- За "Новейший ускоритель"! - повторил Гибберн.
Мы чокнулись, опорожнили стаканы, и я тотчас же закрыл глаза.
Вам известна эта пустота небытия, в которую погружаешься под влиянием "веселящего газа"! Сколько времени продолжалось такое ощущение, я не знаю. Потом до меня донесся голос Гибберна. Я встряхнулся и открыл глаза.
Он стоял на прежнем месте и попрежнему держал стакан в руке. Разница была только в том, что теперь стакан был пуст.
- Ну? - сказал я.
- Ничего особенного не чувствуете?
- Ничего. Пожалуй, легкое оживление и только.
- А звуки?
- Никаких звуков, - сказал я. - Да… полнейшая тишина. Только где-то кап-кап… точно дождь. Что это такое?
- Это звуки распались на свои элементы, - пояснил Гибберн.
Впрочем, я не ручаюсь за точность его слов.
Он повернулся к окну.
- Видали вы когда-нибудь, чтобы занавески вешали вот так?
Я посмотрел на окно и увидел, что один уголок у занавески загнулся кверху, словно она застыла на ветру.
- Никогда не видал, - ответил я. - Что за странность?
- А это? - сказал он и растопырил пальцы, державшие стакан.
Я, конечно, не мог не вздрогнуть, ожидая, что стакан разобьется. Но не тут-то было! Он повис в воздухе, даже не шелохнувшись.
- Вы, конечно, знаете, - сказал Гибберн, - что в этих широтах падающий предмет делает в первую секунду приблизительно шестнадцать футов… То же самое происходит сейчас и с моим стаканом. Но он не успел сделать и сотой доли этих шестнадцати футов. Теперь вы имеете представление о силе моего "Ускорителя"?
И Гибберн стал водить рукой вокруг медленно опускающегося стакана, потом взял его за донышко, тихонько поставил на стол и засмеялся.
- Ну-с?
- Недурно, - сказал я и начал осторожно подниматься с кресла.
Самочувствие у меня было очень хорошее, голова работала легко, четко, но все во мне как-то страшно заторопилось. Сердце, например, делало тысячу ударов в секунду, и это не вызывало у меня никаких неприятных ощущений. Я выглянул в окно. Велосипедист, застывший на одном месте, с застывшим облаком пыли позади, стремглав догонял омнибус, который тоже не двигался ни на вершок. Я просто рот раскрыл от удивления при этом невероятном зрелище.
- Гибберн, - закричал я, - сколько времени действуют ваши проклятые капли?
- Не имею ни малейшего понятия! - ответил он. - Последний раз я принял их перед сном. Говорю вам, мне стало страшно. Тогда это длилось несколько минут, хотя минуты показались мне часами. Потом сила действия начала спадать, и довольно резко.
Я не ощущал никакого страха и очень гордился этим. Правда, нас все-таки было двое.
- А что будет, если мы пойдем гулять? - спросил я.
- Что ж тут такого?
- Ведь нас увидят!
- Что вы! Что вы! Нас никто не увидит! Мы понесемся, словно в сказке. Идем! Как вы предпочитаете - в окно или в дверь?
И мы выбрались в окно.
У меня богатая фантазия, я много читал о разных чудесах, многое пережил сам, но эта короткая прогулка по Фолькстону после нескольких капель "Новейшего ускорителя" была самым необычайным, самым ошеломляющим событием моей жизни.
Мы пронеслись через резную дубовую калитку, вылетели на дорогу и тотчас же принялись наблюдать за совершенно окаменевшим омнибусом. Верхушки колес, ноги лошади, кончик хлыста и нижняя челюсть кондуктора (он, видимо, собирался зевнуть) еле заметно двигались, но остальные части этого неуклюжего экипажа пребывали в абсолютном покое.
И все - совершенно бесшумно, если не считать легкого хрипа в горле зевающего кондуктора. Кучер, кондуктор и одиннадцать пассажиров казались неотъемлемой частью этой застывшей глыбы. Нам стало даже как-то неприятно, когда мы обошли омнибус со всех сторон. Такие же люди, как мы, и в то же время не похожие на нас застыли, остановились в самых непринужденных позах, не докончив начатых жестов.
Какая-то девушка и молодой человек улыбались друг другу. Эта улыбка грозила остаться на их лицах навеки. Женщина в развевающейся пелерине сидела, облокотившись на поручни, и вперяла немигающий взор в дом Гибберна. Мужчина, похожий на восковую фигуру, закручивал ус, а другой протянул окостеневшую руку с растопыренными пальцами вслед улетающей шляпе.
Мы глядели на них, смеялись над ними, корчили им рожи, а потом вдруг они стали противны нам, и мы пересекли дорогу перед самым носом велосипедиста и понеслись по направлению к скверу на берегу моря^
- Бог мой, - воскликнул Гибберн, - посмотрите-ка!
Перед нами была пчела; она медленно перебирала крылышками и двигалась со скоростью улитки, самой ленивой улитки, какую только можно себе представить.
Итак, мы подошли к скверу. Тут началось сплошное безумие. На эстраде играл оркестр, но мы услышали не музыку, а какой-то глухой хрип, похожий на приглушенное тиканье огромных часов.
Люди в сквере стояли навытяжку или, словно странные немые куклы, балансировали на одной ноге -прогуливаясь по травке. Я увидел небольшого пуделя, который подскочил кверху и теперь опускался на землю, медленно перебирая лапами.
- Смотрите, смотрите сюда! - крикнул Гибберн, и мы остановились перед каким-то франтом в белом полосатом костюме, в белых ботинках и в панаме, который подмигивал двум разодетым дамам. Подмигивание, если исследовать его подробно, так, как это делали мы, - вещь весьма непривлекательная. Оно утрачивает всю свою бойкость, и вы вдруг замечаете, что подмигивающий глаз закрывается неплотно, а из-под опущенного века проглядывает нижняя часть глазного яблока.
- Отныне,-сказал я, - если господь бог не лишит меня памяти, я никогда не буду подмигивать.
- А также и улыбаться, - подхватил Гибберн, разглядывая оскалившуюся в улыбке даму.
- Однако становится ужасно жарко! - сказал я. - Давайте пойдем тише.
- Ничего! Ничего! -крикнул Гибберн.
Мы прошли мимо лонгшезов, стоявших у дорожки. Позы тех, кто сидел в них, казались почти естественными, а вот на искаженные физиономии военных музыкантов просто больно было смотреть. Какой-то краснощекий джентльмен боролся с газетой, пытаясь сложить ее на ветру. Но эта борьба так и не была доведена до конца. Судя по многим признакам, ветер был сильный, но для нас его не существовало. Мы отошли в сторону и стали наблюдать за этой странной панорамой издали.
Разглядывать все это множество людей, вдруг остолбеневших и превратившихся в нечто похожее на восковые фигуры, было необычайно интересно. Как это ни глупо, но, глядя на них, я был преисполнен чувства собственного превосходства. Подумайте только: все сказанное, продуманное, сделанное мною с той поры, как "Новейший ускоритель" проник в мою кровь, укладывалось для этих людей и для всей вселенной в десятую долю секунды.
- "Новейший ускоритель"… - начал было я, но Гибберн перебил меня:
- Вот она, проклятая старуха!
- Какая старуха?
- Моя соседка, - сказал Гибберн, - а это ее любимая болонка, которая вечно тявкает. Нет, искушение слишком велико!
Гибберн человек непосредственный и иной раз бывает способен на мальчишеские выходки. Не успел я остановить его, как он бросился вперед, схватил эту собачонку и со всех ног понесся с нею по направлению к скалам. Собачонка не выказала ни малейших признаков жизни, даже не пискнула. Она словно покоилась во сне, и Гибберн держал ее за шиворот, словно это была деревянная игрушка.
- Гибберн! - закричал я. - Бросьте ее! - Но тотчас же перебил самого себя: - Остановитесь немедленно! На вас загорятся брюки! Они уже тлеют!
Он хлопнул себя по бедру и в нерешительности остановился на краю скалы.
- Гибберн, - воскликнул я, настигая его, - перестаньте бегать! Температура слишком высока! Ведь мы делаем от двух до трех миль в секунду. Вы забываете о трении воздуха.
- Что? - переспросил он, взглянув на собаку.
- Трение воздуха! - заорал я. - Трение воздуха! Слишком быстро движемся! Как метеориты! Гибберн! Гибберн! Я весь в поту, у меня зуд во всем теле. Смотрите, люди зашевелились. Капли перестают действовать. Бросьте же собаку!
- Что? -спросил он.
- Капли перестают действовать, - повторил я. - Мы слишком разгорячились. Я мокрый, как мышь.
Гибберн поглядел сначала на меня, потом на оркестр, хрипевший уже несколько громче и учащеннее, и вдруг сильным взмахом руки швырнул собачонку в сторону. Та медленно закружилась в воздухе и повисла над сомкнувшимися зонтиками мирно беседующих людей. Гибберн схватил меня за руку.
- Чорт возьми! Кажется, вы правы… зуд во всем теле и… Смотрите! Вон тот человек вынимает носовой платок. Его движения вполне явственны. Да, нам надо убираться отсюда, и как можно скорее.
Но нам не удалось это сделать, и, может быть, к счастью. Бежать мы не могли, так как нас охватило бы пламенем. Теперь я не сомневаюсь в этом, а тогда мы даже не подумали, что можем загореться. Действие капель прекратилось с первыми же нашими шагами. Это произошло внезапно, словно кто-то сдернул завесу с наших глаз. Я услышал тревожный голос Гибберна: "Садитесь!", хлопнулся на траву у края дороги и вскрикнул от боли. На том месте, где я сел, и по сию пору видна полоска выжженной травы.
И тут оцепенение кончилось. Неясные хрипы оркестра слились в мелодию, гуляющие перестали балансировать на одной ноге и пошли своим путем, газеты и флаги затрепетали на ветру, вслед за улыбками послышались слова, подмигивающий франт с самодовольным видом зашагал дальше, те, кто сидел на стульях и креслах, зашевелились и заговорили.