Господь гнева - Желязны Роджер

Действие романа происходит в постъядерном мире. Художнику-инвалиду предстоит найти человека, из-за которого началась ядерная война. Человека, которого называют Господь Гнева.

Содержание:

• Глава 1 1

• Глава 2 3

• Глава 3 7

• Глава 4 12

• Глава 5 16

• Глава 6 18

• Глава 7 19

• Глава 8 22

• Глава 9 24

• Глава 10 27

• Глава 11 30

• Глава 12 32

• Глава 13 34

• Глава 14 35

• Глава 15 37

• Глава 16 39

• Глава 17 43

• Глава 18 46

• Глава 19 48

• Примечания 48

Роджер Желязны, Филип Дик
Господь гнева

Глава 1

Вот! Пегая коровенка, белая с черными пятнами, тащит инвалидное кресло - тележку на велосипедных колесах. А он на тележке, посередке.

Нежась в лучах утреннего солнца на пороге церкви, лицом на север, в сторону Вайоминга, отец Хэнди углядел на дороге церковного служителя - корова голштинской породы трусила по ухабам, и шишковатая голова безрукого и безногого тела моталась то из стороны в сторону, то взад-вперед, выплясывая сумасшедшую джигу.

"Неважнецкий день, - подумал отец Хэнди. - Предстоит сообщить Тибору Макмастерсу малоприятную новость".

Священник юркнул обратно в церковь, дабы оттянуть встречу. Однако Тибор его не заметил. Калека был погружен в свои думы, к тому же его мутило - Макмастерса всегда мутило перед началом работы. Видать, муки творчества. К горлу подступала тошнота, и донимал надсадный кашель. Угнетал всякий запах, любой вид - даже вид собственной картины.

Отец Хэнди всякий раз дивился этому утреннему бунту тиборовских чувств - как будто калека охотно бы помер в течение ближайших суток.

Что до священника, то он безмятежно радовался солнышку, согревавшему их Шарлоттсвилль, городок в штате Юта. Воздух в церкви был напоен горячим ароматом высокого клевера, растущего на окрестных пастбищах. Вдалеке позвякивали колокольцы на шеях коров…

Одно скребло душу посреди этой гармонии - не столько вид Тибора, сколько соощущение страданий.

Вон, позади алтаря, малая толика его работы - та, что уже закончена. Лет пять понадобится Тибору для ее завершения. Но что время в делах такой важности? Ведь это сотворяется навечно… "Впрочем, нет, - подумалось отцу Хэнди, - се есть дело рук человеческих, а потому тлену обречено - это делается на века, для череды поколений".

Еще одно "впрочем" - это дело не рук. Иерархами решено было доверить сие работнику, "коего телесное состояние не позволяет преклонить колени или сотворить крест", то бишь безрукому и безногому. А коли не справится один, ему вослед придет другой безрукий-безногий, покуда работа не будет завершена.

- Му-уууууу, - басовито отозвалась голштинка, когда Тибор, при помощи сделанной в Штатах айсибиэмовской системы экстензоров, натянул поводья и осадил свою скакунью на заднем дворе церкви, где ржавел без дела, со спущенными шинами, принадлежащий отцу Хэнди "Кадиллак" выпуска 1976 года, облюбованный в качестве насеста смешными милыми крохами - золотистыми цыплятами. Это мексиканское отродье светилось в темноте и немилосердно гадило…

"Ну и ладно, пусть себе гадят. Маленькая стая прелестных засранцев - потомков достославного Герберта Джи, который во время оно заклевал насмерть всех своих соперников и утвердился в роли патриарха. Был всем петухам петух! - с грустью припоминал его отец Хэнди. - Ныне Герберт Джи покоится в саду, где плоть его дожирают червяки да жуки. Жуки-мутанты. Жирные, как не знаю что".

Священник на дух не переносил этих жуков - поразвелось тварей! Вон их сколько - и таких разных - прет отовсюду… Так что он души не чаял в любых жукоедах и всем сердцем любил своих пернатых друзей. Птиц, смешно сказать, любил, а вот людей…

Но люди иногда являлись. Неизменно - во вторник, в день церковного праздника, установленного (сознательно, нарочито) взамен устаревшего христианского воскресенья.

Отец Хэнди, находясь внутри здания, в жилой пристройке, нутром чувствовал, как на заднем дворе Тибор распрягает свою голштинку. Затем инвалидная коляска своим ходом, благодаря электромотору, катит в церковь - по специально сооруженному деревянному настилу. А сейчас калека, порыгивая, берет себя в руки - экие злые шутки играет язык, когда говоришь о калеке! - иначе говоря, собирается с духом, готовясь продолжить прерванную вчера на закате работу.

Отец Хэнди обратился к своей супруге Или:

- Будь добра, позаботься о горячем кофе для него.

- Хорошо, - ответила та.

Смирная пигалица, сухонькая и морщинистая. Не без брезгливости он наблюдал за движениями ее бессочного, дряблого тела, покуда она покорно доставала чашку и блюдце, - без любви делает, без тепла в душе, верная служанка своего мужа - и не более чем служанка.

- Доброе утречко! - весело крикнул Тибор. Это в нем чуть ли не профессиональное - быть всегда веселым, даром что на душе кошки скребут и подташнивает от тоски.

- Черный, - сказал отец Хэнди. - Горячий. Уже готов.

Он посторонился, чтобы громоздкая тележка проехала по коридорчику в церковную кухню.

- Утро доброе, миссис Хэнди! - сказал Тибор.

Не оглядываясь - не любила она глядеть на калеку, Или Хэнди прошуршала:

- Доброе утро, Тибор. Мир тебе, и да пребудет с тобой Дух Святой.

- Мир или мор? - спросил Тибор, подмигивая отцу Хэнди.

Ответа не последовало - смирная пигалица прилежно хлопотала по хозяйству.

"Какие только формы не принимает ненависть, - думал отец Хэнди, глядя, как жена берет молоко с холода. - Сколько бывает оттенков и оттеночков в скрытом недружелюбии!"

Сам он любил ненависть откровенную - ее легко выплеснуть, извергнуть… А чтобы вот так - только через отсутствие ласки, через официальный тон…

Тибор приступил к сложному для него процессу питья кофе.

Перво-наперво, чтобы коляска не ерзала, Тибор ставил ее на тормоз. Затем с помощью нехитрого соленоидного переключателя, нажимая подбородком на кнопки пультика дистанционного управления, он переводил батарею на жидком гелии из режима обслуживания мотора тележки в режим постоянной работы манипуляторов-экстензоров. Аккуратного вида алюминиевые гидравлические манипуляторы удлинялись, и на их конце через воротца выскакивали шесть механических пальцев, соединенных тяжами с мускулами плеча. Сейчас эти пальцы пришли в действие и приподняли со стола пустую чашку. Тибор вопросительно уставился на хозяйку.

- Кофейник на плите, - промолвила Или с выразительной ухмылкой.

Пришлось снять тележку с тормоза, проехаться к плите, снова жать подбородком на кнопки - обездвиживать кресло на велосипедных колесах и оживлять манипуляторы. Наконец кофейник оказался в шестипалом экстензоре. Алюминиевый манипулятор поднимал его рывочками, придрагивая, словно рука страдающего болезнью Паркинсона. Однако айсибиэмовская чудо-техника позволила наполнить чашку, почти не пролив кофе.

Отец Хэнди горестно крякнул и сказал:

- Не присоединяюсь к тебе, ибо сегодня ночью и давеча утром страдал желудочной коликой.

Он чувствовал себя физически разбитым. "Даром что у меня полный комплект членов, нынче с утра мне не лучше твоего - железы и гормоны как взбесились!"

Священник закурил сигарету - первую на сегодня. Затянувшись слабоватым, но настоящим табачком, он ощутил некоторое облегчение: клин клином вышибают - этот яд снижал содержание в крови прочих ядов.

Отец Хэнди приободрился, сел за стол напротив Тибора, который с неизменной развеселой улыбкой безропотно отхлебывал не в меру горячий кофе.

Однако, однако…

"Порой невнятная физическая боль есть наше предвиденье неприятностей, - думалось отцу Хэнди. - Не потому ли я так разбит с самого утра? И не потому ли так плохо тебе, Тибор? Твоя улыбочка меня не обманывает. Предчувствуешь, чем я тебя огорошу - точнее, обязан огорошить? А выбирать мне не приходится, потому как я червяк, фитюлька - что прикажут, то и делаю. Один день в неделю, по вторникам, во время проповеди, моими устами глаголет истина - впрочем, и дня мне не дано, а только какой-то час".

- Ну, Тибор, - сказал отец Хэнди, - wie geht es Heute?

- Es geht mir gut , - незамедлительно отозвался Тибор.

Обычно они с наслаждением предавались воспоминаниям и вели ученые диалоги на немецком языке, охотно тревожа тени Гете и Гейне, Шиллера, Кафки и Фаллады. Оба жили для этого и этим. Теперь, когда только назревала очередная долгая работа, их общение носило характер почти священного ритуала, приготовляя духовную почву для работы. Когда же художник с головой уходил в работу, для бесед оставались только густые сумерки - за невозможностью долго рисовать при жидком свете керосиновых ламп или церковного камина. "Никудышное освещение, - временами жаловался Тибор и, привыкший преуменьшать свои горести, добавлял: - От него глаза подустают".