— Нам нужны не ваши руки, а ваша нервная система, — объяснил я. — И я заранее могу обещать, что вам не будет больно и не останется никаких последствий, даже временных.
№ 135 вытянулся еще больше. Его голос прозвучал торжественно, как гром фанфар:
— Я сожалею, что Империя не требует от меня большей жертвы. Я готов ко всему.
— Мы в этом не сомневаемся, — серьезно ответил я.
Он, безусловно, говорил искренне. Мне только не понравился его чересчур уж торжественный тон. Не он один способен к подвигам; ученый в лаборатории подчас проявляет не меньшее мужество, хотя об этом норой никто не знает. Впрочем, как раз возможность проявить себя представится, по-видимому, весьма скоро: то, что испытуемый сказал о лихорадочной работе в газовой лаборатории, подтверждало мои догадки о приближении войны. Я, кстати, давно уже заметил (только не хотел говорить другим, чтобы меня не сочли нытиком и пессимистом), что пища, которой нас кормят, день ото дня становится хуже.
Я усадил испытуемого в удобное кресло, специально выделенное мне для эксперимента, согнул ему руку, протер кожу дезинфицирующим раствором и взял небольшой шприц, наполненный светло-зеленой жидкостью. Как только № 135 ощутил прикосновение иглы, его лицо сразу изменилось — в своей напряженной суровости оно стало почти прекрасным. И я подумал, что передо мной сидит подлинный герой. Но буквально через секунду он резко побледнел. Этого никак нельзя было приписать действию моего препарата — оно не могло проявиться так скоро.
— Ну как? — спросил я дружелюбно. Инструкции предписывали задавать испытуемым как можно больше вопросов. Это давало им ощущение своего равенства с учеными и в какой-то степени помогало переносить боль.
— Спасибо, нормально, — ответил № 135. Но говорил он очень медленно — наверно, потому, что губы дрожали и не слушались его.
Мы начали читать его медицинскую карту. Здесь было все, что полагается, — год рождения, пол, расовые признаки, особенности телосложения, темперамент, группа крови, наследственность, перенесенные болезни (как у всех людей этой профессии, их было немало) и так далее. Все необходимое я занес в свою собственную картотеку. Единственное, что меня несколько смутило, — это его год рождения. Но я тут же вспомнил, как, еще работая ассистентом, слышал, да и сам не раз замечал, что сотрудники Службы жертв-добровольцев выглядят, как правило, лет на десять старше, чем в действительности. Записав все, что нужно, я вновь повернулся к испытуемому, который начал уже ерзать в кресле.
— Ну и как теперь?
Он радостно засмеялся.
— Знаете, до того хорошо! Просто никогда мне так хорошо не было. А уж как я боялся…
Подействовало! Мы приготовились внимательно слушать. Но сердце у меня колотилось. А вдруг он все-таки ничего не скажет? Может быть, ему просто нечего скрывать. Или он заранее решил говорить только о пустяках. Как я смогу тогда убедить Риссена и, главное, себя самого? Теория остается теорией, пока она не проверена на практике. А что, если я вообще ошибся?
И тут вдруг случилось нечто совершенно неожиданное. Испытуемый, этот высокий, крупный мужчина, начал жалко всхлипывать. Он сполз вниз и, безвольно повиснув на подлокотниках кресла, стал с протяжными стонами раскачиваться взад и вперед. От стыда за него я буквально не знал, куда деваться. Но Риссен, нужно признать, вел себя великолепно. Не сомневаюсь, что ему тоже было неловко, но он ничем этого не выдал.
Так прошло несколько минут. Меня по-прежнему душил стыд, словно это я был виновником позорной сцены.