Несмотря на легкомысленное прозвище, Таисия Ивановна всегда интересовалась серьёзными вещами: кто что получил, кто с чем остался и кому чего сделали. Интерес этот был совершенно бескорыстный: для себя лично Туся никакой корысти не искала. Она больше надеялась на других - в том смысле, что кому-то же должно повезти, и этот везунчик, может быть, иногда будет пускать Тутусика в свою интересную жизнь. А может быть, и в вечность: однажды Туся взялась вслух прикидывать шансы разных знакомых вписаться на Новодевичье.
- Люди, - хорошо поставленный голос Модеста Викторовича легко перекрыл помещеньице лаборатории. - У меня есть для вас благая весть. Знаете ли вы, который сейчас час?
- Файв! Ой, то есть как его… оклок, - по-мышиному пискнула Тутусик, мгновенно забыв про Сашу и устремив обожающий взор на Модеста.
- Это значит пора чай пить, - констатировал очевидное Тер, колдующий над горелкой.
- Вы оба правы, дорогие мои друзья, - прогудел тяжёлым бунинским шмелём Модест, величаво поднимаясь от своего места и заполняя собой комнатёнку.
Эм-Ве-Де, он же Модест Викторович Деев, был, что называется, колоритной личностью. Огромный, толстый, чернобородый, он походил то ли на Карла Маркса, то ли на Карабаса-Барабаса. Долговязый Лбов, считавший себя спортивным, вчуже завидовал умению Модеста мягко вписывать свою тушу в любое подходящее пространство. Деев одинаково хорошо смотрелся и в двуспальном кресле, и на вертящемся рояльном табурете. Впрочем, это было наименьшим из достоинств Эм-Ве-Де. Ибо он играл на клавишах и на гитаре, знал наизусть весь репертуар Визбора и кое-что из Галича, а также море анекдотов и тьму историй из жизни. Отлично разбирался в мужской моде и обшивался у личного портного, старика-одессита, который ещё не забыл, как шьют настоящие брюки. Курил вересковую трубку, добывая пристойный табак у знакомых моряков. Вообще имел кучу знакомых по всему Союзу и даже за его пределами. Никогда не назвал симпатичных ему людей словом "товарищ" - и, разумеется, не имел партбилета. Был счастливым обладателем машины "Москвич" морковного окраса, каковую водил с леденящей душу лихостью. Мог принять на грудь пятьсот и после этого поддерживать разговор о театре. По слухам, донжуанский список его много превосходил пушкинский. В общем, Эм-Ве-Де был Личностью с большой буквы, и могучим талантам его было тесно в лаборатории. Но усилий по изменению своего положения он не предпринимал, несмотря, казалось бы, на... - а может, именно потому, что.
- Аристакес, друг мой прекрасный, - продолжал своё выступление Модест, - так что у нас там с кипяточком?
- С кипяточком всё готово, - доложил Тер, закручивая кран горелки. - Можно чайник греть.
- До половины наполните, - напомнил ему Эм-Ве-Де. - И сверху тоже ополосните, дорогой вы наш человек. Чайник должен быть горячим. Ведь это же чайник, а не сердце красавицы, которому по природе положено быть ледяным, как, пардон муа, глетчеру…
- Вот опять, - каркнул со своего места Аркадий Яковлевич.
Модест лениво приподнял мохнатую бровь.
- Дорогой мой человек! К сведению, глетчер - это ледник. А не то, о чём вы подумали.
Тутусик сдавленно пискнула и зашелестела бумажками.
- Про ледник никто не подумал бы. - Аркадий зло зыркнул в сторону Деева. - Но вы ведь употребили слово, напоминающее еврейскую фамилию. И зачем?
- Во имя расширения словарного запаса. Я придаю большое значение непрерывному самообразованию. В наше время учиться приходится всю жизнь. Вы ведь не против непрерывного самообразования, дорогой вы наш?
- Смотря чему учиться, - огрызнулся Цунц. - Расовую теорию некоторые тоже считали наукой.
- О, насколько мне известно, гляциология, трактующая о глетчерах, в этом смысле совершенно безобидна. Льды не имеют национальности.
Цунц демонстративно отвернулся.
Аркадий Яковлевич был несколько нелюдимым, но по-своему толковым и в общем безвредным пожилым дядькой. Единственным неприятным пунктиком у него был еврейский вопрос, в нехорошем интересе к которому он подозревал всех вообще, а Модеста в особенности. При этом непонятно было, шутит он или говорит серьёзно. Эм-Ве-Де предпочитал делать вид, что Цунц шутит. Цунц тоже вроде как делал вид, что шутит, но Саше иногда казалось, что Аркадий Яковлевич если и добавлял в свои реплики юмор, то исключительно для запаха, и было его там примерно как мяса в докторской колбасе. Модест это, видимо, тоже чувствовал, и поэтому был осторожен. Зато в более узкой компании он высказывался более откровенно, обнаруживая знакомство не только с Набоковым, но и с "Протоколами Сионских мудрецов" и другими сочинениями того же свойства. Впрочем, антисемитом Модест себя не признавал, да и над литераторами русского направления иронизировал. "Я почвовед, а не почвенник" - обыкновенно отбояривался он от требований определиться. К почвоведению Модест и в самом деле был причастен: когда-то в молодости он провёл полгода в казахских степях, монтируя аппаратуру для измерения электропроводимости местных лёссов и подзолов. Впрочем, последние десять лет Эм-Ве-Де занимался диодными умножителями.
- Кстати об айсбергах, - продолжал Деев. - Александр Игоревич, друг мой… ах да, вы же предпочитаете сокращённое именование, как писатель Соколов, в наших краях вполне неизвестный… итак, Саша, насколько мне помнится, ответственный за сегодняшнюю дегустацию именно вы. Чего ж нам ждать от жизни в её текущие мгновенья?
- От жизни нам ждать чайно-травяную смесь, - бодро доложился Саша. - Основа - чай чёрный крепкий-настоящий-цейлонский со слоном. Просеян лично ручками Таисии Ивановны. На отдушку - чабрец, мята и зверобой. Травы средней полосы.
- Сколько раз я вам всем говорил: нет таких слов - "чёрный-крепкий-настоящий", - затоковал Модест. - Хороший чай имеет около восьмидесяти различных характеристик, касающихся его внешнего вида, запаха, вкуса, условий хранения и обработки и воздействия на организм. Аристакес, друг мой, дорогой вы наш человек! Не кажется ли вам, что чайник достаточно согрелся? Что у нас там с водой? Надеюсь, вы не кипятите воду заново? Ибо дважды кипячёную воду следует выливать в помойку. Во избежание.
Тер гордо показал на стеклянную кастрюльку, где вершилось таинство нагревания воды. От тончайших трещинок и неровностей на дне тянулись тонкие белые ниточки. Это была стадия "жемчужного кипятка", для заваривания идеальная.
Не найдя к чему придраться, Модест Викторович разочарованно хмыкнул.
- Теперь позвольте мне, дорогие мои друзья, - он неожиданно легко, несмотря на возраст и вес, поднялся со своего места, пересёк пространство лаборатории и занёс над кастрюлькой десницу.
Чайное действо Модест завёл ещё до прихода Саши. Он же принёс на работу пузатый заварочный чайник. Он внедрил в быт лаборатории просеивание чая через лабораторное ситечко на предмет отделения мусора и палочек, правильную ароматизацию лесными травами, а также - дистиллированную воду. Он же торжественно выбросил из окна лаборатории сахарницу и ввёл в употребление сыр и острые закуски. Короче говоря, Модест Викторович превратил пошлую привычку пить чай на работе в изысканный ритуал.
Саша вписался в чайный клуб практически сразу. Он даже принял на себя обязательство снабжать коллектив цейлонским чаем - благо, родители жены, как и она сама, предпочитали кофе, а продуктовые заказы исправно комплектовались жёлтыми коробочками со слоником. Ситечками и просеиванием заведовала Тутусик. Аристакес Тер-Григорян приносил разные травы, включая южные, собранные как положено - с нужного склона в нужное время при нужной погоде, а также суджук и острый козий сыр: вся эта благодать исправно присылалась любящими ереванскими родственниками. От Аркадия Яковлевича тоже была польза: он отвечал за дистиллированную воду.
- Итак, звучат барабаны, - провозгласил Деев, ухватил держалкой кастрюльку, уже полную крохотных, как соль, пузырьков. Занёс над отверстием чайника, наклонил над самым краешком - так, чтобы струя, падая в намокающую заварку, перемешивала её.
В стену стукнули.
Эм-Ве-Де недовольно дёрнул плечом.
Тутусик изобразила пантомимку "задёргали-вы-меня-злые-вы-уйду-я-от-вас" и потрусила к двери - выяснять, что надо.
- Сашу Лбова к телефону! Шеф звонит! - закричала тётка из соседней комнаты, упирая на "о".
Саша вздохнул и поплёлся вон. Как бы то ни было, а первую заварку он пропустил.
1984 год, октябрь. Подольск.
- И вот, представляешь, - Саша чуть поперхнулся, хотя рассказывал уже не в первый и даже не в десятый раз, - я захожу, беру трубку, а это Петров. И он меня так с ходу спрашивает: "В загранку на конференцию поедешь?" Я, конечно, ему: "да", а про себя думаю, что это опять Болгария. Ну, Польша в лучшем случае. А он паузу сделал и говорит: "в Эдинбург". Ну, я тихо фигею, а он: "объективка на тебя готова, вопрос с товарищами согласован, летишь".
- Интересные дела, - протянул отец, затягиваясь, - в капстрану выпускают. Молодого, зелёного. И у тебя двух лет не прошло после Болгарии. А в моё время пять лет выдерживали после первой загранки. Меняется что-то.
- Да не, - махнул рукой Саша. - Просто всё так совпало. Должен был ехать Рябоконь Кирилл Викторович, так у него здоровье. Могли ещё Сапова отправить, но у Сапова Австралия на носу. То есть из наших остаюсь только я. К тому же язык хоть как-то знаю.
- С языком, - нахмурился отец, - выпускать не любят. Чтобы чего лишнего не сболтнул. Или не услышал. Они этого больше всего боятся: что наш советский простой человек лишнее услышит.
- Папа, ну это же просто конференция, пять дней! - начал было объяснять сын, но отец раздражённо махнул рукой: дескать, лучше знаю. Саша, как обычно, решил не спорить и продолжил: