Кони, ветер, степь и солнце! Мне показалось, что теперь я знаю все компоненты счастья. Мы скакали по голубой равнине, и за спиной уходила в дымку громада замка Эдвина Алого. Запах трав кружил голову, и хотелось петь, кричать и смеяться, и веселые теплые вихри шумно рвались навстречу.
- А ты неплохо держишься в седле! - одобрительно крикнула Лина.
- У бабушки в деревне научился, когда был еще молодой и зеленый, - кричал я в ответ, - а вообще-то я городской житель, дитя асфальта, продукт цивилизации!
А кони мчались, и степь летела куда-то горячим лохматым ковром…
- Знаешь, отец зовет меня Лина Строптивая, - улыбнулась Лина, когда наши скакуны пошли рядышком, утопая в густых травяных волнах, - Я ещё не заслужила себе второго имени, но отец всё равно мне его дал. Строптивая… А сегодня со мной что-то случилось… Хорошо, что все обошлось благополучно, и ты остался жив, правда?
Я начал путано говорить слова благодарности, но девушка нетерпеливо дернула плечом и с досадой воскликнула:
- Да перестань же! Вот еще… Расскажи лучше, что было до того, как Кис пришел тебе на помощь.
Я откашлялся и начал рассказ, ведя сие повествование с того момента, как ударил мечом по зеркалу… Лина слушала внимательно, сощурив глаза, наклонив голову и задумчиво покусывая соломинку. Когда я дошел до сцены допроса, стараясь не налегать на подробности, она выпрямилась в седле и, сжав кулаки, с разгоревшимся гневным лицом, неотрывно смотрела на меня и глаза ее горели недобрым огнём…
- Вот так и кончилась эта история. Очнулся я уже здесь.
Лина молчала, потом спрыгнула с коня, и я вдруг с удивлением понял, что кони давно уже стоят смирно у огромного валуна, невесть каким образом оказавшегося в степи и возвышавшегося над морем трав. Странная вещь - воспоминания… Только что я был там, в казематах и вновь учащенно билось сердце, и вновь обжигал страх, и вновь пытали….
Я встряхнул головой, отгоняя мрачные мысли, и соскочил с коня. Лина поднялась по пологому склону огромной глыбы и села на самой вершине, плотно охватив руками колени. Я тихо подошел к ней и, видя, что она задумалась, присел рядом, глядя на то, как из душистого царства степной Флоры изредка показываются спины и седла.
Тишина….
Я стал разглядывать браслет Лины и никак не мог понять, движутся ли его гравированные узоры или это блики солнца вводят меня в заблуждение. Воззрившись на странный браслет, я не заметил, что Лина давно уже серьезно и без улыбки смотрит на меня. Я смутился, и мне сразу стало жарко.
… тихо-тихо сказала мне в телефонную трубку бывшая моя девушка: "У него же бывают командировки". "У кого, у мужа?" "Да. И вообще, я никуда не делась, я же здесь…" А потом разговор, сумбурный, горячий, сумасшедший. И порыв - выскочить из дома, ловить машину, лететь к Ней… и тихое: "Ну, пока, я слышу, как он открывает дверь…" "Кто? Подожди!.." И короткие гудки, оборвавшие меня на полуслове… и нельзя больше звонить, и можно жить, ведь можно, правда? - только не подходите ко мне сейчас, не говорите мне ничего…
Вот ведь загадка, что это я, как красная девица зарделся?.. Да, в конце-то концов, будь мужчиной, рыцарь! Я поднял глаза и… засмотрелся, засмотрелся, так и утонул, глядя в колдовские очи.
- Глаза у тебя странные, - окончательно смутившись, проговорил, наконец, я.
- Почему?
- Голубые, а когда сердишься - зеленые, как изумруд.
Лина засмеялась и, запрокинув голову, стала смотреть в небо. Затем вскочила и, легко сбежав по валуну, поймала за повод своего коня, Я поспешил за ней. Раскинув руки и привстав на стременах, Лина весело крикнула:
- Эй, рыцарь! Это потому, что я - ведьма!
- Вот как? - пропыхтел я, пытаясь справиться со стременем, запутавшимся в жестких стеблях. - Кремом Азазелло пользуетесь, по ночам лягушек в котле варите или как?
Лина глядела на меня и улыбалась, а потом вкрадчиво спросила:
- Не боишься ведьмы, рыцарь?
- Ну вот еще, - храбро заявил я, лукавя, ох, лукавя душой! - Подумаешь, нечистая сила какая… мы с Кисом в Замке видели нескольких ведьм-зомби - вот где круто было! И вообще, не зли меня, дочка, я скор на расправу и даже колдуньи не боюсь.
И даже такой могучей Гингемы, как ты.
- Что-что? - насмешливо прищурилась Лина. А затем она как-то ехидно улыбнулась и вкрадчиво произнесла. - Сомневаешься, да? Хочешь, я тебе ослиный хвост наколдую?
- Э нет, так дело не пойдет! - небрежно парировал я. - Ты уж лучше мне орлиные крылья…
- Нет уж, говори прямо, не веришь? - завелась юная ворожея и, честное слово, я понял, что запросто могу обрести хвост!
- Верю, верю, зайчик, только успокойся. О господи, с этими девицами… да успокойся ты, ведьма, пионерка ретивая! Согрешишь тут с вами; всё-то у вас колдовство, да магия, чихнуть лишний раз боишься, чтобы куда-нибудь не занесло ненароком!
Моя спасительная болтовня немного успокоила девушку. Она презрительно фыркнула и, отвернувшись от меня, стала сердито перебирать спутанные пряди конской гривы. Я смотрел на завитки белокурых локонов, нежное розовое ухо и стройную загорелую шею. Смотрел и не мог оторвать глаз. Чем-то неуловимым, неуместным сейчас, ненужным, но всё-таки ясно чувствовавшимся, Лина походила на ту, оставшуюся где-то далеко…
Но, пусть и далеко, она была, была она! - и я внезапно вспомнил её губы на своих губах и где-то на пределе слышимости прозвучал её нежный вздох…
…капли шампанского стекают по её плечу. "Ты же меня облил! Холодное!…" Я пытаюсь целовать её в мокрую шею, но она смеётся и уворачивается и потом, много позже, проводив её домой, я хочу бросить наволочку в корзину для белья и внезапно сажусь на край ванны и подношу наволочку к лицу - ещё чувствуется запах высохшего шампанского и её волос, и её кожи…
Долгая пауза… Медленно покраснела щека, загорелось ухо… Лина сидела уже не так свободно, и посадка ее стала напряженной и скованной.
- Ну, перестань глазеть, что уставился? - тихо сказала она, стараясь, видимо, придать голосу суровость и естественность, но всё равно получилось по-детски жалобно.
- Нравится, вот и смотрю, - сказал я, стараясь сделать это беззаботно, но получилось до ужаса развязно и пошло.
Лина резко повернулась ко мне и грозно произнесла; краснея еще больше:
- Что ты сказал, смертный?
Я попытался свести все к шутке, но внезапно взгляд её стал острым и напряженным. Бирюзовый поток подхватил меня, и я растворился в нём. Растворился весь, без остатка!
… смятые простыни, упавшая с сервировочного столика бутылка, музыка оглушительно орёт… чёрт, столько выпить! "Ещё, ещё!" Она прикусывает мою губу, и я чувствую привкус крови… телефон… "Не бери!"… запах её шеи… тишина… "Ты же только-только замуж вышла" - сонно говорю я охрипшим голосом. "Вышла - соглашается она и улыбается сквозь слёзы, - Ты бы знал, как я разрываюсь"… "Знаем мы, как вы разрываетесь, так-то и мы разрываемся"… Она улыбается в ответ и я чувствую, как её ресницы щекочут мне щеку….
Лина выпрямилась в седле, и взгляд ее ожёг, полоснул меня по лицу. Всё ещё оглушенный я попытался схватить её за руку и бессвязно пробормотал:
- Оленька, ну чего ты….
Губы мои онемели и по спине поползли струйки пота. Что, что, что? ЧТО я только что сказал?
Чеканным, ледяным тоном, не сводя с меня прищуренных зеленых глаз, Лина произнесла:
- Ты слишком самоуверен, рыцарь. Ты мне АБСОЛЮТНО безразличен. Ты… ты, - голос ее дрогнул, и она хлестнула своего коня. Всхрапнув, он встал на дыбы, дико заржал и бешено прыгнул вверх. В несколько мгновений скакун набрал высоту, звеня подковами о прозрачное золото лучей заходящего солнца и понесся в неистовой скачке навстречу темнеющему краю неба. Вон уже лишь точка видна вдали…
А вот и она пропала.
Я возвращался назад в жару стыда. Я размахивал руками, стонал от неловкости и произносил покаянные речи, переживая наш разговор еще и еще раз, и находя хорошие, убедительные слова… Но, поздно, поздно, поздно! Иногда изнутри вдруг поднималась ядовитая желчь - девчонка, дурёха, да как ты смеешь лезть в мою душу и рыться там! Но через мгновение мне было уже глубоко наплевать на то, что она вывернула меня всего наизнанку и увидела всё то, что накопилось в моей дурацкой жизни… Мне просто хотелось видеть её, говорить с ней, держать в своей руке её теплую нежную ладошку.
Я ругал и пилил себя, изнемогая под свинцовым бременем случившегося, и почти физически чувствовал какую-то равнодушную бетонную глыбу, давившую грудь, а перед взором неотступно стоял взгляд зеленых беспощадных глаз.
Да простит меня читатель, но я опущу все дальнейшие события этого дня. Смутно помню безуспешные попытки Киса расшевелить и отвлечь меня. Добрый кот ни о чем не расспрашивал, а лишь качал головой и шумно вздыхал, сокрушенно поедая отвергнутого мною рябчика. Наконец он глубокомысленно произнёс: "Шестнадцать лет, они и в Африке шестнадцать лет" - и заснул…
Настало утро, принеся с собой головную боль после бессонной ночи, и обнаружило меня сидящим у окна в состоянии черной меланхолии и обсыпанном пеплом от трубки. Всю ночь я репетировал, как пойду к Лине, и страшно боялся, что она не станет слушать. Сердце то сжималось в тоске, то начинало учащенно биться, мысли путались и разбегались. Вихрь сомнений, страха, ожидания, словом, всей гаммы чувств нёс и кружил меня, и лишь одно ощущение ВИНЫ было стойким и неизменным…
И не помогало мне то, что ничего, НИЧЕГО не было такого, что могло бы послужить поводом для появления этого чувства.