Он молчал, и она молчала; между ними существовала договоренность - возможно, о зашивании всего и вся наглухо. Опять же: ни писка, ни визга, ни схваток. Казалось, что он пришивает пуговицу к рубашке. Или выполняет какое-то другое, скорняжно-портняжное поручение. Он даже не посмотрел в сторону Александра Павловича. Во всей его позе, в каждом взмахе иглы читалась абсолютная безнадежность и усталость от ежедневных чудес чадорождения - тертый масон, бессменный каменщик, хранитель таинств. Холодный сапожник, храбрый портняжка. Ликвидатор дратвы.
Прятов на цыпочках двинулся дальше.
А Миша тем временем вернулся в сестринскую.
- Ну-с, барышня, - сказал он деловито.
По коридору кто-то бродил, но Миша с Леной были слишком заняты, чтобы следить за шагами. Они едва отыграли первый тур, когда в дверь сестринской заколотили кулаком. Вторично взглянув на часы, Миша машинально запомнил время: половина третьего.
Ворча и поругиваясь, он отомкнул замок и впустил казака.
- Что тут у вас? - свирепо спросил тот, поигрывая кнутом. - Зачем позвали?
- Мы не звали, - раздраженно ответил Миша. - На кой ляд тебя звать?
- От вас позвонили и сказали прийти, буйных унять, - не успокаивался казак. - Я заглянул к ним - все тихо. Все лежат по койкам, дрыхнут.
Он даже не уточнил номера палаты - и без того было ясно, о ком шла речь.
- Наверно, доктор? - предположила Лена, прикрываясь шерстяным одеялом от заинтересованного взора казака.
- Пес его знает. Кто-то балует. Ваш доктор к нам приходил - дескать, позвали. Никого мы не звали. Убежал выяснять, кому он вдруг понадобился.
Миша накинул халат, и вместе с казаком они вышли в коридор. Дошли до преступной палаты, заглянули внутрь. Свет был потушен. В воздухе стоял нестерпимый запах овсянки. Все были на месте; Кумаронов закутался в одеяло так, что только ботинки торчали наружу.
- Свиньи, - пробормотал Миша. - Нет, ты же видишь - тишина и спокойствие?
- Я и говорю, - пожал плечами казак, взволнованный ложным вызовом и собственной трезвостью.
Миша подошел к ординаторской постучал. Ответа не последовало.
- Иди, учебная тревога, - отпустил казака Миша.
Он вернулся к Лене. Общение прервали, но Миша уже все успел и не очень расстроился. Он даже был благодарен Александру Павловичу, который минут через десять заглянул в сестринскую - Миша мог списать на его визит свою неудачную вторую попытку.
- Меня не искали? - осведомился Прятов.
- Охранник приходил, - доложил Миша. - Казак. Сказал, что его вызвали к нам, утихомирить буйных.
- Кто? - поразился тот. - Почему же сразу его? Всегда вызывают дежурного доктора, а я и есть дежурный доктор!
- Мы и не вызывали, - пожали плечами Миша и Лена. - Мы же знаем. Если что, мы бы сразу сказали вам. А где вы были? Мы вас везде искали.
- Бродил и высматривал, кому я вдруг понадобился. Меня, оказывается, никто не вызывал в приемное. С кем был разговор?
- Не разобрал я, - ответил Миша так, как будто Александр Павлович в чем-то провинился. - Какой-то чужой голос, приглушенный. Даже не скажешь, мужской или женский.
- Бардак, - констатировал Прятов. - Обычное хулиганство. Наверняка малолетки с педиатрии балуют. Клиенты на месте? Буйства не было? - спросил он уже с порога, собираясь уйти.
- Все на месте. Дрыхнут. Никто не хулиганил.
- Хорошо, - Александр Павлович вышел, и Миша с Леной через секунду услышали его возню в ординаторской: поправлял матрац, разувался, побулькивал электрическим чайником. Вздыхал, кряхтел, долго укладывался.
Потом забылся сном.
Ему приснилась самая настоящая производственная повесть - медицинская, уже готовая к печати. В ней было приблизительно двадцать пять эпизодов, но поутру Александр Павлович припомнил всего-навсего два. Во сне он не был доктором, его только попросили сделаться им на сутки. И он шлялся по городу с малопонятными поручениями.
Во-первых, по главной улице были разбросаны ступни и кисти, которые отрезал и аккуратно складывал квадратиками новоявленный потрошитель-великан, ибо отчлененные фрагменты тоже были не маленькие. С этим надо было что-то решать.
Во-вторых, к Александру Павловичу явилась на консультацию женщина лет пятидесяти, сиамский близнец, хотя все у нее было одно, в единственном экземпляре. Однако стоило ему заорать на эту женщину, как все удвоилось: и рыло, и его выражение. Она вручила Прятову слепочек, макет этого своего рыла, размером с яйцо, и Прятов зачем-то откусил от него, оно было булочкой.
15
Утро в больнице начинается с грохота ведер, лающих отрывистых переговоров и каких-то тяжелых ударов: швыряют некие тюки. Иной раз промчится, дребезжа, что-то невидимое и страшное на колесиках; залязгает лифт, донесется ядовитое карканье пополам с прокуренным кашлем. И непременно, обязательно запоют трубы, как будто им тоже пора приниматься за дело, вырабатывать себе коэффициент трудового участия, а также совместительство, заместительство, сверхурочные и еще консультирование на четверть ставочки.
В самом отделении все еще спят по мере способности и возможности, и звуки разносятся эхом по пустынным коридорам. Изредка прошелестит пациент, шаркающий тапочками по направлению к туалету. Заработает телевизор в сестринской; где-то сольют воду, за окном прогромыхает мусоровоз.
Александр Павлович, более ни разу не потревоженный, лежал, провалившись в тяжелый, щелоком разъедающий душу сон. Он с трудом помещался на кушетке, где обычно смотрели больных; края матраца свешивались, подушка покоилась на неудобном, высоко приподнятом изголовье. Ноги не помещались и торчали озябшими прутиками. Было узко и неудобно; ложась спать, Прятов знал, что к утру у него все будет болеть и ныть.
Глухо шлепались бельевые узлы. Некоторые больничные помещения специально выделены для отправления функций, до которых обывательское мышление никогда не додумается. Бессмысленно, конечно, перечислять их все: плазмаферез, допплерография, и так далее. Это непонятно. Психотерапевтический зал для общения с космическим сознанием - тоже диковина, хотя и не такая редкая. Но здесь иное, здесь - конурка с табличкой: "Узельная". И делают там вовсе не УЗИ, и даже не приборы для УЗИ. Там делают что-то такое, в чем Александр Павлович никак не мог разобраться. Там хранились Узлы. Бельевые и не только, и среди них - что особенно жутко - периодически кипела какая-то работа. Бывало, что Прятов спрашивал по какой-нибудь надобности: а где же у нас, допустим, Августа Гордеевна? На это ему не однажды значительно отвечали: она в Узельной!
Он шел в Узельную и видел - правда: вот же она, не соврали, распаренная вся от трудов, кубышечной формы и роста; сама, как узел. Глаза горят, запыхалась, а вокруг - узлы, узлы. Чем занималась? Сортировала? По какому принципу?
Считала?
Пинала?
Шшшупала?
Смотрела на свет?
Вязала на память?
Смотрела на свет, убеждал себя Прятов. Поэтому итогом бывала ее полная осведомленность в дневных и ночных делах, плюс домысливалось кое-что от себя.
И вязала на память, каждый день. Бельевые узлы. Идет себе - и вдруг улыбнется.
…Но этим злополучным утром неожиданно загремело чье-то ведро, и привычные звуки сменились сперва недоверчивым оханьем, а после - истошным визгом. Прятов мгновенно проснулся и какое-то время опасался вылезти из-под одеяла. Он хотел пойти посмотреть, в чем дело, но оказался будто прикованным к своему убогому ложу.
Хлопнула дверь в сестринской, послышались неторопливые и тяжелые мишины шаги. Не прошло и минуты, как в ординаторскую отчаянно заколотили.
- Александр Павлович! Александр Павлович! - завывала Лена. - Откройте, откройте!
Понимая, что стряслось-таки непоправимое, Прятов вскочил, набросил халат, застегиваться не стал.
Глаза у Лены выкатились из орбит, рука была прижата к истерзанной за ночь груди.
- В туалете… идите скорее, там в туалете…
Поджав губы, Прятов быстро пошел по коридору. Лена осталась стоять и привалилась к стене. Но ненадолго: она довольно быстро отклеилась от этой стены и побежала следом, подобно любопытной, агрессивной и трусоватой кошке, с которой не доиграли, ушли, и надо догнать игрушку.
Возле туалета стояли: бабушка Августа, сестра-хозяйка и Миша. На полу вытянулась позабытая швабра. Все трое потрясенно взирали на ноги, протянувшиеся из ближайшей к двери кабинки. Остальное скрывала фанерная перегородка.
Александр Павлович подошел на цыпочках. Кумаронов сидел на стульчаке. Он чудом удерживался, ибо сполз. Подбородок был прижат к груди, но рот оставался чуть приоткрытым; руки плетями висели по бокам. Все лицо Кумаронова было залито кровью, натекшей из чудовищной раны на темени. Рядом валялась винная бутылка темно-зеленого стекла. Прятов немедленно вспомнил важное правило: при ударе по голове бьется что-то одно - либо череп, либо бутылка. Так что в кино показывают сущие небылицы, когда лупят бутылкой по голове, та разбивается в дребезги, а персонаж отправляется на тот свет. Спортивный костюм Кумаронова был замаран кровью; к тому же тот успел обмочиться перед смертью, и на штанах темнело большое пятно.
- Достукались, - злобно произнес Миша. - Допились, голуби. Теперь начнется. Теперь никому не покажется мало…