– И что же вы, мадемуазель… Пардон, как вас зовут? – Марина уже собралась было ответить, но то ли преподаватель, то ли аспирант, словно предчувствуя этот вопрос, заглянул на титульный лист ее работы и быстро сказал. – Марина Дроздова.
– И что же вы, дорогая Марина, от нас хотите? – он показал на стул рядом с собой. Марина увидела резной набалдашник трости, прислоненной к столу, и сразу все поняла: Кудрявцеву было трудно стоять – старость, вполне извинительная причина – но сидеть в присутствии дамы он не мог. Марина поблагодарила и села рядом со стариком.
– Да… – повторил Кудрявцев. – Так вы что же, дитя мое? Поступаете на первый курс? Я бы с удовольствием взял вас сразу ассистентом. А то, может, и доцентом, – он развел старческими, в коричневых пятнышках на сморщенной коже, руками. – Но, увы, это не в моих силах.
Он, не глядя, протянул руку. Такие царственные жесты Марина видела только в кино; и то, если там играл Иннокентий Смоктуновский. Почему-то больше ни у кого царственные жесты не получались так естественно и правдоподобно. Только у Смоктуновского да еще, пожалуй, у Кудрявцева.
Молодой то ли преподаватель, то ли аспирант с грохотом рванулся вперед и протянул Кудрявцеву Маринину работу еще до того, как академик успел нетерпеливо щелкнуть узловатыми от подагры пальцами. Марина с трудом подавила улыбку: ей казалось, еще мгновение, и Кудрявцев небрежно щелкнет пальцами, а потом – таким же царственным жестом – отправит нерасторопного слугу на конюшню, где его хорошенько выпорют. Но обладатель желтоватых рук проявил сноровку и подоспел вовремя. Порка откладывалась.
– Позвольте представиться, – церемонно сказал Кудрявцев и привстал. – Владимир Яковлевич Кудрявцев. Заведующий кафедрой высшей математики, и прочая, и прочая, и прочая. Не вижу смысла перечислять все регалии – это проявление суетности и тщеславия. Поверьте, академики такие же люди, как и остальные. – Он достал из кармана ручку с золотым пером, и Марина смогла убедиться в правоте его слов: скрюченные болезнью пальцы слушались академика не лучше, чем руки какого-нибудь забулдыги, страдающего похмельем. Кудрявцев вывел корявыми дрожащими буквами: "Превосходно", поставил три восклицательных знака и улыбнулся. – Ну вот, – сказал он, обернувшись к коллегам. – Одну работу я уже проверил. – Женщина лет сорока, с плохими зубами и запущенной фигурой, по виду – типичная старая дева; двое помятых мужчин с невзрачными физиономиями; высокий тощий очкарик да этот – то ли преподаватель, то ли аспирант, – подобострастно захихикали.
– Как у вас с остальными предметами, дитя мое? – сказал Кудрявцев.
– Я – медалистка. Сдаю только профилирующий.
– Уже сдали, – поправил Марину академик. – Стало быть, поздравляю с зачислением. Вы все-таки поразмыслите, не хотите ли остаться на кафедре. Аспирантура и все такое. Хотя мне думается, что аспирантуры не потребуется. Наверняка ваш диплом зачтут, как кандидатскую. Есть у меня такое предчувствие.
Он оглянулся на коллег, ища согласия. Старая дева поджала губы и закивала. Помятые мужчины сделали вид "все может быть", а очкарик снял очки и сунул дужку в рот, скорбно нахмурившись. Казалось, он вспоминал таблицу умножения: "пятью пять – двадцать пять, шестью шесть – тридцать шесть…" и застрял где-то на "семью семь – сорок семь".
– Ну что же? – сказал Кудрявцев. – Отдыхайте. До встречи в сентябре.
Марина вскочила со стула и присела в игривом книксене.
– Спасибо.
– Вы прелесть, деточка! – умилился Кудрявцев. – Идите, идите, не теряйте времени понапрасну. Покоряйте пространство, но не забывайте про время, ибо оно – самая странная и коварная материя из всех, с которыми человеку приходится иметь дело. Я даже иногда думаю, что математика – единственная наука, не берущая его в расчет. Так сказать, математика – бегство от времени, хотя на моем красноречивом примере вы можете убедиться, что от него не убежишь и не спрячешься. Отдыхайте, Марина Дроздова!
Кудрявцев повернулся к желторукому то ли преподавателю, то ли аспиранту, и голос его стал сухим и скрипучим, словно из него выдавили весь сироп:
– Николай Павлович! Не сочтите за труд, поставьте оценку в экзаменационную ведомость: что-то руки совсем не слушаются.
Удивленные абитуриенты стали медленно расходиться. На их глазах свершилось чудо: математическая Золушка стала прекрасной принцессой. А ведь такое бывает не каждый день: куда как чаще ленивцы и бездельники, одержимые слепой верой в счастливый случай, выигрывают в "Русское лото".
Вероятность выигрыша в лотерею Марина просчитала уже давно: в уме, ей даже не потребовались ручка и бумага. По ее прикидкам выходило, что скорее она угодит под машину в тихом Александрийске, чем сорвет джек-пот. Ну, а поскольку попадать под машину она не собиралась, то и тратить деньги на азартные игры было ни к чему.
Она вообще не думала, что с ней должно что-нибудь случиться. С какой это стати?
В своих расчетах она руководствовалась теорией вероятности, то есть – оценивала случайные события. Но то, что потом с ней произошло, было совсем не случайным событием. Она попала в число ИЗБРАННЫХ, и потому была обречена.
Сейчас она вприпрыжку бежала обратно в общежитие и, если бы где-нибудь по дороге увидела "классики", то не удержалась бы и обязательно немножко поскакала. Хотя бы полчасика.
* * *
Ночь уже вступила в свои права, накрыв город долгожданной прохладой. Раскаленный за день асфальт медленно остывал, напитывая воздух тягучим запахом нефтяных смол, пыльные газоны покрылись блестящей россыпью росы. Шесть часов темноты, тишины и покоя. Можно открыть окно; свежий воздух помогает думать.
Несмотря на поздний час, в "четверке" (женском общежитии университетского кампуса) мало кто собирался спать. Не то сейчас время, чтобы спать. Все силы отданы борьбе. Девушки из разных районных городков, поселков и деревень, приехавшие поступать в университет, готовились к экзаменам. Александрийским проще. К их услугам свободная квартира, мама, гневно шикающая на домочадцев: "Девочке надо заниматься! А ну – тихо!", холодный бодрящий душ, учебники и репетиторы, связи и знакомства, сытный обед и легкий ужин. Они уже заняли удобные плацдармы для наступления на филологический, медицинский, юридический и экономический. Они идут на шаг впереди – а кто и на целых два – по сравнению с простушками, заполонившими общежитие своими чемоданами и баулами, певучим говорком и слезами в телефонную трубку: "Мама! Я хочу домой! Как только поступлю – сразу приеду! До самого сентября".
Юля Рубцова, медсестра из Ковеля, освоившая в родной больнице искусство ладить с пациентами и угождать молодым высоким ординаторам, уткнулась в учебник биологии. Ей было необходимо еще раз прочитать про половое размножение: облечь то, что она давно уже знала, в научные термины. Письменный экзамен – это не переложение "Кама-сутры" вольным стилем; тут приходится оперировать заковыристыми словечками, вроде "мейоз", "митоз", "зигота" и "трофобласты". Хорошо бы еще запомнить, что есть что. По крайней мере, она уже знает, чем сперматозоид отличается от яйцеклетки. И на собственном опыте знает, что их встреча не сулит в девятнадцать лет ничего хорошего: особенно когда твоя мать любит выпить, а дома сидят два брата, и младший ждет, пока старшему станут малы его старые зимние ботинки. Вот вам и половое размножение. Вот вам и "зигота".
Она повернула настольную лампу и придвинулась ближе к окну. На кровати, что стояла рядом с дверью, расположилась Оксана – девочка из такой глухомани, по сравнению с которой Ковель казался центром Вселенной. Оксана непременно хотела стать экономистом и "устроиться на работу в какую-нибудь солидную фирму". Правда, она боялась квадратных уравнений, как черт – ладана, а при слове "дискриминант" ее начинало слегка подташнивать – как это бывает после встречи сперматозоида с яйцеклеткой – но Оксана свято верила в чудо; например, в заступничество молодого и симпатичного профессора, который обязательно поможет ей выкрутиться. И не останется внакладе. "Ну да черт с ней, – решила Юля. – После первого же экзамена она отправится домой, так и не успев съесть все домашние пирожки, которыми снабдила ее мать". Юля знала, что заводить дружбу с Оксаной – бессмысленное дело; уж она-то точно недолго пробудет в общежитии.
Другое дело – Алена Шилова, их третья соседка. Вот она обязательно поступит. Умница, красавица, история с географией от зубов отскакивают, а уж такие ровные и белые зубки не встретишь даже в рекламе зубной пасты.
– А где Алена? – спросила Юля, отложив учебник.
– Да где? За хлебом пошла. Сегодня же – ее очередь, – Оксана ходила за хлебом вчера. Ей почему-то казалось, что домашнюю выпечку надо экономить – хотя бы для того молодого профессора, который поможет ей написать математику. Будет прекрасный повод – пригласить его, худого и бородатого, попить чаю с пирожками и плюшками.
– За хлебом? – медленно повторила Юля, словно пробуя эти слова на вкус. Она вдруг вспомнила, что чайник уже дважды успел остыть, и она дважды ставила его снова. Она поднялась из-за стола и подошла к кровати. На подушке лежали часы – единственный подарок того олуха, что так неосторожно натравил свой сперматозоид на ее несчастную яйцеклетку. Потом она хотела продать часы, чтобы на вырученные деньги сделать аборт, но оказалось, что этих денег не хватило бы и на презервативы. Ей, как сотруднице больницы, пошли навстречу и все сделали бесплатно. А часы так и остались – на долгую память. И, что самое странное, они ходили почти точно. Убегали на пятнадцать минут вперед за сутки – это ерунда. Сейчас часы показывали половину одиннадцатого. – Хотела бы я знать, какая булочная работает так поздно, – пробормотала Юля.