- Однако, Карнакки, вы еще не ответили на два вопроса, - заметил я. - Что, по вашему мнению, вызвало два металлических звука, которые вы слышали, находясь в темной капелле? И негромкие шаги вы считаете настоящими или порожденными вашей напряженной фантазией?
- Насчет звяканья не могу сказать ничего определенного, - ответил он. - Оно приводит в недоумение и меня самого. Могу только предположить, что это чуть подалась приводящая в движение столбик пружина. Поскольку к ней было приложено изрядное усилие, она действительно могла бы стать источником металлического звука. А всякий негромкий звук далеко слышен в полной темноте, когда посреди ночи ты думаешь о… привидениях. Надеюсь, вы согласитесь со мной?
- Да, - сказал я. - А как насчет прочих звуков?
- Ну, что ж, их можно объяснить тем же самым, то есть чрезвычайной тишиной. Это могли быть вполне обыкновенные звуки, которые при обычных условиях так и остались бы незамеченными… или порождения моей фантазии. Невозможно сказать. Что касается шелеста, я почти уверен в том, что его произвела соскользнувшая ножка треноги моего аппарата, и если она чуть поехала, то при этом могла свалиться и крышка объектива, которая, конечно, стукнулась бы при этом об пол. Во всяком случае, в таком объяснении я попытался уверить себя самого.
- А кинжал был на месте в ту ночь, когда вы впервые вошли в капеллу? - поинтересовался я.
- Нет, я принял крестообразные ножны за само оружие.
Я кивнул.
- А теперь, ребята, - проговорил Карнакки, - выметайтесь: я хочу спать.
Мы поднялись, обменялись с Карнакки рукопожатиями и вышли в ночь, направляясь каждый к своему дому; и по пути каждый из нас размышлял об услышанной странной истории, ибо воистину странна каждая подлинная повесть! Очень странна!
Врата Чудовища
Согласно обыкновению, получив от Карнакки открытку с приглашением явиться к обеду и выслушать новую историю, я поспешил явиться в дом № 427 по Чейни Вок и нашел, что трое других его приятелей, которых всегда приглашали на эти увлекательные встречи, уже собрались там. И по прошествии каких-то пяти минут Карнакки, Аркрайт, Джессоп, Тейлор и я уже приступили к всегда приятному занятию - обеду.
- Похоже, что на сей раз вы отсутствовали недолго, - заметил я, доедая суп и на мгновение позабыв о том, что Карнакки терпеть не может даже самых поверхностных расспросов на тему предстоящего рассказа - до тех пор, пока сам не приготовится к нему. Тогда он не будет цедить слова.
- Недолго, - бросил он короткую реплику; и я переменил тему, заметив, что покупаю очередное ружье, на каковую новость он отозвался вполне разумным кивком и улыбкой, в которой я усмотрел искреннее понимание предпринятой мной преднамеренной смены темы разговора.
Потом, когда обед завершился, Карнакки с трубкой в руке уютно устроился в своем объемистом кресле, и уже без всяких предисловий приступил к теме:
- Как недавно подметил Доджсон, я отсутствовал недолгое время и по вполне разумной причине - поездка моя оказалась на сей раз недалекой. Боюсь, что точный адрес мне не следует называть; однако место это находится менее чем в двадцати милях отсюда, и если переменить имя, истории это не испортит. И какой истории! Одной из наиболее странных среди тех, на которые мне когда-либо приходилось наталкиваться.
- Пару недель назад я получил письмо от человека, - назовем его Андерсоном, - попросившего меня о встрече. Я назначил ему время, и когда мой гость пришел, выяснилось, что он хочет, чтобы я провел расследование и выяснил, что можно сделать с застарелым - и слишком уж подлинным - случаем того, что по его определению называлось словом "наваждение". Он предоставил мне все необходимые подробности, и, поскольку случай явно собирался стать уникальным, я решил взяться за дело.
Через два дня, вечером, я подъехал к дому. Сооружение оказалось весьма старым и располагалось оно особняком, на собственных землях. Оказалось, что Андерсон оставил у дворецкого письмо с извинениями за собственное отсутствие, предоставляя тем самым дом в мое распоряжение, насколько это могло помочь моему расследованию. Дворецкий определенно знал цель моего визита, и я старательно порасспросил его за обедом, который пришлось вкушать в одиночестве. Этот старый и привилегированный слуга знал историю Серой комнаты во всех деталях.
От него я поподробнее узнал о двух вещах, о которых Андерсон упомянул мне лишь мимоходом. Во-первых, оказалось, что в середине ночи слышно, как дверь Серой комнаты распахивается и громко хлопает, причем даже в тех случаях, когда дворецкому точно известно о том, что она заперта и ключ от нее висит на кухне, вместе со всей связкой. Во-вторых, выяснилось, что постельное белье всякий раз оказывается сорванным с кровати и скомканным на полу в углу комнаты.
Однако старика-дворецкого смущала в первую очередь дверь. Много раз, по его собственным словам, он лежал, не смыкая глаз и сотрясаясь от страха, заслышав громкое хлопанье двери, гулко ударявшей раз за разом так, что уснуть было просто немыслимо.
От Андерсона я уже знал, что история комнаты уходит в прошлое более чем на сто пятьдесят лет. В ней задушили троих - одного из предков Андерсона, хозяина дома, и жену его вместе с ребенком. Факт этот действительно имел место, как мне удалось с большими трудами выяснить: поэтому, как вы можете представить себе, ощущая, что мне предстоит удивительное дело, после обеда я отправился наверх - взглянуть на Серую комнату.
Старик-дворецкий, которого звали Питером, пришел в изрядное волнение, услышав о моем намерении, и с великой торжественностью попытался заверить меня в том, что за те двадцать лет, что он работает в доме, никто и никогда не дерзал входить в эту комнату после наступления темноты. Он с отеческой заботой попросил меня подождать до утра, когда не будет настолько опасно, и когда сам он сможет сопровождать меня.
Я, конечно, ответил ему улыбкой и попросил не волноваться за меня. Пояснил, что просто осмотрюсь и, быть может, поставлю несколько печатей, и сказал, что беспокоиться не о чем, так как я человек привычный к подобного рода вещам. Но, услышав такие слова, он только покачал головой.
- Сэр, таких призраков, как у нас, на свете немного, - заверил он меня со скорбной гордостью. И, клянусь Юпитером, оказался прав, как вы еще сами увидите.
Я взял с собой пару свечей, и Питер, гремя ключами, последовал за мной. Он отпер дверь, но не стал входить в нее вместе со мной. Дворецкий явно был испуган и повторил свою просьбу перенести обследование на утро, когда рассветет. Я только усмехнулся и предложил ему стать возле двери и ловить там все, что может попытаться выскочить из комнаты.
- Оно никогда не выходит наружу, сэр, - проговорил он в своей забавной старинной и торжественной манере.
Тем не менее, он заставил меня ощутить, что ужас уже ждет меня за дверью. В любом случае таково было его собственное мнение.
Оставив его у двери, я принялся обследовать комнату. Помещение оказалось просторным и обставленным достаточно пышно; изголовьем к дальней стене стояла огромная кровать с балдахином на четырех столбиках. По две свечи находились на каминной доске и на каждом из трех оставленных в комнате столов. Я зажег их, и после этого царившая в комнате бесчеловечная скука несколько отступила; хотя имейте в виду, что воздух в ней был свежим, и все вокруг было аккуратно прибрано.
Как следует оглядевшись, я протянул ленточки поперек окон, картин и камина, вдоль стен и поперек стенных шкафов. Все время, пока я работал, дворецкий стоял за дверью, и я никак не мог уговорить его войти внутрь комнаты, хотя и подшучивал над ним, перемещаясь по комнате и натягивая свои ленты. Он же то и дело повторял: "Простите меня, сэр, но я прошу вас выйти наружу. У меня вся душа трясется за вас".
Я сказал ему, что он может больше не ждать меня; однако он проявил верность тому, что считал своим долгом. Он сказал, что не может уйти и оставить меня здесь в одиночестве.
Невзирая на все извинения, он дал понять, что я не осознаю всей степени опасности, которой подвергаю себя; его испуг был, можно сказать, заметен невооруженным глазом. Тем не менее, я должен был обработать комнату таким образом, чтобы знать, входило ли в нее нечто материальное; поэтому я попросил его не беспокоить меня попусту, пока он не заметит и не услышит чего-либо. Причитания дворецкого уже начинали действовать мне на нервы, да и сама комната производила достаточно скверное впечатление, которое незачем было еще ухудшать.
Еще какое-то время я натягивал ленты поперек пола и крепил так, чтобы их оборвало даже легкое прикосновение в том случае, если кто-то ввалится в комнату впотьмах, чтобы разыграть меня. Занятие это потребовало у меня больше времени, чем я предполагал; и тут вдруг до слуха моего донесся бой часов, прозвонивших одиннадцать вечера. Приступив к работе, я снял сюртук; и теперь, практически уже закончив с делами, подошел к канапе и взял сюртук в руки. Я уже намеревался одеться, когда старый дворецкий (за последний час он не проронил ни слова) вдруг произнес встревоженным и резким тоном:
- Скорей выходите оттуда, сэр! Сейчас что-то произойдет!