Я поблагодарил его и заскочил в нужный мне трамвай. Находившиеся внутри люди косились на меня - конечно, странный гайдзин в порванной гимнастёрке и с вещмешком на плече, всегда вызывает определённые подозрения и общую неприязнь. Я оплатил проезд, взялся за поручень и дальше старался только смотреть в нужное мне окно, не обращая внимания на косые взгляды, что бросал на меня почти каждый из входящих в трамвай. Здание Европейского театра, действительно, было невозможно пропустить. Конечно, этот район Токио (несколько позже я узнал, что он называется Синдзюку) был застроен преимущественно западными зданиями, но и на их фоне Европейский театр выделялся очень сильно. Он был выстроен в стиле ампир, как сказал мне полный человек в европейском костюме, подобных вокруг него не было и близко. Выскочив из трамвая, я перешёл улицу, по которой медленно катились автомобили, конные повозки и даже пара рикш тащили свои коляски.
Двери театра были открыты, и я вошёл в просторное фойе, в котором совершенно терялась стойка билетёра, впрочем, за ней никого не было. Я прошёл через всё фойе и заглянул в первую же дверь. За ней оказался длинный коридор, в середине которого стояла девушка в красном платье с лёгкой пелеринкой.
- Прошу прощения, - вежливо поклонилась она мне, - театр закрыт, билеты будут продаваться после обеда.
- Я пришёл не за билетами, - покачал головой я. - Меня пригласил ваш директор. - Я прошёл в коридор и протянул девушке программку.
- А, так вы пришли к Накадзо-сан, - ответила девушка. - Идёмте, я провожу вас к нему.
Она указала мне дорогу, и я зашагал вслед за ней по коридору. Мы поднялись на второй этаж.
- Вот кабинет Накадзо-сан, - сказала девушка, указывая мне на дверь с табличкой, на которой были написаны по-японски имя и фамилия его хозяина "Накадзо Миёси" и непонятное мне слово. Я постучал и, дожлавшись разрешения, вошёл Кабинет был вполне западного вида, только на стенах рядом с копиями нескольких знаменитых картин на морскую тематику - среди них и "Синоп" Айвазовского - висели несколько традиционных гравюр, впрочем, также изображавших морские сражения.
- А, это вы, молодой человек, - сказал он таким тоном, будто ждал кого-то другого. - Проходите, присаживайтесь. Можно посмотреть ваш паспорт?
Я протянул ему заранее вынутую из вещмешка книжицу въездного паспорта. Сухопарый Миёси Накадзо просмотрел его, попытавшись скрыть удивление от прочитанного, поглядел на меня.
- Руднев? - спросил он. - Вы, что же, родственник Вусеворода Рудонева? - последние два слова он произнёс по-русски с жутким акцентом.
- Я - младший сын своего отца, - ответил я.
- Так вот отчего мне показалось таким знакомым ваше лицо, - рассмеялся Накадзо, - когда я увидел вас на той улице. Ну что же, не зря, значит, я вытащил вас из лап слишком ретивых полицейских. Но скажите же, Руднев-кун, как вы оказались тут, в Токио?
- Я эмигрировал из СССР, - коротко сказал я. - Мне на родине стало слишком опасно оставаться.
- Отчего же? - удивился Накадзо. - Вы же, судя по форме, военный, скорее всего, офицер, и вдруг эмигрируете? Что значит "слишком опасно оставаться"?
- Два моих старших брата и мать эмигрировали ещё в Гражданскую, - сказал я, - из-за этого меня, как это теперь называется в СССР, вычистили из армии. Как правило, за подобной чисткой следует арест и зачастую расстрел. В лучшем случае, лагеря.
- Но ведь вы - сын героя, которого прославляют и песни о подвиге которого поют едва не на каждом углу, - неподдельно возмутился Накадзо.
- И что же, - развёл руками я. - К слову, во всех песнях прославляют не столько моего отца, сколько сам крейсер. Всюду знают "Варяга", но мало кто знает его капитана.
- Но ведь это же несправедливо? - возмутился Накадзо. - Народ должен знать своих героев!
Вот ведь что интересно, этот японец столь решительно возмущается тому, что позабыт подвиг моего отца, сражавшегося именно против его флота. Даже героем его называет - странные они всё же люди, мне их никогда не понять. Но дальнейшие слова особенно поразили меня.
- Я ведь сражался у Чемульпо, - продолжал Накадзо. - Это был мой первый бой. Я служил на крейсере "Нанива" - флагмане эскадры, атаковавшей "Варяг". Мы вели ураганный огонь по "Варягу" и "Корейцу", иногда нам казалось, что они просто скрываются под пологом пламени. Но неизменно они отвечали нам своими снарядами. И что бы там не говорила наша пропаганда, "Варягу" и "Корейцу" удалось повредить нашу "Наниву" и крейсер "Асама" угнали в Йокосуку на ремонт. И команды ваших кораблей сами подорвали канлодку и затопили крейсер, так что это никак нельзя назвать победой нашего флота, что бы сейчас не говорили сторонники Партии флота.
Он вспоминал ту битву с такой теплотой, какую легко понять - ведь их флот победил - однако последние слова никак не вязались с этим тоном. Никому у нас не пришло бы в голову восторгаться разбитым, но не сломленным противником.
- Слушайте, Руднев-кун! - воскликнул Накадзо, прервав самого себя. - У меня есть гитара, настоящая, испанская, купил для театра, думал, пригодится когда-нибудь. Я бредил тогда Сервантесом и историей дона Жуана, но поставить их так и не получилось, а вот гитара осталась. Вы ведь играете на гитаре?
- Да, - кивнул я, - как всякий офицер РККА знаю четыре аккорда, иначе в армии - нельзя.
- Тогда окажите честь, - сказал Накадзо, поднимаясь и снимая со стены гитару, которую я как-то и не заметил среди всех картин и гравюр. - Спойте мне песню про "Варяг", только не ту, немецкую, а вашу - русскую.
- Это которая плещут холодные волны? - уточнил я, беря гитару и быстро принимаясь настраивать её в меру своих невеликих музыкальных способностей.
- Да, да, - кивнул Накадзо, - именно её.
Я взял первые аккорды, проверяя, хорошо ли настроил гитару и запел:
Плещут холодные волны,
Бьются о берег морской…
Носятся чайки над морем,
Крики их полны тоской…
Мечутся белые чайки,
Что-то встревожило их, -
Чу!.. Загремели раскаты
Взрывов далеких, глухих.
И тут на меня словно наваждение какое-то нашло. В воздухе послышался сначала едва различимый, а после всё более явственный запах гари, к нему примешивались и иные "ароматы", вроде пороховой вони и угольного дыма. Но были и менее неприятные ощущения, такие как холодный ветер, пахнущий морской солью, и сильная качка.
Там, среди шумного моря,
Вьется андреевский стяг, -
Бьется с неравною силой
Гордый красавец "Варяг".
Сбита высокая мачта,
Броня пробита на нем.
Борется стойко команда
С морем, с врагом и огнем.
Солёный ветер ворвался в кабинет Миёси Накадзо, зазвенел стёклами, дёрнул занавески. К голосу моему примешивался шум волн и крики чаек. Едва не заглушая мой голос, прозвучали звонки тревоги, застучали тяжёлые башмаки матросов по железу палубы. Вот уже и первые залпы гремят, уши закладывает, но я продолжаю петь, как будто если я сейчас положу ладонь на струны гитары и оборву песню, закончится всё, в том числе и это странное наваждение, охватившее меня, и я упаду замертво, как певец из легенды. Разрывают морскую гладь снаряды, взлетают к небу громадные фонтаны воды, солёные капли, будто кровь, стекают по лицу. Ни одного попадания, но это нормально - пока враг пристреливается. Наши орудия отвечают, посылая в чёрные дымы японской эскадры снаряд за снарядом. Рядом с дымами возникают белопенные столбы воды.
Пенится Жёлтое море,
Волны сердито шумят;
С вражьих морских великанов
Выстрелы чаще гремят.
Реже с "Варяга" несется
Ворогу грозный ответ…
Чайки! снесите отчизне
Русских героев привет…
Стоят, упёршись ногам в палубу, комендоры, ведут огонь, но пушки "Варяга" выходят из строя одна за другой. Японский снаряд врезается в трубу, снося верхнее колено. Погибли почти все дальномерщики боевой станции номер 1, в штурманской рубке пожар - один из первых снарядов попал в неё, снеся правое крыло переднего мостика. Осколками повредило фор-марс. Комендоры падают замертво у разбитых орудий, те, кто ещё может сражаться, шагают к другим, сбившиеся с ног фельдшера тащат израненных матросов в лазарет, и без того забитый живыми и мёртвыми. Трупы стаскивают в корабельную баню, кидают на скользкий от крови кафель душевых, сверху летят отпиленные руки-ноги. Тела и конечности за борт никто не кидает - нечего мешаться на верхней палубе во время такого боя.
Миру всему передайте,
Чайки, печальную весть:
В битве врагу мы не сдались -
Пали за русскую честь!..
Осколки снаряда, разорвавшегося у фок-мачты, летят по проходу огненными вестниками смерти. Врываются в броневую рубку, врезаются в тела штаб-горниста и барабанщика, тяжело ранят в спину стоявшего на штурвале рулевого старшину и легко ранят в руку ординарца командира. Самого капитана контузит, он покачивается, но держится на ногах, стирает кровь с лица.
Мы пред врагом не спустили
Славный андреевский флаг,
Нет! мы взорвали "Корейца",
Нами потоплен "Варяг"!
Видели белые чайки -
Скрылся в волнах богатырь,
Смолкли раскаты орудий,
Стихла далекая ширь…
От бортов исходящих дымом "Варяга" и "Корейца" отваливают шлюпки. Отважные корабли уже не могут продолжать бой, и потому команды покидают их. Матросы "Варяга" плывут к британскому "Толботу", с "Корейца" - к французскому "Паскалю". На самих кораблях остаются лишь добровольцы. Два мощных взрыва разрывают канлодку на куски, крейсер медленно тонет, погружаясь в морскую пучину, корма его объята пламенем.