В сенях было трое, но, вглядевшись, Аленка обнаружила, что третий - князь Борис Голицын, и что он спит, привалившись к стене, а на коленях имеет большую разложенную книгу. Надо полагать, спал он не с усталости, а с хмеля - эта его добродетель царицыным девкам-мастерицам давно была известна. Хорошо было попасться Борису Алексеичу хмельному в темноватом переходе меж теремами - облапит, обтискает, вольными речами насмешит, алтыном одарит и отпустит с хохотом.
Не задумавшись, почему бы князюшка, вместо того, чтоб пировать в Измайлове, спит себе в Преображенском, Аленка втиснулась в палату и ловко уместилась промеж занавесок.
Бояре же, усевшись вольготно - то есть, поставив на лавки рядом с собой тяжелые шапки и оставшись в одних тафейках на плотно остриженных седых головах, вели втихомолку речи, за которые недолго было бы и спиной ответить, кабы нашлось кому слушать. Голицын же вполне явственно спал.
- А то еще говорят, будто царенок наш - не царского вовсе рода, - сказал с опаской плотный, поперек себя шире, боярин, чей живот с немалым, видно, трудом приходилось умащивать промеж широко расставленных колен. - Ты посмотри - в покоях чинно не посидит, уважения не окажет.
- И какого же он, как ты полагаешь, Никита Сергеич, рода? - заинтересовался другой, старавшийся сидеть похоже, но живота подходящего не имевший. Впрочем, для Аленки все они, одинаково длиннобородые, были на одно лицо, и различала она их разве что по шубам, собольим и лисьим, крытым сукнами разных цветов. - То, что он на покойника государя Алексея Михалыча не похож, мы и сами видим. В нем, в окаянном, росту - на двух покойников хватило бы, мне государь вот посюда был, а этому я - посюда!
Боярин показал себе на плечо, сперва чуть повыше, потом чуть пониже.
- Я о том и толкую, что ни в царском роду, ни у Нарышкиных такого не водилось! - обрадовался собеседник. - Вот разве что братец государынин, Лев - богатырь. А знаешь ли, кого называют? То сатанинское отродье - Никона…
- Никона? Да ты, Никита Сергеич, с ума, чай, съехал! - От изумления боярин забыл и голос утишать. - Никона! Да ты вспомни, где тогда Никон-то был! Он, охальник и греховодник, в Ферапонтовом монастыре грехи свои замаливал! Да и сколько ему, Никону, тогда лет сровнялось? Совсем уж трухлявый старец стал…
- Кто, Никон - трухлявый старец? А не попадался ли тебе, Андрей Ильич, доносец его келейничка, старца Ионы?
Тут Алена вспомнила прозванье этого престарелого сплетника, обозвавшего греховодником опального и давно помершего патриарха Никона. Был он роду Безобразовых, а на государевой службе оказался еще при царе Михаиле. То, что при столь преклонных летах он не выслужился выше стольника, много о чем сказало бы более искушенной в придворных нравах мастерице, но не Аленке.
- Что еще за старец Иона? - высокомерно осведомился Андрей Ильич.
- То-то, вольно тебе, свет мой, сумасбродами добрых людей честить. А дела и не знаешь. Патриарх наш бывший в келье у себя содом и гоморру завел.
При мысли о таковом непотребстве оба собеседника перекрестились, прошептав: "Спаси, господи!"
- Я тот доносец видел, мне его покойный государь за диковинку показывал. Посмеялись… Вот она, блудня-то, когда из него повылезла! - возгласил Никита Сергеич. - Он ведь до чего додумался? Он, еретик поганый, проповедовал, что надобно освященным маслом все уды помазывать, и что в тайный уд, где животворящим крестом не заграждено и маслом не помазано, бес вселяется. И это самое он и творил - прости, господи…
Но Андрей Ильич явственно призадумался, приоткрыв рот и как бы оценивая затею ссыльного и лишенного сана патриарха с приведением разумных доводов в ее пользу.
- Да я к чему клонил-то? - обеспокоенный таковой задумчивостью, быстро продолжал Никита Сергеич. - К нему в крестовую келью приходили женки и девки как будто для лекарства, а он с ними сидел один на один и обнажал их донага будто для осмотру больных язв - прости, господи!
- Прости, господи! - торопливо согласился старенький стольник Безобразов.
- И к нему то дьячок, то служка по его приказу ночью тайно женку водил. А ты говоришь - дед трухлявый! Легко так-то, не знаючи…
- Про Никоновы блудные дела я и до того ведал, - приосанясь, отвечал Андрей Ильич. - Еще когда покойный государь его на патриаршество уговаривал, на коленях перед ним стоял, он, сукин сын, кобенился, и тогда же подвели ему Анну, сестру Большого Ртищева, и с ней укладывали, а это ведь уж даже не блуд, а прямое прелюбодеяние - Анна-то за Вельяминовым замужем была! Это всем ведомо. А только к царенку нашему он, как бы мы ни желали, отношения не имел - его и на Москве-то в те поры не было!
- Как же? - расстроился Никита Сергеич. - Неужто врут люди? Явственно же говорят - Никон, Никон!
- А не ослышался ли ты часом? - прищурился вдруг Андрей Ильич. - Может, не Никон то был, а Тихон? Стрешнев Тихон Никитич? Который потом в воспитатели к царевичу был назначен? Вот про него я нечто подобное слыхивал… Был при государе Федоре Алексеиче стольником, похоронить государя не успели - пожалован спальником, а как нашего царенка с царем Иванушкой на царствие венчали, он уж царским дядькой был и под левую руку его в Собор вел! А на следующий же день в окольничьи бояре пожалован! Как ты полагаешь - ведь неспроста это? А, свет?
- Да что ж я, совсем с ума съехал, чтобы Никона с Тихоном спутать? - возмутился Безобразов. - Да что ж это такое делается? Свет Борис Алексеич! Рассуди хоть ты нас, ведь этот изверг меня непутем честит!
Никита Сергеич шарахнулся от Безобразова, замахал на него длинными спущенными рукавами - мол, опомнись, при ком непотребные речи развел! Голицын же, не раскрывая глаз, проворчал нечто, чего не можно было уразуметь.
- Ты что на меня машешь? Ты что мне рот затыкаешь? - вовсе позабыв о приличиях, воскликнул Безобразов. - Я до государя дойду!
- До которого? Ежели до государя Ивана, то ступай, скатертью дороженька! А то у нас еще государыня Софья есть - ждет тебя не дождется!
Голицын счел нужным проснуться.
- Слушать вас обоих скучно, - сказал он. - От баб своих, что ли, этих дуростей понабрались? Ведь доподлинно известно, когда Петр был зачат. Наутро после той ноченьки ученый чернец Симеонка Полоцкий ни свет ни заря к государю Алексею Михалычу пожаловал с воплями - мол, звезда невиданная явилась и славного сына предвещает! А государь в мудрости своей и день зачатия, и обещанный день рождения записал и к дому Полоцкого караул приставил. Государю-то, чай, виднее было, кто с царицей ту ночь ночевал!
Бояре растерянно переглянулись.
- А жаль… - едва ли не хором проворчали оба и, покосившись на Голицына, добавили для бережения:
- Спаси, Господи!
- И нечего такими отчаянными словами добрых людей смущать, - с тем Борис Алексеевич опять откинулся, приладился поудобнее и закрыл глаза.
И не понять - точно ли нимало не обижен тем, что не поехал с государем в Измайлово? Если посмотреть с иной стороны - когда выезжали, князь Голицын на ногах-то не держался, убрел отсыпаться в какой-то чуланчик. И по сю пору не проснулся толком…
Бояре заговорили о делах, совершенно Аленке непонятных, - о зерне прошлого да позапрошлого урожаев да о ценах на пеньку. Ясно ей стало, что тут она ничего о прибытии государя не услышит.
Не шелохнув занавеской, исчезла Аленка из столовой палаты - и лицом к лицу столкнулась с Пелагейкой.
- Не бойся, девка, - Пелагейка улыбнулась ей. - Уж я-то не скажу.
- Ой ли? - Аленка всё же отстранилась от нее.
- А что мне с тебя проку? Нешто у государыни время есть еще и о тебе, свет, беспокоиться? Я ей про дела важные доношу.
Пелагейка сообщила это без всякого стыда, а даже с достоинством.
Государыней в Светлице звали и впредь звать собирались Наталью Кирилловну, а Дунюшку - как когда, хотя именно она и была настоящей царицей, царевой женой, а Наталья Кирилловна - вдовствующей.
- А когда государыня к нам опять будет? - спросила Аленка, сообразив, что уж эта проныра должна такое знать.
- А вот сегодня и обещалась. Да ты не бойся, свет! Ты мне, Аленушка, сразу приглянулась - не охальница, не бесстыдница, девка богомольная. Я-то в Светлице на всякое насмотрелась. А на тебя глянешь - сердечко радуется. Через годик-другой, коли государыне угодишь, быть тебе в тридцатницах.
- Куда мне в тридцатницы… - Аленка даже руками развела. - Это же честь такая, а я еще неумеха рядом с теткой Катериной, теткой Авдотьей да теткой Дарьей. И поучиться у них тоже сейчас не могу…
Знаменитые золотные мастерицы, Катя Соймонова, Дуня Душецкая и Даша Юрова еще в сочных годах были, однако Аленка их за глаза тетками, а в глаза матушками звала. Тридцатницы! Видно, еще с царицы Авдотьи Лукьяновны, благоверной супруги государя Михаила Федоровича, повелось - в Светлице есть тридцать мастериц наилучших, царицыных любимиц. Одна уходит по старости или по болезни, а то и по семейному делу, - другую тридцатницей государыня нарекает, так что всегда их в Верху - ровно три десятка, и длится это, надо полагать, не менее семидесяти годков…
Сейчас, правда, тридцатницы в Верху и остались, на правительницу Софью работают. В черном теле держит Софья младшего братца, денег жалеет, порой Натальи Кирилловны двор только тем и жив, что тайно переправит патриарх Иоаким или пришлют от Троицы-Сергия. Братца Ивана холит и лелеет, потому что и он - из Милославских, а братца Петра унижает, не холить же нарышкинское отродье…
- Твоя правда, светик, - согласилась Пелагейка. - Ну да ничего, мы люди простые, подождем. А только знаешь, что мне странно показалось?
- А что, Пелагеюшка?
- А то, что государыня тебе муженька никак не подыщет. Сколько лет-то тебе?