Хотя на самом деле это неправда, подумал он про себя. Это воспоминание с годами не потускнело, оно все еще причиняло ему боль, и свыкнуться с этим он не мог.
Он все еще явственно представлял себе ее такой, какой видел в последний раз, в то майское утро, – пряди золотистых волос, падавшие ей на лицо от порыва весеннего ветерка, ее стройную фигурку на фоне голубого неба, когда она прощалась с ним, садясь на коня. Из-за того, что волосы, развевавшиеся по ветру, закрыли тогда ее лицо, он теперь не мог его припомнить. Когда-то он готов был поклясться, что никогда его не забудет, что для этого ему даже не нужно ее видеть, ведь ее черты навечно врезались ему в память. И все же с годами он их забыл. Может быть, время хочет таким способом помочь мне, подумал он. Но лучше бы оно не пыталось.
"Элоиза! – сказал он про себя. – Если бы только я мог припомнить, если бы я мог снова представить себе твое лицо!.." Он знал, что это было смеющееся, радостное лицо, но не мог теперь вспомнить ни веселых морщинок, которые появлялись у нее вокруг глаз, когда она смеялась, ни очертаний ее улыбающихся губ.
Аббат протянул бутылку, и Харкорт машинально подставил свой бокал. Аббат наполнил его, плеснул немного себе и снова откинулся в кресле.
– Может быть, так оно и лучше, – продолжал он. – Это длится уже не одно столетие – ты сам говоришь, что начиная с четвертого века. На востоке и севере варвары, на западе и юге мы, а Нечисть посередине. И все качается туда-сюда, как маятник. Пятьсот с чем-то лет назад нечисть отступила может быть, потому, что давление варваров ослабло, а Рим наступал. Рим тогда был силен, как никогда, это было время нашего недолгого Возрождения. Потом его слабые ростки погибли – может быть, причиной и стал новый натиск Нечисти, трудно сказать: возможно, они в любом случае не смогли бы выжить. Еще позже, без малого лет двести назад, варвары снова начали теснить Нечисть, и она, нуждаясь в жизненном пространстве, снова обрушилась на нас. Рим в это время был в упадке, его легионы откатились назад, а вместе с ними множество беженцев. После этого граница прошла по нашей реке, она и до сих пор здесь. Но я хочу сказать вот что – Нечисть все еще служит буфером между нами и варварами. И из двух зол Нечисть, возможно, меньшее. Мы ее знаем, поведение ее более или менее можем предвидеть. Пожалуй, для нас лучше, что на той стороне реки – Нечисть, а не варвары.
– Ну, не знаю, – сказал Харкорт. – Варвары все-таки люди, и мы воевали бы с ними как с людьми – сталь против стали. А Нечисть – совсем другое дело. Она дерется зубами и когтями, она обдает тебя своим гнусным дыханием, она не признает никаких правил. И перебить ее не так просто: лезет и лезет. Я уже по горло сыт и Нечистью, и ее манерой драться.
Аббат наклонился вперед.
– В тот набег мы лишились многих достойнейших братьев и почти всего, что у нас было. Но есть очень странная вещь, она не дает мне покоя, когда я припоминаю все, что мы потеряли. Там была одна вещь, которая ничего особенного собой, конечно, не представляла. Может быть, ты ее помнишь. Маленькая стеклянная призма, в которой спрятана радуга.
– Помню, – сказал Харкорт. – Мне ее показывали в детстве. По-моему, при этом был и ты с Хью.
– Да, теперь и я вспомнил. Мы при этом были.
– Кто-то из монахов, не помню кто, привел нас в святилище и показал эту призму. Из окна под самым потолком падал луч света, и когда монах поднял призму, чтобы луч упал на нее, она вдруг засияла всеми цветами радуги.
– Пустячок, конечно, – продолжал аббат. – Просто забавная игрушка. Хотя, если подумать, может быть, и не просто игрушка. А, например, произведение искусства. Ее сделал какой-то древний мастер. Одни говорили в Риме, другие – в Галлии. Вырезал из куска чистейшего хрусталя и отшлифовал по всем правилам. Скорее всего, это было много сотен лет назад – возможно, в тот краткий миг Возрождения.
– Я часто думаю, – заметил Харкорт, – каким стал бы мир сейчас, если бы Возрождение тогда не заглохло под гнетом обстоятельств. Ведь именно тогда было построено это аббатство, тогда было возведено и создано множество вещей, которыми мы теперь заслуженно гордимся. Элоиза подарила мне часослов того времени – сейчас такую книгу никто бы не мог изготовить.
– Знаю, и мне тоже очень жаль. Призма – всего лишь один маленький пример. Прежний аббат, тот, кого убили во время набега, как то сказал мне, что в ней воплощена точнейшая математика. Не буду делать вид, будто понял, о чем он говорил. Но это неважно. Все дело в том, что во время набега призма исчезла. Первое время я надеялся, что ее могли не заметить. Ну, может быть, кто-то из них и подобрал призму, но не догадался поднести к лучу света, чтобы увидеть ее во всем великолепии, и отшвырнул в сторону, как никому не нужную стекляшку. Однако сколько я ни искал, найти ее так и не смог. Теперь я убежден, что призму унесли.
– Очень жаль. Она была такая красивая.
– Легенда гласит, – продолжал аббат, – что существовала еще одна призма. Гораздо больше той, какая была у нас. Может быть, сделанная тем же древним мастером. И если верить легенде, одно время она принадлежала волшебнику по имени Лазандра.
– Я слышал эту легенду, – подтвердил Харкорт.
– Тогда ты знаешь и все остальное.
– Только то, что в ту призму Лазандра будто бы заключил душу святого. Больше никаких подробностей я не знаю.
– Остальные подробности, – сказал аббат, – если только это действительно подробности, а не просто перепутанные обрывки разных легенд, очень туманны. По-моему, в любой легенде всегда хватает всякой чепухи. Но эта история гласит, будто некий святой – имя его, к сожалению, затерялось во тьме веков – попытался изгнать Нечисть из мира сего. Но он что-то сделал не так, и сколько-то Нечисти здесь осталось. Кое-кого он не заметил. И те, кого он не заметил, сговорившись с волшебником Лазандрой, заманили его в ловушку и убили. Но прежде они заключили его душу в ту призму. Я пересказываю тебе только то, что читал в древних рукописях.
– Ты хочешь сказать, что занимался изучением этой легенды?
– Да там почти нечего изучать. Может быть, есть и еще что-то, но мне об этом ничего не известно. А на то, чтобы ею заинтересоваться, у меня была причина.
– И что за причина?
– Один слух. Даже меньше, чем слух, всего лишь намек. Будто бы Церковь каким-то образом сумела вырвать из рук Нечисти призму Лазандры и бережно хранила ее, окружив почитанием, но потом призма снова исчезла. Как исчезла – об этом ничего не сказано.
– Скорее всего, это тоже не больше чем легенда. Их такое множество, что нельзя верить всему, что в них говорится. Очень может быть, что почти все они – всего лишь пустые россказни, которые кто-то с богатой фантазией сочинял от нечего делать.
– Может быть, и так, – согласился аббат. – Ты прав. Но там есть еще и продолжение. Хочешь его услышать?
– Конечно, хочу.
– Наше аббатство построили твои предки, это ты, разумеется, знаешь. Но знаешь ли ты, что оно возведено на месте другого аббатства, куда более древнего, которое было заброшено задолго до того, как здесь поселился ваш род? В стенах нашего нынешнего здания все еще есть разрозненные камни из той постройки.
– Я знал, что на этом месте раньше что-то стояло. Я только не знал, что это было аббатство. Не хочешь ли ты сказать…
– Хочу. Это все тот же слух, вернее, намек. Там есть еще одна подробность. Будто бы призма Лазандры хранилась, окруженная почитанием, в том самом древнем и потом заброшенном аббатстве, на месте которого построено наше.
– И ты этому веришь?
– Стараюсь не верить. Убеждаю себя, что скорее всего почти все в этой истории выдумано. Но мне очень хочется поверить. Очень хочется, Чарлз.
Кто-то громко постучал в дверь.
– Войдите, – крикнул аббат.
В дверях показался монах. Он сказал Харкорту:
– Мой господин, тут пришла сирота, что живет в приемышах у мельника.
– Иоланда, что ли? – спросил аббат.
– Ну да, она самая, – ответил монах, пренебрежительно сморщив нос. – Она говорит, мой господин, что вернулся твой дядя Рауль.
Глава 2
Харкорт вместе с аббатом, выбежавшим вслед за ним, поспешно обогнули здание аббатства и увидели в переднем дворе Иоланду – сироту, что жила в приемышах у мельника. Она стояла, окруженная толпой монахов, один из которых держал под уздцы коня Харкорта.
– Что случилось? – спросил Харкорт Иоланду. – Ты говоришь, мой дядя вернулся? А почему эту весть принесла ты? Если мой дядя дома…
– Он не дома, – ответила она. – Пока еще не дома. Он лежит в доме моего отца.
– Лежит в доме твоего отца?
– Он болен и слаб. Когда я уходила, он спал. Мать попробовала его покормить, но он заснул, не успев съесть ни кусочка. Тогда я побежала в замок – вместо отца, ты же знаешь, мой господин, что он хромой.
– Знаю.
– В замке мне сказали, что ты здесь. Я знала, что ты хотел бы как можно скорее услышать…
– Да, да, – нетерпеливо прервал он. – Ты очень хорошо сделала.
– Понадобится несколько человек, чтобы перенести его в замок, – продолжала она. – Твой дед сказал, что соберет их сколько нужно, чтобы тащить носилки вверх, на обрыв. Когда я уходила, он ужасно ругался, потому что все люди, оказывается, разошлись кто куда по разным делам и быстро собрать их невозможно.
Монах, державший коня, подвел его к Харкорту.
– Если ты собираешься спуститься оврагом к дому мельника, будь как можно осторожнее, – предупредил аббат. – Там есть тропа, но очень крутая и опасная.
– Я знаю дорогу, – сказала Иоланда. – Я тебе покажу. Я могу сесть на коня сзади тебя.