стыдится. Не Параню - Анну Монсову клянет она сейчас…
А минуточки-то бегут, а ничего уж, кроме всхлипов, от Дуни не добиться… Хорошо, Наталья Осиповна заглянула - и ахнула, и кинулась к доченьке! Передала ей Аленка Дуню, а сама помедлила уходить, глядя на темные образа.
Сколько Дуня молилась, и когда Алексашенька болел, и когда Павлуша помирал… И ведь как молилась - истово! Не знала, бедная, что той ночью в Преображенском не ее молитва Петрушу спасла, спасать-то не от чего было, и верила, что может вымолить у Бога тех, кого любит!
С обидой глядела Аленка на образа, сама того не осознавая.
И вдруг пришло ей на ум такое, что она невольно прошептала: "Спаси и сохрани!.."
Видно, крепко любила Аленка - Дуню, а Дуня - Аленку, коли одно и то же им в головы пришло.
Высвободилась Дунюшка из материнского объятия и кинулась к подружке.
- Подруженька моя единая, Аленушка, светик мой золотой! - зашептала она, жалкая, зареванная, обхватив Аленку сильными руками. - Горлинка ты моя, птенчик ты мой беззлобливый! Ты собинная моя, помнишь, как у матушки нам радостно жилось? Я тебя никому ведь в обиду не давала…
- Не давала, Дунюшка, - закивала, тряся короткой косой, тесно сжатая Аленка.
- Так-то, господи, так-то, как родная жила… - не выдержав воспоминания о собственной доброте, заплакала и Наталья Осиповна. А чтобы ловчее было плакать, на скамью у стены села.
- Так и ты уж не выдай меня, заставь век за себя Богу молиться! Выручай меня, подруженька, не то - пропаду…
- Я всё для тебя, Дунюшка, сделаю! Говори - чего нужно?
Объятие несколько ослабло. Любезная подруженька вздохнула и голову повесила.
- И сказать-то боязно… - прошептала она. - Стыдно… Аленушка, помнишь, как Стешка долговязая жениха у Наташки отсушила? Ведь испортила парня…
- Да уж помню, как не помнить, - удивившись совпадению, отвечала Аленка. - Стешке-то, дуре, как досталось! Кулачиха ей половину косы выдрала, грозилась и всю отстричь. Хорошо, Ларион Аврамыч не стал сора из избы выносить, теперь-то насчет чародейства строго…
- Федор Аврамыч, - поправила Дуня. - Да я и сама никак не привыкну.
- А мне-то каково? - встряла боярыня Лопухина.
И то - тяжко под старость лет мужнино имя переучивать…
- Аленушка, подруженька, всё для тебя сделаю! - и не попросив толком, но полагая, что Аленка поняла ее, воскликнула Дуня. - Если снимут с Петруши порчу, если вернется, если по-прежнему меж нас любовь будет - чего ни попросишь, всё дам! Хочешь - жениха тебе богатого посватаю, в приезжие боярыни тебя пожалую, хочешь - в обитель с богатым вкладом отпущу! А то еще знаешь, чего мне на ум пришло? В обители матушки тебя читать выучат, а я тебя к себе псаломщицей возьму, чтобы не расставаться… Аленушка!..
- А ведь ты меня на грех наводишь, Дуня… - качая головой, прошептала Аленка.
- Ох, грех, грех… Не так я тебя растила, девушка, не тому учила… - вовсе уж некстати подала голос боярыня.