– Да, господин полковник, стыд и срам, - подтвердил Жюль, сдвинув брови.
– Ха! - сказал Пине, очень довольный. - В таком случае давай лишим этого кровопийцу Трабо его добычи. Мы найдем ему другого парня, созданного для того, чтобы стать пекарем.
– Но, мосье…
– Я дам тебе рекомендацию в Космический колледж и взамен прошу тебя только об одном.
У Жюля перехватило дыхание.
– О, господин полковник! О чем же?
– Всегда будь таким, чтобы мне не бмло за тебя стыдно!
Он сидел у себя в кабине, глаза его вводились и покраснели от усталости, а "Призрак" стремительно прорезал пространство. За двадцать напряженных, мучительных лет он выстроил целую лестницу и ступень за ступенью поднялся до чина капитана. Теперь он славился как один из самых знающих и добросовестных командиров Космической службы. И все это незыблемо покоилось на одной заповеди, которая поддерживала его в самые тяжкие минуты: "ВСЕГДА БУДЬ ТАКИМ, ЧТОБЫ МНЕ НЕ БЫЛО ЗА ТЕБЯ СТЫДНО!"
Его мать и полковник Пине давно умерли, но до последнего своего часа они им гордились: ведь он стал капитаном.
Он был штурманом, вторым пилотом, потом первым, и место его было на носу корабля, как он: всегда мечтал, и он действительно погружался в необъятный звездный мир, который так любил" Размеренно чередовались часы, отведенные на сон, отдых и работу, и, когда он работал, его постоянно переполнял неослабевающий восторг перед тем, что ему доводилось видеть, наблюдать, изучать.
А теперь он променял все это на добровольное заключение в недрах корабля и вокруг уже ничего не было - одни лишь тусклый стены ив сплава титана да стол, заваленный бумагами.
Всякую минуту бодрствования, всякую минуту отдыха, а нередко и отрываясь от сна, он отвечал на вопросы, принимал решения, делал записи в специальных книгах, заполнял тысячи деловых бланков. Как говорится, одна сплошная писанина…
Через час после ужина:
– Прошу прощения, капитан. Этот толстяк из Дюссельдорфа опять напился до зеленых чертиков. Ударил стюарда, который попытался его урезонить. Прошу разрешения запереть его на гауптвахте.
– Разрешаю.
Или среди беспокойного, чуткого сна кто-то решительно трясет его за плечо:
– Прошу прощения, капитан. У десятой и одиннадцатой дюз треснула прокладка. Прошу разрешения отключить энергию на два часа, пока будет производиться ремонт.
– Разрешаю. Пускай дежурный штурман сообщит мне о коррдинатах, как только вы сможете продолжать полет.
Два часа спустя снова трясут за плечо:
– Прошу извинить за беспокойство, капитан. Ремонт окончен. Вот наши координаты.
Вопросы.
Заполнение бланков.
Просьбы, доклады, требования, происшествия, решения, ответы, распоряжения, приказы. Ни минуты покоя. И опять бумаги.
– Прошу прощения капитан. Двое пассажиров, Уильям Арчер и Мэрион Уайт, желают вступить в брак. Когда вам будет удобно совершить обряд?
– Медицинское освидетельствование прошли?
– Да, капитан.
– Кольцо у жениха есть?
– Нет, капитан.
– Выясните точный размер и выдайте ему кольцо из корабельных запасов по обычной цене - двадцать долларов.
– А когда будет обряд, капитан?
– В четыре склянки. Сообщите мне, подходит ли им это время.
И опять бумаги. Два свидетельства о рождении и их копии, два удостоверения об эмиграции, два медицинских свидетельства, два разрешения на въезд. Свидетельства о браке в трех экземплярах - для правительства Земли, для правительства Сириуса и для Учетного отдела Управления космической службы. И один оригинальный экземпляр для новобрачной.
И так без конца, все дела, какие только можно вообразить, крупные и мелкие, в любое время дня и ночи, без всякой передышки. Когда корабль после долгого полета наконец приземлялся, один лишь капитан спускался вниз по трапу неверными шагами, голова у него кружилась от постоянного нервного напряжения и недосыпания, и это никого не удивляло, словно так и надо. Временами его одолевало искушение подать рапорт с просьбой понизить его в чине, но ведь "ВСЕГДА БУДЬ ТАКИМ, ЧТОБЫ МНЕ НЕ БЫЛО ЗА ТЕБЯ СТЫДНО!"
"Призрак" совершил посадку в Баталбаре, на планете Дейсед системы Сириуса. Полет продолжался двести восемьдесят пять земных суток.
Когда были закончены все формальности, связанные с посадкой, капитан Жюль Риу сошел с корабля и как в тумане побрел к гостинице мамаши Кречмер. Так было заведено, и так советовали поступать самые лучшие психологи.
Командиру корабля необходим глубокий освежающий сон, притом сон долгий и непрерывный. Но прежде всего ему нужно начисто избавиться от всяких мыслей о корабле, о полете и обо всем, что с этим связано. Он должен настроиться так, чтобы уснуть безмятежным младенческим сном и проспать по крайней мере сутки. Для этого надо первым делом выкинуть из головы все недавние заботы и укрыться в своем собственном уголке рая небесного.
Мамаша Кречмер, полногрудая хозяйка гостиницы родом из Баварии, дружески кивнула ему.
– Герр капитан Риу. Я ошшен рат. Подать фам фее, как обышно?
– Да, пожалуйста, мадам Кречмер.
Он прошел в комнату за баром. В ресторане, большом, многолюдном и шумном, сидели командиры кораблей, которые приземлились уже несколько дней назад и успели совсем оправиться от полета. А комнатка позади была звуконепроницаемой, в заваленных подушками шезлонгах распростерлись в полузабытьи еще трое таких же, как он, капитанов. Он с ними не заговорил. И они с ним не поздоровались, видно, даже не заметили его прихода. Они уже стучались в двери рая.
Скоро мамаша Кречмер принесла ему стакан чистого крепкого рома, слегка подогретого и сдобренного несколькими каплями коричного масла. Жюль Риу откинулся в шезлонге, устроился поудобнее и предался долгожданному покою.
От приправленного пряностями рома внутри разливалось тепло и чуть кружилась голова. Тишина сомкнула ему веки. Медленно, очень медленно он отдалился от своей непомерной усталости и вступил в тот, другой мир.
Широколицые румяные крестьянки в кружевных чепцах, в руках корзинки. Длинные железные противни скользят по душистой сосновой золе и выплывают из печи, нагруженные хлебами - длинными, плоскими, фигурными, плетеными.
Звонкое щебетание женских голосов, перебирающих все деревенские новости, и непередаваемый аромат догорающих смолистых ветвей и свежеиспеченного хлеба,
Небо, небо…
КРЕСЛО ЗАБВЕНИЯ
Те двое не знали, что Дженсен стоит за дверью. Приди им хоть на минуту в голову, что там, в темноте, кто-то подслушивает их, пытаясь не упустить ни единого слова, они немедленно приняли бы эффективные меры. Но они ни о чем не подозревали. Дженсен нодкрался к двери неслышным шагом, скользя как тень, и лишь легкое дуновение выдыхаемого им воздуха выдавало его присутствие. Вот почему они вели разговор, вернее спор, во весь голос, в минуту несогласия переходя на крик.
В глубоком мраке коридора Дженсен прижался ухом к тонкой, не более дюйма толщиной, щели, сквозь которую пробивалась полоска света. И хотя он весь обратился в слух, пронзительный взгляд его налитых кровью глаз был устремлен туда, откуда он пришел. В доме царила полнейшая тишина, но он был начеку: а вдруг (кто знает?) в коридоре появится человек, слуга например, с такой же кошачьей походкой, как у него самого. Нельзя, чтобы его схватили, ни в коем случае нельзя позволить опять заграбастать себя. Этот псих Хаммел убил стражника, когда они бежали, и хотя сам он, Дженсен, не стрелял, все равно его сочтут соучастником. Впрочем это не играло большой роли. Он и так получил вышку за убийство, а казнить человека можно только раз. Но он не вернется в камеру смертников - никогда! Котелок у него варит, а парни, у которых варит котелок, на виселицу не попадают.
Жестокая, холодная решимость светилась в его глазах, в угрозой сверливших темноту, в то время как он прислушивался к тому, что происходило в комнате.
Сейчас говорил тучный мужчина средних лет. Он пытался что-то втолковать похожему на дистрофика типу с седыми волосами, который никак не хотел понять самые простые вещи. Предметом спора была машина. Толстяка звали Бленкинсоп. Обращаясь ко второму, он именовал его то Уэйном, то доктором. Машина, которую Дженсен с трудом разглядел сквозь дверную щель, представляла собой странного вида отполированный предмет, слегка напоминавший панель компьютера, увенчанную феном для просушки волос. Она была укреплена на высокой спинке кресла, и толстый кабель, отходивший от него, был включен в электрическую сеть.
– Хорошо, Уэйн, - лениво протянул Бленкинсоп. - Допустим, я согласен с вашим утверждением, что жизненная сила - это всепроникающая радиация, которую можно направлять и усиливать. Я готов даже принять на веру ваше заявление, что это приспособление способно излучать жизненные лучи с такой же легкостью, с какой кварцевая лампа излучает полезное человеку тепло. - Он похлопал себя по огромному животу и затянулся дымом так, что на месте его жирных щек образовались две впадины. - Ну, а дальше что?
– Я который раз объясняю вам, - пожаловался Уэйн, - что огромное увеличение духовной энергии способствует высвобождению человеческой души.