Я кивнул, и он быстро удалился. Все в своей жизни он делал быстро, галопом. Несмотря на усилия своего секретаря, апатичного с виду мужчины с надменным профилем и фантастической работоспособностью, Джек никогда не успевал сделать все, что намеревался. Как-то Флора, его жена, на удивление спокойная и безмятежная женщина, сказала мне: «Это Джим (секретарь) записывает лошадей на скачки. Джимми рассылает счета, Джимми ведет абсолютно всю бумажную работу, а Джеку только и остается, что наклеить на конверт марку. Это просто его манера, вся эта суета. Просто привычка такая…» Впрочем, говорила она добродушно и даже с нежностью. Именно так относились к Джеку Готорну и все остальные. Или почти все. И, возможно, бешеная эта энергия неким непостижимым образом передавалась его лошадям, и потому они так часто выигрывали.
Он всегда приглашал меня на свой осенний праздник, официально или чисто по-дружески. Отчасти для того, чтоб я всегда был под рукой, — на тот случай, если вдруг возникнет какая проблема с выпивкой. А отчасти потому, что я и сам был с детства связан с миром скачек и до сих пор считался его неотъемлемой частью, вопреки своему необъяснимому дезертирству в торговлю спиртным.
— Нет, он не сын своего отца, — говаривали самые немилосердные. А кое-кто выражался еще определеннее:
— Ему недостает фамильного куража.
Отец, военный, имел две награды — орден «За боевые заслуги» <Учрежден в 1886 г., им награждались офицеры сухопутных войск. ВМС и ВВС Великобритании (Здесь и далее прим. пер.)> и «Военный золотой кубок». С равной отвагой брал он препятствия в стипл-чейзе и вторгался на территорию противника. Его храбрость на любом поле сражения внушала благоговейный трепет, служила вдохновенным примером для подражания. И погиб он, сломав шею, во время скачек в Сэндаун-парк, когда мне было одиннадцать, и я все это видел.
Было ему в ту пору всего сорок семь, таким он и остался в памяти тех, кто его знал, — высоким смешливым беззаботным мужчиной с отличной военной выправкой, человеком, которого, на мой взгляд, ничуть не трогали земные горести и печали. И неважно, что для жокея он был тяжеловат. Он со всей решимостью пошел по стопам своего отца, моего дедушки, коего я не знал, но который в моем детском воображении рисовался эдаким титаном, пришедшим вторым на скачках «Гранд нэшнл» <Крупнейшие скачки с препятствиями, ежегодно проводятся в Эйнтри близ Ливерпуля.>, а затем покрывшим себя неувядаемой славой в первой мировой. Я унаследовал от них шкатулку, где лежали рядом дедовский крест Виктории <Высший военный орден, учрежден в 1850 г.> и отцовский орден «За боевые заслуги». Однако мне не удалось унаследовать от них ни бесшабашности, ни отваги, ни удали, ни готовности принять любой вызов.
— Вот вырастешь — и будешь похож на своего отца, верно? — О, как часто слышал я в детстве эти обращенные ко мне слова, в коих звучало дружеское участие и надежда. До тех пор, пока медленно, но неизбежно до всех, в том числе и до меня, не дошло, что нет, не буду. Да, я научился ездить верхом, но делал это далеко не самым выдающимся образом. Да, я окончил Веллингтон, школу для сыновей военных, но не пошел после нее в Сэндхерст <Военное училище сухопутных войск, основано в 1946 г., находится близ деревни Сэндхерст.> и не надел униформу.
Мама часто утешала меня: «Ничего, дорогой». Она вообще стойко переносила все разочарования. Но от всех этих утешений и разговоров у меня развился глубочайший комплекс неполноценности. Он и сейчас при мне, и никакой здравый смысл не помог изжить его.
Только в обществе Эммы все эти комплексы и угрызения совести куда-то испарялись, но теперь, когда ее не стало, вернулись вновь. И овладевали мной пусть не с такой силой, как в детстве или юношестве, зато с той же назойливостью.