- Руки вверх! Лицом к стенке! Ты чувствуешь, падло, сука, чем это пахнет?
Стволом револьвера он почесал Чонкину затылок, а коленом уперся в зад.
Чонкин чувствовал, чем это пахнет, ему было ужасно неприятно. Он уткнулся носом в стену. Хотелось влипнуть в стену и просочиться через нее.
Открылась дверь. Чонкин краем глаза увидел - вошла секретарша Капа. Нисколько не удивившись происходящему, Капа отозвала лейтенанта в уголок и стала шептать что-то, но что именно, Чонкин не разобрал. Он разобрал только, как лейтенант спросил: "А что ей нужно?" - но ответа Капы не слышал.
- Ну вот, - громко и недовольно сказал Филиппов. - Не дают работать. Ходят, ходят, ходят тут всякие…
Как любой уважающий себя человек, лейтенант был уверен, что он один занят стоящим делом, а остальные только и думают, как бы самим ничего не делать и других оторвать от работы.
- Опусти руки! - приказал он Чонкину. - И не поворачивайся. Так и стой лицом к стене, пока я не вернусь.
С этими словами он вышел.
Через промежуток времени, который можно считать ничтожным, лейтенант Филиппов появился на крыльце Учреждения и увидел Нюру, стоящую под деревом, на котором сидела ворона. Здесь между Нюрой и лейтенантом состоялся разговор, который длился недолго.
Вернувшись в свой кабинет, Филиппов застал Чонкина, как и оставил, стоящим лицом к стене. Но даже и по стриженому затылку подследственного было видно, что за время отсутствия лейтенанта он о многом успел передумать.
- Повернись! - беззлобно приказал лейтенант, проходя к своему столу. - Сядь! - кивнул он на табуретку.
Чонкин сел, шморгнул носом, а рукавом утерся.
- Ну так что же, Чонкин, будем признаваться в совершенных преступлениях прямо и чистосердечно или будем запираться, юлить, лгать и пытаться обвести следствие вокруг пальца?
Чонкин сглотнул слюну и промолчал.
- Чонкин! - повысил голос лейтенант. - Я вас спрашиваю. Признаете ли вы себя виновным? - Он снова вынул наган и слегка постучал по столу рукояткой.
- Признаю, - еле слышно сказал Чонкин и покорно кивнул головой.
- Так! - оживился лейтенант и быстро записал что-то в протоколе. - А в чем именно вы признаете себя виновным?
- А именно виновным себя признаю у во всем.
- Ну что ж, тогда распишитесь вот здесь.
И Чонкин расписался. Как умел. Долго выводил заглавное "ч", обмакнул ручку в чернила, написал "о", еще раз обмакнул, написал "н" - и так всю фамилию через весь лист. Лейтенант бережно взял лист протокола и долго дул на драгоценный автограф.
- Вот и молодец, - сказал он. - Хочешь яблочка?
- Давай, - сказал Чонкин, махнув рукой.
5
Чонкина потом спрашивали строгие люди: что ж ты, мол, так тебя и растак, лопух ты этакий, да как же ты сразу слабину показал и под всем подписался?
- Спужался больно, - отвечал наш горе-герой и улыбался застенчиво.
Ему говорили:
- Да как же так, ведь ты же до этого проявил, можно сказать, чудеса героизма.
- Свистел он все, - сказал Штык.
- Кто? Я? - ударял себя Чонкин кулаком в грудь. - Да что мне… Ты спроси у лейтенанта. Он же знает.
- Ладно, - махнул рукой Штык. - Теперь все ясно. Пришел, насвистел, с полком сражался.
Чонкин страдал. Ему не так было обидно, что подписал он чего-то, обидно было, что не верили. И как после такого поверить? Ладно бы применяли к нему какие-то особые меры, загоняли б иголки под ногти, зажимали бы в дверях отдельные члены тела, тут хоть деревянным будь, можешь не выдержать. А с ним-то ведь ничего подобного не вытворяли. Ну, сунули под нос револьвер, ну, кто спорит, неприятно, конечно, но терпеть-то все-таки можно.
А вот не вытерпел и подписал, что во время несения караульной службы неоднократно нарушал устав, пел, пил, ел, курил, отправлял естественные надобности, покинул пост, вступил в сожительство с Анной Беляшовой, передвинул объект охраны, нарушал форму одежды (появлялся среди местного населения в одном белье), пьянствовал, вел аморальный и даже разнузданный образ жизни; узнав о начале войны, не принял никаких мер, чтобы явиться к месту службы, уклонившись тем самым от исполнения своего воинского долга, что равносильно дезертирству.
Вот и развеян миф о легендарном герое Чонкине. И разочарованный автор пребывает в сомнении, стоит ли ему продолжать жизнеописание этой личности. Автор смущен. Как быть и что делать? Как держать ответ перед суровым читателем? Ведь он не только суров, он доверчив. Ну ладно, смирился он. Пусть этот Чонкин кривоног и лопоух, и размер головы в общем-то невелик, но ведь не зря же автор именно такого героя подсовывает, должен же он, если уж назван героем, подвиг какой-нибудь большой совершить.
Да, должен. Но боится. Чем больше подвиг, тем его совершать страшнее.
6
Каждое утро Нюра приходила на площадь перед Учреждением и стояла под тем самым деревом, верхушку которого видел Чонкин из кабинета лейтенанта Филиппова. Она приходила, стояла, вертела в руках свою почтальонскую сумку и разглядывала входную дверь, надеясь неизвестно на что. Подняться на крыльцо и войти в эту дверь она не решалась, а просто так стоять - для чего ж?
Работники Учреждения шли по утрам мимо Нюры и скрывались за этой таинственной дверью. Некоторые из них были Нюре знакомы, но появились и новые. Знакомым Нюра кивала головой и издалека кричала: "Эй, здравствуй!" Одни из них вздрагивали, недоуменно смотрели на Нюру и, пробурчав что-то себе под нос, двигались дальше. Другие же проходили, даже не вздрогнув, словно колебания атмосферы никак не влияли на их барабанные перепонки. Нюра невольно робела, не решаясь подступиться к столь важным персонам с такой ерундой, как Чонкин.
Топталась под деревом, потом шла на почту, набивала сумку письмами, возвращалась сюда же, опять топталась и только к вечеру добиралась до Красного. Разносила письма, кормила оголодавшую за день скотину, а сама ела ли, нет ли - бог знает. А потом была бесконечная ночь, и мокрая от слез подушка, и привычный путь в город Долгов, и бессмысленное стояние под деревом.
В сумке ее лежал узелок, а в нем - два засохших пирога с картошкой, пяток варенных вкрутую яиц и набитый махоркой кисет с витой надписью, вышитой бледными мулине: "Ване от Нюры с приветом".
Однажды ей повезло. Она стояла так же под деревом, когда к ней подошла дамочка в сапогах и с папиросой, спросила у Нюры, кого она ждет и зачем, сказала "сейчас" и скрылась в дверях Учреждения. Нюре пора уже было быть на почте, но не упускать же такой случай. Она подождала, и вскоре в тех же дверях появился лейтенант Филиппов в новой форме и хорошо начищенных сапогах. Он вышел как будто просто так, посмотрел на небо, потянулся, опустил глаза и увидел Нюру.
- Эй, здравствуй! - крикнула ему Нюра и приветливо улыбнулась.
- Вы ко мне? - спросил лейтенант, глядя на Нюру, как на незнакомую женщину.
- К тебе, - кивнула Нюра и, осмелев, приблизилась к лейтенанту. - Как он там-то?
- Это кто же? - благодушно спросил лейтенант.
- Да Ванька же, - доверчиво сказала Нюра, не поняв игры.
- Какой Ванька?
- Да Чонкин же.
- Чонкин, Чонкин… - повторил лейтенант, как бы мучительно припоминая. Достал из кармана папиросу, закурил. - Чонкин… - пробормотал он, поморщив лоб. - Что-то вроде слыхал. А как звать-то?
- Иваном, - уныло сказала Нюра. До нее дошло, что лейтенант шутит, но ответить ему тем же она не могла.
- Иван Чонкин! - звучно произнес лейтенант, как бы пробуя это имя на вкус. - Кажись, есть такой. А вы ему, собственно говоря, кем доводитесь?
- Сам знаешь! - Нюра начала сердиться.
- Я не знаю, - улыбнулся лейтенант доброжелательно. - Может быть, он ваш муж?
- Муж, - мрачно кивнула Нюра.
- А где это записано?
- А нигде. Я с ним жила без записи.
- Мало ли кто с кем жил, - заметил лейтенант философски. - У нас в деревне один с козой жил. Документ какой есть, что вы вместе жили?
Нюра не ответила. Раскручивая в руке сумку то в одну сторону, то в другую, она исподлобья смотрела на лейтенанта.
- Значит, нет документа? - допытывался лейтенант. - Ну вот, я так и думал. Значит, вы ему посторонняя. А посторонним справки не выдаются. Ясно? - Он выплюнул погасшую папиросу и посмотрел на Нюру.
- Да как же… - начала было Нюра.
- А вот так же! - Лейтенант вдруг озверел и, сбежав с крыльца, приблизился к Нюре. - Вот так же! - закричал он ей в лицо. - Нет никакого Чонкина! Нет, не было и не будет! А ты тут лучше не ходи и не путайся под ногами, а то и тебя возьмем как соучастницу.
- Так ведь я… - сказала Нюра и заплакала.
- И плакать нечего, - сбавил тон Филиппов. - Тебе никто ничего плохого не делает. Мы тебя потому и не берем, что ты к нему никакого отношения не имеешь, потому что посторонняя. И запомни это как следует: по-сто-ронняя.
С этими словами он повернулся, взбежал на крыльцо и скрылся за дверью.