Гретель задумчиво коснулась пальцем шляпки гриба, что торчал возле нее. На вид тот был почти обычным, но стоило ему ощутить чужое прикосновение, как мясистая поверхность заволновалась, пошла буграми, окрасилась в смесь багрового и желтого. Гензель хотел было крикнуть, предупредить, что эта пакость может быть ядовитой или, иди знай, скрывает под поверхностью бритвенно-острые зубы-крючки. Но сдержал себя. Давно пора привыкнуть, что во всех делах, что касаются внутреннего устройства вещей, особенно животных и растений, малолетняя сестра понимает куда больше его, взрослого лба.
- Не сам собой заболел. Его отравили. Когда-то давным-давно, когда еще и отца на свете не было. Болезнь эта развивалась в нем много лет, передавалась доминантными генами, видоизменялась, мимикрировала, разъединялась и вновь объединялась, порождала другие болезни…
Свои геномагические словечки Гретель произносила тихо, но очень старательно, словно повторяла за невидимым учителем, каждый раз заставляя Гензеля сжимать зубы.
- Кто же ее наслал? - спросил Гензель недоверчиво. - Болезнь - она из ниоткуда не берется, сама же недавно говорила. Кто мог болезнь на целый лес наслать? И к чему?
Гретель пожала худыми плечами с выпирающими ключицами.
- Не знаю, братец. Может, во время войны кто-то специально генозелье использовал, чтобы лес уничтожить, да только не рассчитал… Может, кто-то из геномастеров опыты ставил, не нам это знать. А может, и вовсе никто не виноват… Просто лес - он как большая губка, он вдыхает все то, что делает человек. Генетическая дегенерация шла в нем веками, от малого к великому! А теперь он неизлечимо болен, как и мы все. Только мы следим за генетическими отклонениями, ведем учет грязной крови, а в лесу этого делать некому…
Гензель не был уверен в том, что полностью понимает. Гретель говорила медленно, нарочно используя попятные ему слова, но кое-где сами собой вкраплялись жутковатые геномагические словечки, от которых он невольно морщился.
Мерозигота. Кариогамия. Сиблинги. Трансмутация. Аллели. Хиазма…
Когда слышишь такое, поневоле возникает желание сплюнуть. По счастью, Гретель всегда была молчаливой, а уж подробными объяснениями генетической сути редко беспокоила окружающих. Скорее напротив. И все равно Гензелю иногда было жутковато от ее слов. Видит Человечество, что-то неискоренимо Опасное и дрянное есть во всех этих геномагических штучках…
Понял я, - буркнул он. - Не такая уж и хитрая наука. Я, может, в школе не учился, но про дефектные гены понимаю не хуже. Так что, значит, рано или поздно эта болезнь лес доконает?
Гретель осторожно, точно через силу, кивнула, белоснежные волосы рассыпались по плечам.
- Когда-нибудь.
"Он-то, может, и когда-нибудь, - Гензель сдержал на языке рвущуюся наружу едкость. - А вот мы, может, и завтрашнего дня не увидим…"
Лес большой, это верно. А дети - маленькие, совсем крошки по сравнению с ним. Поднимется из чащи огромная скользкая лапа, махнет - и смахнет те крошки, никто и не заметит. Только короткий крик метнется над болотом. Был бы рядом отец с ружьем - он бы, конечно, тут же поспел на помощь. Но Гензель знал, что отца рядом нет. Знал, хоть столько времени и пытался уверить себя в обратном.
Гензель вслушивался в звуки Железного леса, пытаясь различить среди его зловещего шипения, скрежета и причмокивания треск ветки под отцовской ногой. Сейчас уродливые заросли раздадутся в стороны, и на поляне покажется отец. Уставший, исцарапанный, без добычи, но живой, со своей противной скрипящей ногой. Махнет рукой и буркнет: "Чего уселись, как слизни под лопухом? Домой пойдем!"
Несколько раз Гензель едва не вскакивал от неожиданности - ему казалось, что в окружающих полянку зарослях кто-то шевелится. Но это были лишь порождения Железного леса, его бессменные слуги и обитатели, одним своим видом заставлявшие желудок болезненно сжиматься.
Один раз Гензель увидел что-то извивающееся, точно клубок змей, только клубок этот был, судя по всему, единым существом, неторопливо ползущим по болотной жиже. Существо не шипело, как можно было бы ожидать, лишь посвистывало, и свист этот напоминал полувопросительное бормотание беззубой старухи: "Фью-уи-и-ить?.. Фьють?.. Фифифиють?.." По счастью, на полянку отвратительное существо не выбралось, уползло обратно в заросли. Гензель не знал, было ли оно опасным, но на всякий случай сжал в кармане рукоятку ножа. От жителей Железного леса ничего хорошего ждать явно не приходилось. В лучшем случае они были просто ядовиты. О худшем и думать не хотелось.
Сумерки поспели раньше отца. Они были еще неразличимы глазом, лишь угадывались по накатившей из подлеска холодной и липкой влажности, а Железный лес уже ощутил их наступление. Закопошился, заскрипел своими изъеденными древними костями, закряхтел, как умирающий старик на продавленном годами смертном ложе. Гензель ощутил по всему телу противные сквознячки страха. Один раз ему уже приходилось встречать темноту здесь, и он хорошо помнил, чего это ему стоило.
- Отец не придет, - тихо сказала Гретель, обхватившая руками колени и безучастно глядевшая в сторону. - Нам надо идти домой, братец. Как в прошлый раз.
- Придет! - упрямо мотнул головой Гензель. - Он же обещал! Он сказал ждать его!
- В прошлый раз он тоже так сказал. И не пришел.
- Он сам заблудился!
- Он оставил нас в чаще, а сам вернулся домой. К Мачехе.
Что-то внутри Гензеля отказывалось в это верить, упрямо топорщило перья и порывалось огрызнуться. Отец не мог их бросить в чаще Железного леса на верную смерть. Не такой он. Отец, конечно, строг, лаской своих отпрысков не баловал, но чтобы самолично обречь их на подобное… Да мыслимо ли!
- Это все Мачеха… - сказала Гретель тихонько. - Ты же знаешь, братец. Это Мачеха захотела нас сгубить. Отец не виноват. Пошли домой. Пожалуйста. Мне страшно.
В лесу делалось все темнее. Небо еще было серым, но стремительно мутнело, утрачивало прозрачность. Еще час или два - и темнота обрушится со всех сторон, заперев детей в Железном лесу, окружив их шипами, зубами и невесть чем.
"Мне тоже, - подумал Гензель. - Мне тоже страшно, сестрица, только говорить об этом вслух я не буду, чтобы тебя еще больше не перепугать".
- Ну пошли, наверно, - сказал он нарочито небрежно. - Один раз выбрались, значит, и в этот раз дорогу найдем, верно я говорю? Покажи-ка своих проводников…
Гретель запустила руку в карман передника. Когда ладонь разжалась, на бледной коже можно было рассмотреть несколько предметов. Каждый из них размерами не превышал желудь, но на крохотной ладошке Гретель выглядел большим. Бесформенные комки каши - вот первое, что приходило на ум Гензелю.
Белесая рыхлая плоть, едва заметно шевелящаяся, из этой плоти торчат короткие отростки, но явно слишком немощные, чтобы передвигать непомерно большое тело. Кажется, были и глаза, по крайней мере Гензель в сумерках разглядел на диковинных "желудях" крохотные точки. Впрочем, насчет глаз - это едва ли. К чему им глаза?.. Гретель никогда не создавала ничего лишнего. С глазами или без, а выглядели они не лучшим образом. Складки плоти подрагивали, отростки бездумно шевелились, а разбухшие тельца едва заметно вибрировали. Какие-то опарыши, подумалось ему, только беспомощные и несуразно большие.
- Какие противные! - не сдержался он. - Неужели нельзя было сделать их более… ну…
Гретель лишь пожала плечами.
- Это же просто катышки. Они не для красоты, они простенькие совсем. Ни думать не умеют, ни двигаться.
- Еще не хватало, чтобы двигались эти твои… катышки! Еще уползут к черту на рога, вместо того чтобы на месте лежать, там, где их кинули. Светиться-то ночью будут?
- Будут, - кивнула Гретель. - Я в чулане проверяла, светятся как лампочки в ночи. Они днем от солнышка тепло запасают, а ночью его высвобождают… Это нетрудно совсем, я давно так умела.
- Не знаю, что они там высвобождают, - буркнул он. - Мне главное - чтобы дорогу указывали. Много ты их кинула по пути?
- Через каждые полсотни шагов, братец. Ох и страху натерпелась… Все время приходилось отставать, чтобы отец не заметил… Я катышки в траве пристраивала, но не там, где слишком густо. Так, чтобы их днем заметно не было, а ночью, как засветятся…
- Ясно. - Гензель взглянул на быстро темнеющее небо. - Если светятся, как те твои прошлые, значит, отыщем.
- Отыщем, братец. Но…
Гензель нахмурился. Не любил он таких "но".
- Что такое?
- Эти катышки не… не такие, как прежние, - смущенно сказала Гретель, ковыряя пальцем дырку в чулке. - Они…
- Что - они? Сама же говоришь, что светятся?.. Ну так нам больше ничего и не надо, пойдем домой, как по путеводным звездам. Ну что?
- Ты понимаешь, братец… Я же эти катышки делала из того, что нам Мачеха каждое утро на завтрак давала, - пробормотала Гретель.
Гензель вспомнил неизменный, как каменные улицы Шлараффенланда, завтрак Мачехи, выдаваемый всем на рассвете под утробный бубнеж давно выученных наизусть наставлений. Контейнер с мутным бульоном, кажется, белковым, невероятно соленым на вкус. "Всегда помни о своем месте в обществе и уважай тех, кто занимает более достойное положение". Одноразовый тюбик сладковатой пасты с глюкозой. "Помни: каков бы ни был твой фенотип, ты человек, что означает не только права человека, но и обязанности человека". Запаянная упаковка с чем-то рыхлым, похожим на грибную мякоть, кажется, биополимерная пищевая смесь. "Трудись на благо общества и помни, что нет большего счастья, чем быть человеком". Еще один контейнер, наполненный крошечными серыми гранулами, минеральные соли. "Будь ты октороном, квартероном или даже мулом по крови - не отравляй себя гордыней или принижением, чти свой фенотип таким, каким он был создан, и не помышляй о другом…"