Пение бомжа наконец-то прекратилось. Алена Петровна продолжала заботливо бубнить. Леденцов обдумывал последнюю фразу Портнова и вынужден был с ней согласиться: он уже не сомневался в своих способностях, хотя и не мог вспомнить аргументов собеседника. Тут засвистел чайник, и Емельян Павлович наполнил заварник.
- Допустим. И в чём будет состоять лечение?
- Проще простого. - Иван Иванович поблёскивал уже обоими глазами. - Вы будете думать то же, что и наш друг-текстолог. Его усилиями цель будет отдаляться, вашими - приближаться. Туда-сюда.
Портнов свободной от кружки рукой совершил ряд возвратно-поступательных движений.
- Тянитолкай какой-то, - сказал Емельян Павлович.
- Нечто вроде. Вы сильнее, уж поверьте, не льщу. Поэтому вы должны будете подстраивать свою силу под его. Чем сильнее он толкает, тем сильнее вы тянете. Он усиливает, и вы усиливаете.
- А смысл?
- В какой-то момент он выйдет за пределы своих возможностей и, скажем так, перегорит. Или, если вспомнить давешнюю аналогию, пружина лопнет.
Дверь ванной открылась, но оттуда вышла только Алена Петровна.
- Совсем протрезвел, - сообщила она, пряча улыбку в пухлых губах, - стесняться начал. А поначалу все звал к себе в ванну, побарахтаться.
- Скоро он? - поинтересовался Портнов.
- Думаю, минут пять.
С этими словами заведующая и по совместительству банщица прислонилась к стене и замерла. Леденцову показалось, что лицо её приняло то же выражение, что недавно в машине, но напряжённости было куда меньше.
- Компенсатор за работой, - пояснил Иван Иванович. - Алёнушка, чаю хотите?
Алена Петровна молча покачала кучерявой головой.
- Кофеманка, - пожаловался Портнов.
- Так что там по поводу сеансов? - "вторая вода" Леденцову действительно понравилась больше, и рыбой уже не так пахло.
- Если господин Тридцать Три перенапряжётся, то избавится от своего дара, вернее, проклятия.
- И заживёт нормальной жизнью?
- Это уж не знаю. От него зависит. Обычно после этого бывший "отбойник" или резко идёт на поправку, или падает на самое дно.
- Нашему лингвисту, - сказал Емельян Павлович, - вторая возможность не грозит. Падать некуда. Слушайте, а как я узнаю, о чём думает этот, прости господи, мастер сглаза? Или я ещё и мысли читать умею?
- Нет, - ответил Портнов, - для чтения мыслей у нас Другой человек приспособлен. К тому же, в данном случае…
Дверь в ванную распахнулась, и оттуда показался бледный Тридцать Три, облачённый в огромный банный халат. Он с некоторым удивлением рассматривал свои руки, на которых деятельная Алена Петровна успела даже состричь ногти.
- Круто, - сказал он, - не то что в вытрезвителе. Такое дело нужно отметить соответствующими напитками.
- …в данном случае, - закончил мысль Иван Иванович, - догадаться о мыслях нашего гостя несложно.
12
Катенька смогла дозвониться до Палыча только в четверг вечером, хотя в милиции ей сообщили, что задержанный Леденцов отпущен из-под стражи в тот же день. Под какую-то подписку.
Поэтому романтическая решимость таскать в тюрьму пирожки с капустой у Катеньки трансформировалась в откровенную злость. В конце концов, что должен делать влюблённый мужчина, вырвавшись из тюремной камеры? Естественно, звонить своей избраннице. По крайней мере, не пропадать неизвестно где. И уж точно, не говорить таким недовольным голосом, когда избранница наконец дозванивается и хочет узнать подробности.
Из всех подробностей Леденцов сообщил ей только одну-время.
- Полтретьего ночи, - сказал он крайне недовольно, - ты спать собираешься?
- Палыч, гад! Тебя в тюрьму забрали, а я спать, думаешь, буду?
- В какую тюрьму? Просто задержали на пару часов… а-а-а-ау…
- Ты ещё и зеваешь? Если я тебе надоела, так и скажи!
"Не надо, - подумала Катенька с несвоевременным отчаянием, - ой, не надо было этого говорить!"
- Не надоела. Просто я спать хочу. Вымотался.
- Где это ты вымотался? Офис, между прочим, закрыт!
Катенька еле успела не сказать банальное: "Кто она?".
После такого любой нормальный мужик обычно швыряет трубку и отключает телефон.
- Есть проблемы и вне офиса. А-а-а-а-у-а… А давай завтра поговорим, ладно?
- Завтра? Во сколько?
- Вечером. Приезжай ко мне, я тебя ризотто накормлю. Это такая итальянская еда, меня один знакомый в прошлое воскресенье научил.
Это было что-то новенькое. Леденцов собирался готовить для неё еду! Катенька решила пока не обольщаться.
- Палыч, имей в виду, если ты опять исчезнешь… это все! Я больше не позвоню.
- Хорошо, - сказал Емельян Павлович и в очередной раз зевнул. - Значит, в пятницу, часов в восемь, договорились?
- Смотри у меня! - Катенька брякнула трубку на рычаг и задумалась.
Следовало всё хорошенько обдумать. Катенька немного поворочалась, встала и пошла на кухню жарить блинчики. А заодно смотреть в кулинарной книге, что такое "ризотто".
13
Следующий день был пятницей. Об этом Емельян Павлович узнал по телефону от мэра.
- Все практически решено, - сказал Вячеслав Андреевич, - этот пацан уже все понял, но позу пока держит. Сегодня пятница, так что пусть за выходные приходит в себя, а с понедельника можешь открываться.
Это был судьбоносный разговор. Начинать новое дело в пятницу - кто же на такое пойдёт? Можно было отдохнуть, но Леденцов не любил неподготовленного отдыха. Он по этой причине и не болел никогда. То есть теперь-то он знал, почему не болел. Потому что управлял миром силой своего желания. Емельян Павлович прошёлся по квартире и рассмеялся. Сейчас, на свежую голову, все эти приключения и таинственные мастера казались тем, чем, собственно, и являлись, - забавным бредом. Вот наезд прокуратуры был проблемой серьёзной. Три потерянных рабочих дня нужно компенсировать. Продумать план на уик-энд. Реальных, осязаемых проблем хватало.
Леденцов сел за домашний компьютер и принялся набрасывать список первоочередных дел. Однако любимое занятие (Емеля с детства обожал всяческое планирование и систематизацию) не доставляло привычного удовольствия. Тогда Емельян Павлович переключился на приготовление завтрака. Он давно собирался попробовать сварить ризотто (сначала сварить, а потом попробовать), и сегодня был очень подходящий день. Но и возле плиты Леденцов не смог собраться и переварил рис. Блюдо вышло похожим на запеканку. О том, чтобы пригласить Катеньку на такую мерзость, он и думать боялся.
Следовало признаться себе: мистика с "отбойниками" и "топорами" оккупировала голову Емельяна Павловича, как США Панаму. Леденцова не покидало ощущение, что он бросил дело на полпути, а это было ещё хуже, чем жизнь без графика. "Пойду и поругаюсь, - подумал Леденцов, наводя порядок на кухне, - пусть признает, что компостирует мне мозги!"
В съёмной квартире Портнова за ночь ничего не изменилось, разве что табуретки на кухне появились. Сергей Владиленович (так звали несчастного лингвиста на самом деле) сидел в углу с видом покорности похмелью. Алена Петровна кашеварила, Иван Иванович читал какой-то - кажется, медицинский - журнал.
Гостя встретили как своего. Не зря полночи пробеседовали над зелёным чаем.
- Емельян, - приказала хозяйка, - мойте руки и давайте за стол. Только вас ждём.
- Да я позавтракал.
- А мы нет. Так что давайте, не задерживайте.
Портнов оторвался от статьи, коротко кивнул и снова погрузился в чтение. Тридцать Три вытянул шею, но ничего похожего на заветную жидкость в руках Леденцова не обнаружил. Тем не менее, лингвист приподнялся и манерно наклонил голову. На носу его красовались новые очки строгого фасона. Емельяну Павловичу померещилось, что сейчас Владиленович ещё и каблуками прищёлкнет, но обошлось. Должно быть потому, что на ногах вчерашнего бомжа красовались мягкие коричневые тапочки.
За завтраком Тридцать Три снова принялся рассказывать трогательную историю о том как он "пострадал от режима". Однажды Сергей Владиленович решил завалить вражески настроенного критика ("Исключительно из принципиальных соображений!") и провёл текстологический анализ его статей.
- И я нашёл! - горячился лингвист, размахивая котлетой. - Это была идеологическая диверсия!
- Аккуратнее, не балуемся с едой, - попросила Алена Петровна, рефлекторно переходя на тон заведующей детсадом.
- Пардон. Так вот, диверсия! В пяти из шести статей я обнаружил явные следы влияния Оруэлла! Это в 1982 году, заметьте! Я выступил с критикой!
- Ешьте котлеты, Сергей Владиленович! Остынут ведь.
Леденцов не слушал. История заканчивалась банально: выгнали обоих с формулировкой "идеологическая незрелость". Через пять лет оппонент Сергея Владиленовича всплыл на гребне политических баталий, да ещё и козырял своей борьбой с партократией, а сам текстолог превратился в отверженного по кличке Тридцать Три.
Емельяна Павловича больше занимала мысль: "Что я здесь делаю?". Иван Иванович выражение лица гостя заметил. Наклонившись к Леденцову, он сказал:
- Обещаю: если и сегодня вас ни в чём не смогу убедить, не появлюсь больше на вашем горизонте.
Леденцов кивнул. Это его устраивало. Он был готов потерять день, но не расстраивать этих славных людей. Владиленович тем временем уже перешёл к событиям 1991 года. По его словам, он умудрился быть едва ли не единственным защитником ГКЧП из числа гражданских лиц. И имел глупость гордиться этим.