- Не полтинник же вам совать, - сказал бородатый.
Мы въехали в город. Потянулись старинные крепкие заборы, мощные срубы из гигантских почерневших брёвен, с неширокими окнами, с резными наличниками, с деревянными петушками на крышах. Попалось несколько грязных кирпичных строений с железными дверями, вид которых вынес у меня из памяти полузнакомое слово "лабаз". Улица была прямая и широкая и называлась проспектом Мира. Впереди, ближе к центру, виднелись двухэтажные шлакоблочные дома с открытыми сквериками.
- Следующий переулок направо, - сказал горбоносый.
Я включил указатель поворота, притормозил и свернул направо. Дорога здесь заросла травой, но у какой-то калитки стоял, приткнувшись, новенький "Запорожец". Номера домов висели над воротами, и цифры были едва заметны на ржавой жести вывесок. Переулок назывался изящно: "Ул. Лукоморье". Он был неширок и зажат между тяжёлых старинных заборов, поставленных, наверное, ещё в те времена, когда здесь шастали шведские и норвежские пираты.
- Стоп, - сказал горбоносый. Я тормознул, и он снова стукнулся носом о ствол ружья. - Теперь так, - сказал он, потирая нос. - Вы меня подождите, а я сейчас пойду и всё устрою.
- Право, не стоит, - сказал я в последний раз.
- Никаких разговоров. Володя, держи его на мушке.
Горбоносый вылез из машины и, нагнувшись, протиснулся в низкую калитку. За высоченным серым забором дома видно не было. Ворота были совсем уже феноменальные, как в паровозном депо, на ржавых железных петлях в пуд весом. Я с изумлением читал вывески. Их было три. На левой воротине строго блестела толстым стеклом синяя солидная вывеска с серебряными буквами:
На правой воротине сверху висела ржавая жестяная табличка: "Ул. Лукоморье, д. № 13, Н. К. Горыныч", а под нею красовался кусок фанеры с надписью чернилами вкривь и вкось:
- Какой КОТ? - спросил я. - Комитет Оборонной Техники?
Бородатый хихикнул.
- Вы, главное, не беспокойтесь, - сказал он. - Тут у нас забавно, но всё будет в полном порядке.
Я вышел из машины и стал протирать ветровое стекло. Над головой у меня вдруг завозились. Я поглядел. На воротах умащивался, пристраиваясь поудобнее, гигантский - я таких никогда не видел - чёрно-серый, c разводами, кот. Усевшись, он сыто и равнодушно посмотрел на меня жёлтыми глазами. "Кис-кис-кис", - сказал я машинально. Кот вежливо и холодно разинул зубастую пасть, издал сиплый горловой звук, а затем отвернулся и стал смотреть внутрь двора. Оттуда, из-за забора, голос горбоносого произнёс:
- Василий, друг мой, разрешите вас побеспокоить.
Завизжал засов. Кот поднялся и бесшумно канул во двор. Ворота тяжело закачались, раздался ужасающий скрип и треск, и левая воротина медленно отворилась. Появилось красное от натуги лицо горбоносого.
- Благодетель! - позвал он. - Заезжайте!
Я вернулся в машину и медленно въехал во двор. Двор был обширный, в глубине стоял дом из толстых брёвен, а перед домом красовался приземистый необъятный дуб, широкий, плотный, с густой кроной, заслоняющей крышу. От ворот к дому, огибая дуб, шла дорожка, выложенная каменными плитами. Справа от дорожки был огород, а слева, посередине лужайки, возвышался колодезный сруб с воротом, чёрный от древности и покрытый мохом.
Я поставил машину в сторонке, выключил двигатель и вылез. Бородатый Володя тоже вылез и, прислонив ружьё к борту, стал прилаживать рюкзак.
- Вот вы и дома, - сказал он.
Горбоносый со скрипом и треском затворял ворота, я же, чувствуя себя довольно неловко, озирался, не зная, что делать.
- А вот и хозяйка! - вскричал бородатый. - По здорову ли, баушка, Наина свет Киевна!
Хозяйке было, наверное, за сто. Она шла к нам медленно, опираясь на суковатую палку, волоча ноги в валенках с галошами. Лицо у неё было тёмно-коричневое; из сплошной массы морщин выдавался вперёд и вниз нос, кривой и острый, как ятаган, а глаза были бледные, тусклые, словно бы закрытые бельмами.
- Здравствуй, здравствуй, внучек, - произнесла она неожиданно звучным басом. - Это, значит, и будет новый программист? Здравствуй, батюшка, добро пожаловать!..
Я поклонился, понимая, что нужно помалкивать. Голова бабки поверх чёрного пухового платка, завязанного под подбородком, была покрыта весёленькой капроновой косынкой с разноцветными изображениями Атомиума и с надписями на разных языках: "Международная выставка в Брюсселе". На подбородке и под носом торчала редкая седая щетина. Одета была бабка в ватную безрукавку и чёрное суконное платье.
- Таким вот образом, Наина Киевна! - сказал горбоносый, подходя и обтирая с ладоней ржавчину. - Надо нашего нового сотрудника устроить на две ночи. Позвольте вам представить… м-м-м…
- А не надо, - сказала старуха, пристально меня рассматривая. - Сама вижу. Привалов Александр Иванович, одна тысяча девятьсот тридцать восьмой, мужской, русский, член ВЛКСМ, нет, нет, не участвовал, не был, не имеет, а будет тебе, алмазный, дальняя дорога и интерес в казённом доме, а бояться тебе, бриллиантовый, надо человека рыжего, недоброго, а позолоти ручку, яхонтовый…
- Гхм! - громко сказал горбоносый, и бабка осеклась. Воцарилось неловкое молчание.
- Можно звать просто Сашей… - выдавил я из себя заранее приготовленную фразу.
- И где же я его положу? - осведомилась бабка.
- В запаснике, конечно, - несколько раздражённо сказал горбоносый.
- А отвечать кто будет?
- Наина Киевна!.. - раскатами провинциального трагика взревел горбоносый, схватил старуху под руку и поволок к дому. Было слышно, как они спорят: "Ведь мы же договорились!.." - "…А ежели он что-нибудь стибрит?.." - "Да тише вы! Это же программист, понимаете? Комсомолец! Учёный!.." - "А ежели он цыкать будет?.."
Я стеснённо повернулся к Володе. Володя хихикал.
- Неловко как-то, - сказал я.
- Не беспокойтесь - всё будет отлично…
Он хотел сказать ещё что-то, но тут бабка дико заорала: "А диван-то, диван!.." Я вздрогнул и сказал:
- Знаете, я, пожалуй, поеду, а?
- Не может быть и речи! - решительно сказал Володя. - Всё уладится. Просто бабке нужна мзда, а у нас с Романом нет наличных.
- Я заплачу, - сказал я. Теперь мне очень хотелось уехать: терпеть не могу этих так называемых житейских коллизий.
Володя замотал головой.
- Ничего подобного. Вон он уже идёт. Всё в порядке.
Горбоносый Роман подошёл к нам, взял меня за руку и сказал:
- Ну, всё устроилось. Пошли.
- Слушайте, неудобно как-то, - сказал я. - Она, в конце концов, не обязана…
Но мы уже шли к дому.
- Обязана, обязана, - приговаривал Роман.
Обогнув дуб, мы подошли к заднему крыльцу. Роман толкнул обитую дерматином дверь, и мы оказались в прихожей, просторной и чистой, но плохо освещённой. Старуха ждала нас, сложив руки на животе и поджав губы. При виде нас она мстительно пробасила:
- А расписочку чтобы сейчас же!.. Так, мол, и так: принял, мол, то-то и то-то от такой-то, каковая сдала вышеуказанное нижеподписавшемуся…
Роман тихонько взвыл, и мы вошли в отведённую мне комнату. Это было прохладное помещение с одним окном, завешенным ситцевой занавесочкой. Роман сказал напряжённым голосом:
- Располагайтесь и будьте как дома.
Старуха из прихожей сейчас же ревниво осведомилась:
- А зубом оне не цыкают?
Роман, не оборачиваясь, рявкнул:
- Не цыкают! Говорят вам - зубов нет.
- Тогда пойдём, расписочку напишем…
Роман поднял брови, закатил глаза, оскалил зубы и потряс головой, но всё-таки вышел. Я осмотрелся. Мебели в комнате было немного. У окна стоял массивный стол, накрытый ветхой серой скатертью с бахромой, перед столом - колченогий табурет. Возле голой бревенчатой стены помещался обширный диван, на другой стене, заклеенной разнокалиберными обоями, была вешалка с какой-то рухлядью (ватники, вылезшие шубы, драные кепки и ушанки). В комнату вдавалась большая русская печь, сияющая свежей побелкой, а напротив в углу висело большое мутное зеркало в облезлой раме. Пол был выскоблен и покрыт полосатыми половиками.
За стеной бубнили в два голоса: старуха басила на одной ноте, голос Романа повышался и понижался. "Скатерть, инвентарный номер двести сорок пять…" - "Вы ещё каждую половицу запишите!.." - "Стол обеденный…" - "Печь вы тоже запишете?.." - "Порядок нужен… Диван…"
Я подошёл к окну и отдёрнул занавеску. За окном был дуб, больше ничего не было видно. Я стал смотреть на дуб. Это было, видимо, очень древнее растение. Кора была на нём серая и какая-то мёртвая, а чудовищные корни, вылезшие из земли, были покрыты красным и белым лишайником. "И ещё дуб запишите!" - сказал за стеной Роман. На подоконнике лежала пухлая засаленная книга, я бездумно полистал её, отошёл от окна и сел на диван. И мне сейчас же захотелось спать. Я подумал, что вёл сегодня машину четырнадцать часов, что не стоило, пожалуй, так торопиться, что спина у меня болит, а в голове всё путается, что плевать мне, в конце концов, на эту нудную старуху, и скорей бы всё кончилось и можно было бы лечь и заснуть…