Как было принято, Анссета представили всем детям, и, опять же по заведенному порядку, имя его было тут же забыто; как и было принято, дети пропели новоприбывшим песню приветствия, чьи ноты и мелодия были настолько неожиданными, что буквально ничего не смогли сделать, чтобы рассеять страх Анссета, и, в конце концов, тоже по обычаю, мальчика поручили пятилетке Рруку, который уже разбирался в здешних отношениях.
- Сегодня ночью можешь спать со мной, - сказал Ррук. Анссет на это лишь тупо кивнул. - Я старше, - заявил новый товарищ. - Еще несколько месяцев, а то и раньше, и я перейду в Ясли. - Анссету это ничего не говорило. - Кстати, не пруди в постель, потому что все мы никогда не спим в одной и той же постели даже две ночи подряд.
Анссетова гордость трехлетки заставила его обидеться.
- Не прудить в постель, - только эти слова прозвучали у него без злобы, всего лишь с некоторым оттенком боязни.
- Хорошо. Видишь, некоторые еще настолько пугаются, что дуют в кровать.
Была пора ложиться спать. Новеньких всегда приводили к этому времени. Анссет не спрашивал ни о чем. Увидав, что другие дети раздеваются, он тоже сбросил с себя одежду. Видя, как дети берут из-под подушек ночные рубашки, он нашел такую же и под своей подушкой и надел на себя, хотя чувствовал в ней непривычно. Ррук попытался было помочь мальчику, но тот даже отпрянул. Ррук поначалу вроде бы даже рассердился, но тут же пропел Анссету свою любовь:
Никогда не буду пугать тебя,
Я всегда помогу тебе.
Если ты голоден,
Я поделюсь с тобой едой.
Если у тебя неприятности -
Знай, что я твой друг.
Я люблю тебя сейчас,
И конца у этой любви нет и не будет!
Сами по себе слова и содержание песни уходили внимания Анссета, но только не тон голоса. Прикосновение же Ррука к плечу Анссета было еще яснее, и мальчик прижался к новообретенному товарищу, хотя все еще не сказал ни слова; и даже не плакал.
- Туалет? - спросил Ррук.
Анссет кивнул, и Ррук провел его в большое помещение рядом с Общим Залом, где в желобках бежала вода. И лишь здесь выяснилось, что Ррук - девочка.
- Не гляди на меня, - сказала она. - Без позволения никто не глядит.
И вновь Анссет не понял содержания слов, но ему был понятен тон голоса. Он понимал его совершенно инстинктивно, как было и всегда; и это было изумительным даром для него - понимать эмоциональное состояние другого человека даже лучше, чем тот сам его осознавал.
- Ты что, собираешься вообще не разговаривать, разве что когда у тебя совсем поедет крыша? - спросила Ррук у мальчика, когда они уже легли в сдвоенную кровать (сотня остальных детей уже лежала).
И вот только теперь Анссет утратил самообладание. Он отрицательно потряс головой, затем отвернулся, спрятавшись с головой под одеяло, и плакал, пока не заснул. Он не видел других детей, глядевших на него неодобрительно. Не знал он и о том, что Ррук прогудела мелодию, означавшую: "Пускай, оставьте его самого, пускай живет так".
Но ему все стало ясно, когда Ррук стала гладить его по спине, и он понимал, что в этом была одна только доброта. Вот почему уже никогда не забывал он свою первую ночь в Певческом Доме; вот почему он испытывал к Ррук только любовь, хотя очень скоро превзошел девочку в ее довольно-таки скромненьких способностях.
- Почему ты позволяешь Ррук так сильно управлять собою, хотя она даже не Ветерок? - спросил у Анссета, которому к тому времени исполнилось шесть лет, его приятель по классу. Тот не ответил словами. Он пропел песню, и та заставила спросившего утратить Самообладание; это унизило мальчика настолько, что он открыто заплакал. Больше никто уже не осмеливался оспаривать претензий Ррук на Анссета. У него не было друзей, настоящих друзей, но его песня в защиту Ррук несла в себе столько силы, что никто не осмеливался после этого бросить вызов мальчишке.
2
Где-то глубоко внутри себя Анссет хранил два воспоминания о собственных родителях, хотя и не знал наверняка, являлись ли эти люди из его мечтаний истинными родителями. Это были Белая Дама и Великан, когда Анссету надумалось дать им какие-то имена. Ни с кем не говорил он про них, только думал и думал, все ночи напролет.
Первое воспоминание касалось плачущей Белой Дамы, лежавшей в постели среди кучи подушек. Она глядела в никуда и даже не заметила Анссета, когда тот зашел в комнату. Зашел он неуверенно. так как не знал, не рассердит ли Даму его прибытие. Только он сам никак не мог не откликнуться на ее негромкие, хнычущие рыдания, и потому мальчик пришел сюда и встал у кровати, где женщина спрятала лицо в ладонях. Мальчик подошел поближе и коснулся своими пальчиками ее руки. Даже во сне ее рука казалась горячей и тряслась в лихорадке. Дама поглядела на мальчика, в ее глазах стояли слезы. Анссет потянулся рукой к этим глазам, коснулся бровей, а затем позволил тоненьким своим пальчикам спуститься ниже, прикрывая глаза, лаская их нежно-нежно, чтобы Белая Дама не отпрянула. Но та лишь вздохнула, и мальчик гладил уже все ее лицо, пока рыдания не сменились тихими, редкими всхлипами.
Но вот после того сон шел вкривь и вкось, каждый раз заканчиваясь самым странным образом. всегда после того приходил Великан, только вот что он делал, всегда скрывалось за таинственной завесой громового голоса, рыданий и объятий. Иногда случалось, что он даже ложился в кровать к Белой Даме. Бывало, что он подымал Анссета с пола и забирал его с собою в странные приключения, заканчивавшиеся пробуждением. Иногда Белая Дама целовала его на прощание. Получалось и так, что она не замечала мальчика, пока Великан не заходил в комнату. Но всегда сон начинался одинаково, и эта неизменная часть и была памятью.
Другое воспоминание касалось самого момента похищения. Анссет находился в огромном помещении с далекой крышей, разрисованной странными зверями и какими-то искаженными людьми. от ярко освещенного места, где все находилось в движении, доносилась громкая музыка. Грохот оглушал, и все это место само было шумом, яркими огнями, болтовней, а Белая Дама с Великаном шли в людской толчее. Их все время толкали и цеплялись за них, и вот кто-то вклинился между Белой Дамой и Анссетом, так что они потеряли руки друг друга. Белая Дама повернулась к незнакомцу, и в тот же самый миг Анссет почувствовал, что его кто-то крепко схватил. Мальчика потащили в сторону, грубо расталкивая гуляющих. Затем эта чужая рука подняла Анссета, и на какое-то мгновение он оказался выше голов толпы. Мальчик увидал Белую Даму и Великана в последний раз: с яростными лицами, с открытыми в крике ртами оба пробивались сквозь плотную массу народа. Вот только Анссет не помнил, слыхал ли он их. В лицо ему ударил порыв горячего воздуха, потом дверь закрылась, и он уже был в душной и жаркой ночи, после чего мальчик всегда просыпался, дрожа, но не плача, потому что всегда сразу же слышал голос: "Успокойся. Успокойся. Успокойся", и в этом голосе были страх, стыд, напряженность и покорность.
- Ты не плачешь, - сказал учитель, голос которого давал успокоения даже больше, чем солнечный свет.
- Иногда, - покачал головой Анссет.
- Так было раньше, - сказал учитель на это. - Теперь же ты обучишься Владению Собой. Когда ты плачешь, твои песни теряются понапрасну. Ты их сжигаешь. Ты их топишь.
- Песни? - не понял Анссет.
- Ты как бы маленький горшочек, наполненный песнями, - объяснил учитель. - Когда же ты плачешь, горшочек трескается, и все песни по-глупому выливаются. Самообладание означает держать свои песни в горшочке и выпускать их наружу по одной за раз.
Горшочки Анссету были знакомы. В горшочках приносили кушать. Он подумал о песнях как о еде, хотя и знал, что те были музыкой.
- Ты знаешь какие-нибудь песни? - спросил учитель.
Анссет отрицательно покачал головой.
- Ни одной? Совсем ни одной песенки?
Анссет уставился в пол.
- Песни, Анссет. Не слова. Всего лишь песенки, где нет слов, но ты их поешь, ну хотя бы вот так… - И учитель пропел короткую мелодическую последовательность, которая заговорила с Анссетом и сказала ему: "Доверяй, доверяй, доверяй".
Анссет улыбнулся и пропел учителю ту же мелодию. На какое-то мгновение тот улыбнулся, затем поглядел уже изумленно и погладил Анссета по голове. В этом жесте была доброта. И тогда мальчик пропел учителю песню любви. Не слова, потому что его память еще не улавливала слов. Он пропел мелодию, как пела ее Ррук, и учитель… расплакался. Это был первый урок Анссета в первый же его день пребывания в Певческом Доме, и впервые учитель заплакал. Уже гораздо позднее мальчик понял, что это означало: учитель утратил Самообладание, что заставило его стыдиться несколько недель, до тех пор, пока с даром Анссета не разобрались получше. Тогда же мальчик знал лишь то, что он пропел любовь; это он понимал.