В этот самый момент во двор въехал велосипед, и ездок без всякой причины дважды прозвонил звоночком на руле. И этого хватило - Номер XII вдруг вспомнил.
Велосипед.
Шоссе.
Закат.
Мост над рекой.
Он вспомнил, кто он на самом деле, и стал наконец собой - действительно собой. Все, связанное с бочкой, отпало как сухая корка; он почувствовал отвратительную вонь рассола и увидел своих вчерашних товарищей, Номеров 13 и 14, такими, какими они были. Но думать об этом не было времени - надо было спешить, потому что он знал, что проклятая бочка, если он не успеет сделать задуманного, опять подчинит его и сделает собой.
Бочка между тем проснулась, поняла, и Номер XII ощутил знакомую волну холодного отупения: раньше он считал его своим. Проснувшись, бочка стала заполнять его, и он ничем не мог ответить на это, кроме одного.
Под выступом крыши шли два электрических провода. Пока бочка приходила в себя и выясняла, в чем дело, он сделал единственное, что мог: изо всех сил надавил на них, использовав какую-то новую возможность, появившуюся у него от отчаяния. В следующий момент его смела непреодолимая сила, исшедшая из бочки с огурцами, и на время он просто перестал существовать. Но дело было сделано - провода, прорвав изоляцию, коснулись друг друга, и на месте их встречи вспыхнуло лилово-белое пламя. Через секунду где-то выгорела пробка, и ток в проводах пропал, но по сухой доске вверх уже подымалась узкая ленточка дыма, потом появился огонь и, не встречая на своем пути препятствий, стал расти и подползать к крыше.
Номер XII очнулся после удара и понял, что бочка решила уничтожить его. Он сжал все свое существо в одной из верхних досок крыши и почувствовал, что бочка не одна - ей помогали Номера 13 и 14, которые думали о нем снаружи.
"Очевидно, - со странной отрешенностью подумал Номер XII, - для них сейчас происходит что-то вроде обуздания помешанного, а может, прорезавшегося врага, который так ловко притворялся своим…" Додумать не удалось, потому что бочка, всей своей гнилью навалившись на границу его существования, удвоила усилия. Он выдержал, но понял, что следующий удар будет для него последним, и приготовился к смерти. Но шло время, а нового удара не было. Тогда он несколько расширил свои границы и почувствовал две вещи. Первой был страх, принадлежавший бочке, - такой же холодный и медленный, как все ее проявления. Второй вещью был огонь, полыхавший вокруг и уже подбиравшийся к одушевляемой Номером XII части потолка. Пылали стены, огненными слезами рыдал толь на крыше, а внизу горели пластмассовые бутылки с подсолнечным маслом. Некоторые из них лопались, рассол в бочке кипел, и она, несмотря на все свое могущество, погибала. Номер XII расширил себя по той части крыши, которая еще существовала, и вызвал в памяти день, когда его покрасили, а главное - ту ночь: он хотел умереть с этой мыслью. Рядом уже горел Номер 13, и это было последним, что он заметил. Но смерть не шла, а когда его последнюю щепку охватил огонь, случилось неожиданное.
Директор семнадцатого овощного, та самая женщина, шла домой в поганом настроении. Вечером, часов в шесть, неожиданно загорелась подсобка, где стояли масло и огурцы. Масло разлилось, и огонь перекинулся на соседние сараи - в общем, выгорело все, что могло гореть. От двенадцатого сарая остались только ключи, а от тринадцатого и четырнадцатого - по нескольку обгорелых досок.
Пока составляли акты и объяснялись с пожарными, стемнело, и идти было страшно, так как дорога была пустынной и деревья по бокам стояли, как бандиты. Директор остановилась и поглядела назад - не увязался ли кто следом. Вроде было пусто. Она сделала еще несколько шагов и оглянулась - кажется, вдали что-то мигало. На всякий случай она отошла в сторону, за дерево, и стала напряженно вглядываться в темноту, ожидая, пока ситуация прояснится.
В самой дальней видимой точке дороги появилось светящееся пятнышко. "Мотоцикл!" - подумала директор и крепче вжалась в дерево. Однако шума мотора слышно не было. Светлое пятно приближалось, и стало видно, что оно не движется по дороге, а летит над ней. Еще секунда, и пятно превратилось в совершенно нереальную вещь - велосипед без велосипедиста, летящий на высоте трех или четырех метров. Странной была его конструкция - он выглядел как-то грубо, будто был сколочен из досок, - но самым странным было то, что он светился и мерцал, меняя цвета, становясь то прозрачным, то зажигаясь до нестерпимой яркости. Не помня себя, директор вышла на середину дороги, и велосипед явным образом отреагировал на ее появление. Он снизился, сбавил скорость и описал над головой одуревшей женщины несколько кругов, поднялся вверх, застыл на месте и строго, как флюгер, повернул над дорогой. Провисев так мгновение или два, он тронулся наконец с места, разогнался до невероятной скорости и превратился в сверкающую точку в небе. Потом она исчезла.
Придя в себя, директор заметила, что сидит на середине дороги. Она встала, отряхнулась и, совсем позабыв… Впрочем, Бог с ней.
Затворник и Шестипалый
1
- Отвали.
- ?..
- Я же сказал, отвали. Не мешай смотреть.
- А на что это ты смотришь?
- Вот идиот, господи… Ну, на солнце. Шестипалый поднял взгляд от черной поверхности почвы, усыпанной едой, опилками и измельченным торфом, и, щурясь, уставился вверх.
- Да… Живем, живем - а зачем? Тайна веков. И разве постиг кто-нибудь тонкую нитевидную сущность светил?
Незнакомец повернул голову и посмотрел на него с брезгливым любопытством.
- Шестипалый, - немедленно представился Шестипалый.
- Я Затворник, - ответил незнакомец. - Это у вас так в социуме говорят? Про тонкую нитевидную сущность?
- Уже не у нас, - ответил Шестипалый и вдруг присвистнул. - Вот это да!
- Чего? - подозрительно спросил Затворник.
- Вон, гляди! Новое появилось!
- Ну и что?
- В центре мира так никогда не бывает. Чтобы сразу три светила.
Затворник снисходительно хмыкнул.
- А я в свое время сразу одиннадцать видел. Одно в зените и по пять на каждом эпицикле. Правда, это не здесь было.
- А где? - спросил Шестипалый.
Затворник промолчал. Отвернувшись, он отошел в сторону, ногой отколупнул от земли кусок еды и стал есть. Дул слабый теплый ветер, два солнца отражались в серо-зеленых плоскостях далекого горизонта, и в этой картине было столько покоя и печали, что задумавшийся Затворник, снова заметив перед собой Шестипалого, даже вздрогнул.
- Снова ты. Ну, чего тебе надо?
- Так. Поговорить хочется.
- Да ведь ты неумен, я полагаю, - ответил Затворник. - Шел бы лучше в социум. А то вон куда забрел. Правда, ступай…
Он махнул рукой в направлении узкой грязно-желтой полоски, которая чуть извивалась и подрагивала, - даже не верилось, что так отсюда выглядит огромная галдящая толпа.
- Я бы пошел, - сказал Шестипалый, - только они меня прогнали.
- Да? Это почему? Политика?
Шестипалый кивнул и почесал одной ногой другую. Затворник взглянул на его ноги и покачал головой.
- Настоящие?
- А то какие же. Они мне так и сказали - у нас сейчас самый, можно сказать, решительный этап приближается, а у тебя на ногах по шесть пальцев… Нашел, говорят, время…
- Какой еще "решительный этап"?
- Не знаю. Лица у всех перекошенные, особенно у Двадцати Ближайших, а больше ничего не поймешь. Бегают, орут.
- А, - сказал Затворник, - понятно. Он, наверно, с каждым часом все отчетливей и отчетливей? А контуры все зримей?
- Точно, - удивился Шестипалый. - А откуда ты знаешь?
- Да я их уже штук пять видел, этих решительных этапов. Только называются по-разному.
- Да ну, - сказал Шестипалый. - Он же впервые происходит.
- Еще бы. Даже интересно было бы посмотреть, как он будет во второй раз происходить. Но мы немного о разном.
Затворник тихо засмеялся, сделал несколько шагов по направлению к далекому социуму, повернулся к нему задом и стал с силой шаркать ногами так, что за его спиной вскоре повисло целое облако, состоящее из остатков еды, опилок и пыли. При этом он оглядывался, махал руками и что-то бормотал.
- Чего это ты? - с некоторым испугом спросил Шестипалый, когда Затворник, тяжело дыша, вернулся.
- Это жест, - ответил Затворник. - Такая форма искусства. Читаешь стихотворение и производишь соответствующее ему действие.
- А какое ты сейчас прочел стихотворение?
- Такое, - сказал Затворник.
Иногда я грущу,
глядя на тех, кого я покинул.
Иногда я смеюсь,
и тогда между нами
вздымается желтый туман.
- Какое ж это стихотворение, - сказал Шестипалый. - Я, слава Богу, все стихи знаю. Ну, то есть не наизусть, конечно, но все двадцать пять слышал. Такого нет, точно.
Затворник поглядел на него с недоумением, а потом, видно, понял.
- А ты хоть одно помнишь? - спросил он. - Прочти-ка.
- Сейчас. Близнецы… Близнецы… Ну, короче, там мы говорим одно, а подразумеваем другое. А потом опять говорим одно, а подразумеваем другое, только как бы наоборот. Получается очень красиво. В конце концов, поднимаем глаза на стену, а там…
- Хватит, - сказал Затворник. Наступило молчание.
- Слушай, а тебя тоже прогнали? - нарушил его Шестипалый.
- Нет. Это я их всех прогнал.
- Так разве бывает?
- По-всякому бывает, - сказал Затворник, поглядел на один из небесных объектов и добавил тоном перехода от болтовни к серьезному разговору: - Скоро темно станет.
- Да брось ты, - сказал Шестипалый, - никто не знает, когда темно станет.