- Медик вы липовый, - перебил Зернов, - так что не будем. Слишком много неизвестных, чтобы так, с кондачка, решить уравнение. Начнем с первого. Кто вытащил снегоход? Из трехметрового колодца, да еще зажатый в такие тиски, каких на заводе не сделаешь. А весит он, между прочим, тридцать пять тонн. У санно-тракторного поезда, пожалуй, силенок не хватит. И с помощью чего вытащили? Канатами? Чушь! Стальные канаты обязательно оставили бы следы на кузове. А где они, эти следы?
Он молча встал и прошел к себе в рубку штурмана.
- Да ведь это же бред, Борис Аркадьевич! - крикнул вслед Толька.
Зернов оглянулся:
- Вы что имеете в виду?
- Как - что? Похождения Анохина. Новый Мюнхгаузен. Двойники, облака, цветок-вампир, таинственное исчезновение…
- Мне кажется, Анохин, когда мы подошли, у вас в руках была камера, - вспомнил Зернов. - Вы что-нибудь снимали?
- Все, - сказал я. - Облако, спаренных "Харьковчанок", двойника. Минут десять крутил.
Толька поморгал глазами, все еще готовый к спору. Сдаваться он не собирался.
- Еще неизвестно, что мы увидим, когда он ее проявит.
- Вы сейчас это увидите, - услышали мы голос Зернова из его рубки. - Посмотрите в иллюминатор.
Навстречу нам на полукилометровой высоте плыл натянутый малиновый блин. Небо уже затянули белые перистые нити, и на фоне их он еще меньше казался облаком. Как и раньше, он походил на цветной парус или огромный бумажный змей. Дьячук вскрикнул и бросился к двери, мы за ним. "Облако" прошло над нами, не меняя курса, куда-то на север, к повороту ледяной стены.
- К нашей палатке, - прошептал Толька. - Прости, Юрка, - сказал он, протягивая руку, - я дурак недобитый.
Торжествовать мне не хотелось.
- Это вообще не облако, - продолжал он в раздумье, подытоживая какие-то встревожившие его мысли. - Я имею в виду обычную конденсацию водяного пара. Это не капельки и не кристаллы. По крайней мере, на первый взгляд. И почему оно так низко держится над землей и так странно окрашено? Газ? Едва ли. И не пыль. Будь у нас самолет, я бы взял пробу.
- Так бы тебя оно и подпустило, - заметил я, вспомнив невидимую преграду и мои попытки пройти сквозь нее с кинокамерой. - К земле жмет, как на крутых виражах, даже похлеще. Я думал, у меня подошвы магнитные.
- Живое оно, по-твоему?
- Может, и живое.
- Существо?
- Кто его знает. Может, и вещество. - Я вспомнил свой разговор с двойником и прибавил: - Управляемое, наверно.
- Чем?
- Тебе лучше знать. Ты метеоролог.
- А ты уверен, что оно имеет отношение к метеорологии?
Я не ответил. А когда вернулись в кабину, Толька вдруг высказал нечто совсем несусветное:
- А вдруг это какие-нибудь неизвестные науке обитатели ледяных пустынь?
- Гениально, - сказал я, - и в духе Конан Дойла. Отважные путешественники открывают затерянный мир на антарктическом плато. Кто же лорд Рокстон? Ты?
- Неумно. Предложи свою гипотезу, если есть.
Задетый, я высказал первое, что пришло в голову:
- Скорее всего, это какие-нибудь кибернетические устройства.
- Откуда?
- Из Европы, конечно. Или из Америки. Кто-то их придумал и здесь испытывает.
- А с какой целью?
- Скажем, сначала как экскаватор для выемки и подъема тяжелых грузов. Попалась для эксперимента "Харьковчанка" - вытащили.
- Зачем же ее удваивать?
- Возможно, что это неизвестные нам механизмы для воспроизведения любых атомных структур - белковых и кристаллических.
- А цель… цель? Не понимаю…
- Способность понимать у людей с недоразвитым мозжечком, по данным Бодуэна, снижена от четырнадцати до двадцати трех процентов. Сопоставь и подумай, а я подожду. Есть еще один существенный элемент гипотезы.
Тольке так хотелось понять поскорее, что он безропотно проглотил и Бодуэна и проценты.
- Сдаюсь, - сказал он. - Какой элемент?
- Двойники, - подчеркнул я. - Ты был на пути к истине, когда говорил о самогипнозе. Но только на пути. Истина в другом направлении и на другой магистрали. Не самогипноз, а вмешательство в обработку информации. Никаких двойников фактически не было. Ни второй "Харьковчанки", ни второго Анохина, ни двойничков-бытовичков, вроде моей куртки или съемочной камеры. "Облако" перестроило мою психику, создало раздвоенное восприятие мира. В итоге раздвоение личности, сумеречное состояние души.
- И все же в твоей гипотезе нет главного: она не объясняет ни физико-химической природы этих устройств, ни их технической базы, ни целей, для каких они созданы и применяются.
Назвать мою околесицу гипотезой можно было только в порядке бреда. Я придумал ее наспех, как розыгрыш, и развивал уже из упрямства. Мне и самому было ясно, что она ничего не объясняла, а главное, никак не отвечала на вопрос, почему требовалось физически уничтожать двойников, существовавших только в моем воображении, да еще не подпускать меня к таинственной лаборатории. К тому же придумка полностью зависела от проявленной пленки. Если киноглаз зафиксировал то же самое, что видел я, моя так называемая гипотеза не годилась даже для анекдота.
- Борис Аркадьевич, вмешайтесь, - взмолился Толька.
- Зачем? - ответил, казалось не слушавший нас, Зернов. - У Анохина очень развитое воображение. Прекрасное качество и для художника и для ученого.
- У него уже есть гипотеза.
- Любая гипотеза требует проверки.
- Но у любой гипотезы есть предел вероятности.
- Предел анохинской, - согласился Зернов, - в состоянии льда в этом районе. Она не может объяснить, кому и зачем понадобились десятки, а может быть, и сотни кубических километров льда.
Смысл сказанного до нас не дошел, и, должно быть поняв это, Зернов снисходительно пояснил:
- Я еще до катастрофы обратил ваше внимание на безукоризненный профиль неизвестно откуда возникшей и неизвестно куда протянувшейся ледяной стены. Он показался мне искусственным срезом. И под ногами у нас был искусственный срез: я уже тогда заметил ничтожную плотность и толщину его снегового покрова. Я не могу отделаться от мысли, что в нескольких километрах отсюда может обнаружиться такая же стена, параллельная нашей. Конечно, это только предположение. Но если оно верно, какая сила могла вынуть и переместить этот ледяной пласт? "Облако"? Допустим, мы ведь не знаем его возможностей. Но "облако" европейского или американского происхождения? - Он недоуменно пожал плечами. - Тогда скажите, Анохин: для чего понадобились и куда делись эти миллионы тонн льда?
- А была ли выемка, Борис Аркадьевич? У вынутого пласта, по-вашему, две границы. Почему? - оборонялся я. - А где же поперечные срезы? И выемку естественнее производить кратером.
- Конечно, если не заботишься о передвижении по материку. А они, видимо, не хотели затруднять такого Передвижения. Почему? Еще не пришло время для выводов, но мне кажется, что они не враждебны нам, скорее доброжелательны. И потом, для кого естественнее производить выемку льда именно так, а не иначе? Для нас с вами? Мы бы поставили предохранительный барьер, повесили бы таблички с указателями, оповестили бы всех по радио. А если они не смогли или не сумели этого сделать?
- Кто это "они"?
- Я не сочиняю гипотез, - сухо сказал Зернов.
5. СОН БЕЗ СНА
В короткое путешествие к палатке я захватил с собой кинокамеру, но "облако" так и не появилось. На военном совете было решено вновь перебазироваться в кабину снегохода, исправить повреждения и двинуться дальше. Разрешение продолжать поиски розовых "облаков" было получено. Перед советом я связал Зернова с Мирным, он кратко доложил об аварии, о виденных "облаках" и о первой произведенной мною съемке. Но о двойниках и прочих загадках умолчал. "Рано", - сказал он мне.
Место для стоянки они выбрали удачно: мы дошли туда на лыжах за четверть часа при попутном ветре. Палатка разместилась в гроте, с трех сторон защищенная от ветра. Но самый грот производил странное впечатление: аккуратно вырезанный во льду куб с гладкими, словно выструганными рубанком, стенками. Ни сосулек, ни наледей. Зернов молча ткнул острием лыжной палки в геометрически правильный ледяной срез: видали, мол? Не матушка-природа сработала.
Вано в палатке мы не нашли, но непонятный беспорядок вокруг - опрокинутая печка и ящик с брикетами, разметавшиеся лыжи и брошенная у входа кожанка водителя - все это удивляло и настораживало. Не снимая лыж, мы побежали на поиски и нашли Чохели совсем близко у ледяной стены. Он лежал на снегу в одном свитере. Его небритые щеки и черная кошма волос были запорошены снегом. В откинутой руке был зажат нож со следами смерзшейся крови. Вокруг плеча на снегу розовело расплывшееся пятно. Снег кругом был затоптан, причем все следы, какие мы могли обнаружить, принадлежали Вано: "сорок пятого размера покупал он сапоги".
Он был жив. Когда мы приподняли его, застонал, но глаз не открыл. Я, как самый сильный, понес его на спине, Толька поддерживал сзади. В палатке мы осторожно сняли с него свитер - рана была поверхностная, крови он потерял немного, а кровь на лезвии ножа, должно быть, принадлежала его противнику. И нас тревожила не потеря крови, а переохлаждение: как долго он пролежал здесь, мы не знали. Но мороз был легкий, а организм крепкий. Мы растерли парня спиртом и, разжав его стиснутые зубы, влили еще стакан внутрь. Вано закашлялся, открыл глаза и что-то забормотал по-грузински.
- Лежать! - прикрикнули мы, упрятав его, укутанного, как мумию, в спальный мешок.
- Где он? - вдруг очнувшись, спросил по-русски Вано.
- Кто? Кто?
Он не ответил, силы оставили его, начался бред. Было невозможно разобрать что-либо в хаосе русских и грузинских слов.