- Да, - ответил он, и голос его слегка дрожал от избытка чувств.
- Ну что ж, пошли. Не забудь вытереть ноги. Если ты наследишь, мистер Фримен просто убьет меня.
Он прошел за ней мимо уничтоженных каменных собак и немного настороженно посмотрел на то место, где они стояли, просто чтобы убедиться в том, что они действительно исчезли, что его рост не стал меньше на два фута и что десятилетие восьмидесятых не вернулось обратно в область будущего. Она распахнула двери, и они вошли.
После завтрака он стал стряхивать пепел в кофейную чашку, но она выхватила ее и поставила перед ним пепельницу. Чашка была полна гущей, и в нее вполне можно было стряхивать пепел. Пепельница была чистой, без единого пятнышка, и он стряхнул в нее пепел с некоторым угрызением совести. Его мать умела расставлять по всему пути небольшие капканы, так что скоро лодыжки начинали кровоточить, а ум заходил за разум.
- Итак, ты вернулся, - сказала Элис. - Что привело тебя сюда?
- Я скучал по тебе, ма.
Она фыркнула.
- Так вот почему ты писал мне так часто?
- Я не очень-то большой мастер по части писем.
- Но ты по-прежнему внимателен к своей матери. Этого у тебя не отнять.
- Извини, - сказал он. - Как тебе жилось, ма?
- Не так плохо. Спина побаливает, но у меня есть лекарства. Я справлюсь.
- А выглядишь ты по-прежнему, как девушка, - сказал он с оттенком своей прежней добродушной лести. Ей всегда это нравилось, но сейчас лишь тень улыбки тронула ее губы. - Новые мужчины в твоей жизни?
- Несколько, - сказала она. - Ну, а как насчет тебя?
- Нет, - сказал он серьезно. - Никаких новых мужчин. Девушки - да, но никаких новых мужчин.
Он надеялся рассмешить ее, но опять вызвал лишь призрачную улыбку. Мое появление беспокоит ее, - подумал он. Она не знает, зачем я здесь. Не для того она ждала меня три года, чтобы я наконец появился. Ей хотелось бы, чтобы я оставался пропавшим без вести.
- Видишься с кем-нибудь постоянно?
- Живу в свое удовольствие.
- Ты всегда так и поступал. Во всяком случае, ты ни разу не пришел домой сказать мне, что поставил какую-нибудь симпатичную девушку-католичку в интересное положение. В этом тебе надо отдать должное. Ты либо был очень осторожен, либо тебе везло, либо ты был очень вежлив.
Он попытался сохранить бесстрастное лицо. В первый раз за всю жизнь она заговорила с ним о сексе.
- Так или иначе, рано или поздно тебе придется это сделать, - сказала Элис. - Говорят, что холостяки живут прекрасно. Это не так. Ты просто становишься старым и безобразным, полным песка, как мистер Фримен.
Ларри фыркнул.
- Я слышала твою песню по радио. Я говорила всем, что это мой сын. Это Ларри. Большинство мне не верило.
- Ты слышала?
- Ну, конечно. Ее постоянно передают по этой рок-н-рольной радиостанции, которую слушают юные девицы.
- Тебе понравилось?
- Не больше, чем вся музыка этого сорта. - Она посмотрела на него твердо. - Думаю, что какие-то места звучат очень впечатляюще. Похотливо.
Он заметил, что переступает с ноги на ногу, и заставил себя остановиться.
- Мне просто хотелось, чтобы это звучало… страстно, ма. Вот и все. - Лицо его покраснело. Он никогда не думал, что будет сидеть на кухне у матери, обсуждая страсть.
- Страсти место в спальне, - сказала она отрывисто, прекращая искусствоведческий разговор о его хите. - Кроме того, ты что-то сделал со своим голосом. Он звучит так, словно ты черномазый.
- Сейчас? - спросил он удивленно.
- Нет, по радио.
- Вот так? - спросил Ларри с улыбкой, понизив свой голос до уровня Билла Уиверса.
- Вот-вот, - кивнула она. - Когда я была девушкой, нам казалось, что Фрэнк Синатра - это очень смело. А теперь появился этот рэп. Рэп - так его называют они. Вопли - вот как называю это я. - Она посмотрела на него неодобрительно. - В твоей песне, по крайней мере, нет воплей.
- Мне платят гонорар, - сказал он. - Отчисления с каждой проданной пластинки. В целом это составляет до…
- Ой, прекрати, - сказала она, отмахнувшись от него рукой. - Я всегда заваливала математику. Тебе уже заплатили, или ты купил эту маленькую машину в кредит?
- Мне заплатили не так уж много, - сказал он, совсем близко подойдя к границе лжи, но пока не переступая ее. - Я сделал первый взнос за машину.
- Излишняя уступчивость к тем, кто покупает в кредит, - сказала она зло. - Это и сгубило твоего отца. Доктор сказал, что он умер от сердечного приступа, но дело было не в этом. Его сердце разбилось. Твой отец сошел в могилу, отпуская товары в кредит.
Это была старая песня, и Ларри пропускал ее мимо ушей, кивая в нужных местах. У его отца был галантерейный магазинчик. Неподалеку открылся "Роберт Холл", и через год его дело обанкротилось. За утешением он обратился к еде и потолстел за три года на сто десять фунтов. Когда Ларри было девять, он умер в забегаловке на углу, оставив перед собой на тарелке недоеденный сэндвич с фрикадельками. На поминках, когда ее сестра пыталась утешить женщину, у которой был такой вид, словно она абсолютно не нуждается в утешениях, Элис Андервуд сказала, что дело могло обернуться и хуже. Ведь это мог быть не сэндвич, - сказала она, глядя через плечо сестры прямо на ее мужа,
- а бутылка.
После смерти мужа Элис воспитывала Ларри сама, давя на него всем весом своих прописных истин и предрассудков до тех пор, пока он не ушел из дома. Напоследок она сказала ему, когда он и Руди Шварц уезжали на старом форде Руди, что в Калифорнии тоже есть приюты для бедных.
- Ты устал, - сказала она. - Пойди умойся. А я пока уберу коробки из задней комнаты, чтобы ты мог поспать.
Она прошла через небольшую прихожую в заднюю комнату, его старую спальню, и Ларри услышал, как она кряхтит, переставляя коробки. В окно доносились звуки уличного движения. Он вспомнил о дохлой кошке. Она была права. Он устал. Никогда в жизни он так не уставал. Он лег спать и проспал около восемнадцати часов подряд.
6
Дело клонилось к вечеру, когда Фрэнни подошла к тому месту, где ее отец терпеливо полол горох и бобы. Она была поздним ребенком, и сейчас ее отцу пошел уже седьмой десяток. Ее мать уехала в Портленд за белыми перчатками. Лучшая подруга Фрэн, Эми Лаудер, выходила замуж в начале следующего месяца.
Фрэнни откашлялась.
- Нужна помощь?
Он повернулся к ней и усмехнулся.
- Привет, Фрэн. Что, застала меня врасплох?
- Похоже на то.
- Твоя мама уже вернулась? - Он неопределенно нахмурился, но потом его лицо прояснилось. - Да нет, все в порядке, она ведь только недавно уехала, верно? Конечно, помоги немного, если хочешь. Главное, не забудь потом умыться.
- Руки леди выдают ее привычки, - с легкой насмешкой произнесла Фрэн и фыркнула. Питер попытался неодобрительно нахмуриться, но не особо преуспел в этом.
Она опустилась на соседней грядке и принялась полоть. Вокруг чирикали воробьи, а с шоссе N1, меньше чем в одном квартале отсюда, доносился постоянный гул движения. Он, конечно, еще не достиг той силы, которую приобретет в июле, когда почти ежедневно между ними и Киттери происходит катастрофа, но с каждым днем он усиливался.
Питер рассказал ей о том, как прошел день, и она задавала ему нужные вопросы и кивала в нужных местах. Погруженный в работу, он не видел, как она кивала, но краешком глаза замечал, как кивает ее тень. Он работал слесарем на большой сэнфордской фирме по производству автомобильных запчастей, самой крупной к северу от Бостона. Ему было шестьдесят четыре года, и скоро должен был пойти последний год его работы перед уходом на пенсию.
Питер Голдсмит был недоволен службой социального обеспечения. Он никогда не доверял ей, даже раньше, когда система еще не начала трещать под ударами экономического спада, инфляции и безработицы. Не так уж много демократов было в Мэне в тридцатых и сороковых, - сказал он дочери. Но ее дедушка был демократом и уж точно сделал демократа из ее отца. В лучшие дни Оганквита это превратило их в своего рода парий. Но у его отца была одна поговорка, которую он повторял с упорством, столь же несгибаемым, как и республиканская философия Мэна: Не доверяй сильным мира сего, ибо и сами они, и их правительства вздрючат тебя, и так будет до скончания века.
Фрэнни засмеялась. Ей нравилось, когда отец разговаривал с ней так.
Ты должен доверять самому себе, - продолжал он, - и пусть сильные мира сего катятся своей дорогой вместе с теми людьми, которые их выбрали. В большинстве случаев эта дорога не слишком хороша, но все обстоит нормально: они стоят друг друга.
Он продолжал говорить о том, о сем, и его голос звучал приятно и успокаивающе. Тени их удлинились и двигались по грядкам вперед них. Все это приносило ей облегчение. Она пришла сюда сказать нечто, но с раннего детства она часто приходила сказать и оставалась, чтобы слушать. Ей не было с ним скучно. Насколько она знала, никому не было с ним скучно, разве что ее матери. Он был прирожденным рассказчиком.
Она осознала, что он перестал говорить. Он сидел на камне в конце своей грядки, набивал трубку и смотрел на нее.
- Что у тебя на уме, Фрэнни?
Мгновение она смотрела на него неуверенно, не зная, как начать. Она пришла, чтобы сказать ему, но теперь не была уверена, что сможет сделать это. Молчание повисло между ними, разрастаясь все больше и больше, и наконец расширилось до размеров пропасти, которую она не могла больше выносить. Она прыгнула.
- Я беременна.
Он перестал набивать трубку и просто посмотрел на нее.