Проломил хрупкие веточки кустарника, смял в лепешку последние осенние цветы роз. И продолжал неумолимо надвигаться на лужайку.
До сих пор перед глазами стоит эта картина: праздник в полном разгаре, ничего не подозревающие люди улыбаются, пьют, болтают. Они ничего не знают, они еще живы.
А затем фургон врезался в шатер и изменил очень и очень многое раз и навсегда.
Фургон подмял под себя и проутюжил боковую стенку шатра, похоронив под ее обломками людей; мало того, затем он врезался в одну из главных опор, которая переломилась, точно спичка. И ближайшая ко мне часть крыши тут же обрушилась, так что я оказался стоящим на самом краю тента с обломками у своих ног.
Там, где только что толпились гости, я, оцепеневший от шока, видел лишь тяжелое серое полотно, под которым отчаянно барахтались и шевелились какие-то обрубки.
Сам же фургон с непристойно-вызывающим видом высился в центре — огромный, темно-зеленый, безликий и путающий, совершенно целый и невредимый. За рулем, похоже, никого не было, а чтоб попасть в кабину, надо было пройти по покрытым серым саваном живым и мертвым телам.
За фургоном, в дальней части шатра, не пострадавшие от удара люди отчаянно проталкивались к выходу, по одному пролезали сквозь дыры, образовавшиеся в полотне, падали, спотыкались, точно картонные солдатики.
Только тут я заметил, что все еще держу коробку с шампанским. Поставил ее на землю у ног, развернулся и бросился бежать к дому, где был телефон.
Внутри было так тихо! Все, как обычно, все на своем месте. Я схватил трубку и увидел, что руки у меня дрожат.
Полицию и «скорую» к дому Джека Готорна. Врача, срочно! И еще подъемный кран. Выезжаем, ответили они. Скоро все будут. Ждите. Очень скоро.
Я вышел на улицу, встретился глазами с теми, кто прибежал к дому с той же целью.
— Они едут, — сказал я. — Едут.
Все дрожали, не только я.
Истерический вой прекратился, но выкрики продолжались. Мужья пытались отыскать жен, жены — мужей, мать — сына. Все лица были белыми, все рты открыты, все судорожно хватали губами воздух. Люди начали вспарывать полотно перочинными ножами в попытке освободить тех, кто оказался в ловушке. Какая-то женщина методично резала маникюрными ножницами оборку, притороченную к краю, по щекам ее бежали слезы. Все эти усилия выглядели такими жалкими, задача — совершенно невыполнимой.
Я знал, что Флора, Джек и Джимми находились в той части шатра, которая обрушилась.
Где-то поблизости тоненько ржала и била копытами по дереву лошадь; и вдруг я очнулся от оцепенения и сообразил, что звук исходит из фургона. Лошадь была там. Внутри.
Еле передвигая негнущиеся ноги, я поплелся к той части шатра, что еще удерживалась на опорах. Словно во сне, прошел в отверстие, из которого только что выбегали люди. Вторая опора устояла, у подножия ее ярким пятном выделялись хризантемы в горшках. Кругом валялись бокалы, битые и целые; несколько человек пытались приподнять тяжелые складки полотняной крыши, чтобы погребенные под ней люди смогли выбраться наружу.
— Надо сделать туннель, — сказал я какому-то мужчине. Тот кивком дал понять, что понял меня, и вот мы, став друг против друга и перехватывая ткань руками, начали продвигаться вперед и с помощью других людей вскоре соорудили нечто вроде прохода высотой в человеческий рост. Из него, пошатываясь, точно в полусне, начали выбираться пострадавшие. У многих от порезов кровоточили руки и лица. Лишь немногие понимали, что произошло. Среди них было двое детей.
В самом дальнем конце, у центра, мы нашли Флору. Я еще издали заметил уголок ее красного платья. Она лежала на земле в полуобморочном состоянии. Лицо было серым, дыхание затруднено.
Я наклонился, вытащил ее из-под полотна и, держа на руках, понес к выходу, где передал каким-то людям, а сам вернулся.