...
Во дворе поместья Герольдгоф Альтенштейн роскошно цвели сирень и боярышник; струи фонтана весело блестели под лучами майского солнца и шумно падали в каменную чашу, а на крышах конюшен и сараев громко чирикали воробьи. Все цвело, благоухало и шумело, казалось, сильнее, чем когда-либо, радуясь тому, что остается дома, на месте, а не выдворяется вон, подобно моли и паукам, потревоженным в старинных шкафах и сундуках. Да, в доме все выглядело плохо, почти как во время войны: стены были голы, и масса вещей лежала как попало на полу в столовой.
Все скопленное и сбереженное заботливыми хозяевами — белье, посуда, серебро, охотничьи принадлежности — все было выволочено сюда, чтобы затем рассеяться по разным уголкам света.
Как оскорбительно звучал среди старинной мебели и книг голос чиновника, однообразно выкрикивавшего «в первый раз, второй раз» и так далее. Казалось удивительным, что при звуках этого голоса, уверенного в своем праве, никто из рыцарей, погребенных в склепе под каменными сводами часовни, не стряхнет своего векового сна и не войдет с протестом, — ведь это они в былые времена смело сражались за сохранение нажитого или награбленного добра.
Но у последнего владельца Герольдгофа, перед глазами которого все расхищалось, кровь в жилах уже поостыла. Это был еще молодой человек с благородной, красивой наружностью, с лицом, одухотворенным мыслью. Сейчас он сидел в отдаленной комнате. Было тихо, лишь лиловые и белые цветы высокой сирени ударялись при дуновении ветра о стекла плотно закрытого окна и издалека долетали слабые звуки аукционного торга.
Господин Герольд фон Альтенштейн сидел за великодушно оставленным ему простым сосновым столом. Но ему, видимо, было не важно, на каком столе лежит его рукопись. Внешний мир не существовал для него, когда, погруженный в свои мысли, он покрывал страницы строчками мелких, разбегающихся букв. Только взгляд его прояснялся, когда цветущая сирень кивала ему в окно.
В комнате, прижавшись к окну, сидела еще маленькая белокурая девочка. Ребенок тоже был занят — своими игрушками, как отец рукописью. Малютка собрала в угол все, что принадлежало ей лично. Красивый расписной чайный кукольный сервиз был прислан доброй герцогиней; кукол со шлейфами она получала ко дню рождения или к Рождеству в длинных ящиках, на которых рукой тети Клодины было написано: «Маленькой Эльзе фон Герольд». Отец всегда читал ей эту надпись. Девочка сидела, окруженная своими богатствами, и пугливо поглядывала на дверь, через которую «злые люди» унесли последние картины и большие красивые часы.
Она успокоительно похлопывала ручонкой запеленутую куколку, лежавшую у нее на коленях, стараясь не шуметь, потому что папа всегда делал испуганное лицо, если она мешала ему писать. Она не вскрикнула, даже когда неожиданно раскрылась дверь, — только кукла полетела с колен на пол, а сама девочка вскочила, быстро перебирая ножками, подбежала к двери и с засиявшим личиком подняла ручонки к вошедшей даме.