- Однако ж, давайте хотя бы откроем? - вернулся на прежнее Модест. - Два с половиной фунта английского чая. Это где-то кило двести… то есть кило сто тридцать. Поздравляю. Кстати, как называется это чудо? Вон там, кажется, что-то написано?
- Jacksons of Piccadilly, - прочитал Саша.
- Нет-нет, это, кажется, производитель… А название сорта?
- Лапсанг… Лапсанг Соушонг, - неуверенно произнёс Саша, боясь подвоха: он-то знал, что по написанию английского слова отнюдь не следует судить о его звучании.
- Скорее "Сушонг" - авторитетно заявил Деев, вглядевшись в надпись. - Гмм, не знаю такого. Кажется, - Модест задумался, - это что-то ароматизированное… Ладно, давайте открывать. Тер, дорогой мой человек, у нас найдётся что-нибудь вроде ножниц? Больших таких?
Ножницы нашлись в бухгалтерии. Право вскрыть пакет доверили Саше. Он осторожно разрезал коричневую бумагу, под которой обнаружилась белая, вощёная. Примерился и четырьмя решительными взмахами отчекрыжил верхнюю часть пакета. Заглянул внутрь.
В нос ударила вонь.
1985 год, февраль. Москва.
- Вот такую дрянь подсунули англичане, - развёл руками Лбов. - Мы потом подумали… - он умолчал о том, что большая часть умозаключений принадлежала Модесту, - и поняли это так, что у них на складе нарушился какой-нибудь температурный режим. Или пролилось что-нибудь.
- Знаете, Юна, это пахло скипидаром, - вклинился Тер.
- Ну я не верю, - Юника надула губки, отчего стала совсем обалденной, - чай - это ведь трава? Он же сушится? Ну, как сено?
- Чай - не сено, - сердито буркнул Модест. Но было видно, что на самом деле он не сердится.
Сердиться на Юнику было и в самом деле невозможно. Новая сотрудница, недавно пришедшая на работу, интеллектом не блистала. Было непонятно, как она вообще умудрилась закончить Автодорожный. Хотя стати у девушки были таковские, что любое существо мужского пола реагировало на них просто автоматически. Даже суровый Модест с его железным принципом - никогда не блядовать на рабочем месте - и тот, заглядываясь на её ножки, время от времени пускал скупую мужскую слюну… Но дело было не только в статях. Юника вообще была ужасно милой - этаким лесным солнышком, которому всё заранее прощается за пушистость.
- Ну чай ведь это же трава? - Юника хлопнула ресницами.
- Скорее, кустарник, - поправил Модест. - Увы, чайный лист может портиться, как и всё остальное в нашем несовершенном мире.
- А у вас этот чай остался? - Юника потянулась, нечаянно вызвав у Саши гормональную бурю. - Вы его не выбросили?
- Лежит где-то, - вздохнула Тутусик.
- А где? - Ласковые губки выпятились до того сладко, что Саша предпочел отвернуться.
- Юничка, он гнилой, этот чай, ну правда, - защебетала Татусик. - Ну не помню я, куда его заныкали. Кажется, в сейф.
Странным делом, изрядно битая и ломанная жизнью Туська, вопреки всем ожиданиям, не воспылала к Юнике обычной женской ревностью, а, наоборот, взяла под крыло. Видимо, Юнино обаяние действовало на представителей обоих полов.
- Когда папа работал, - объяснила девушка, - ему всегда друзья привозили чай из командировок. Такой специальный английский чай. Мы тоже сначала думали, что он вонючий. А на самом деле он здоровский, когда привыкнешь. Просто он специальный такой… копчёный. А когда папу ушли, все друзья разбежались, - грустно закончила она.
Печальную историю о том, как полковник ракетно-космических войск Марк Кащук был досрочно отправлен в отставку, знали уже все.
- Копчёный чай? - заинтересовался Саша. - А как он назывался?
- Смешное такое название. Вроде как "сучок", - выговорила Юника с лёгкой запинкой.
Солнце выглянуло из-за тучки и ударило со всего маха в стекло длинным тёплым лучом. Луч преломился и попал в глаз Юночке. Та зажмурилась.
- Сушонг? - переспросил Лбов на автомате, подавляя в себе острое желание поцеловать этот закрывшийся глазик.
- О да! - Юна осторожно разожмурилась и наградила его нежным взглядом. - Только папа говорил "сучонг".
- Саша, вы слышали? - поднялся со своего места Модест. - Давайте произведём экспертизу
Пакет нашёлся в сейфе. Кто-то аккуратно замотал горловину изолентой.
1985 год, июнь. Подольск.
- И вы такую муру пьёте? - Отец сморщился и демонстративно отстранился от полной чашки. - Это же шишки еловые.
- Папа, я специально привёз тебе попробовать. Это английский чай. Очень дорогой и редкий. К нему просто привыкнуть надо. Я еле для тебя выпросил у Модеста.
- Я что-то не понимаю. То ты говоришь, что сам привёз. А теперь у какого-то Модеста просишь.
- Ну я не знаю как тебе объяснить… - Лбов-младший задумался. В самом деле, непонятно, почему Эм-Ве-Де опять всем распоряжается? В конце концов, это он, Саша, добыл такую редкость. Но главным хранителем и распорядителем сокровища оказался именно Деев.
Так сложилось не сразу. Сначала вонючий чай пила только Юника. Следующим стал Модест, который, преодолевая отвращение, влил в себя первую чашку. Рожа при этом у него была кислая: похоже, никакого особенного кайфа он не ощутил. Тем не менее, не отступился, и на следующий день, вместо того чтобы наслаждаться хорошо заваренным цейлонским, снова выхлебал вонючую пакость.
- А знаете что, дорогие мои люди, - сказал он задумчиво, - я, кажется, понимаю… Это просто надо распробовать.
Два дня Модест и Юника демонстративно пили английский чай отдельно. На третий день молчаливый Тер-Григорян, бросавший на Юну голодные волчьи взгляды, попросил себе "этого скипидара". Ему потребовалось три чашки, чтобы ощутить смак странного напитка. После этого он был уличён Модестом в довольно смешном грехе, а именно в попытке утащить домой немного заварки. Аристакес, ужасно смущаясь, признал вину. В качестве оправдания он заявил, что домашний чай ему теперь кажется невкусным, а во искупление вины он принёс на работу домашний суджук, присланный любящими ереванскими родственниками.
После этого на "Лапсанг Сушонг" стали подсаживаться и остальные. Последней твердыней традиционного чаепития некоторое время оставался Аркадий Яковлевич, но в один прекрасный понедельник и он, демонстративно морщась и кривясь, налил в чашку тёмно-жёлтой жидкости со скипидарным ароматом. Он морщился всю неделю, пока в пятницу его, наконец, не проняло. В понедельник он явился на работу с новой чашкой - необыкновенных размеров. Эм-Ве-Де, увидев посудину, тонко усмехнулся и отпустил пару двусмысленных шуточек по поводу определённой национальности. Цунц, как обычно, смертельно обиделся, но в пять часов был на месте, со своей лоханью. Ехидно ухмыляющийся Модест налил ему как всем.
К исходу второй недели Деев ввёл жёсткую дисциплину. Чай был объявлен священной и неприкосновенной собственностью лаборатории и в качестве таковой выносу за её пределы не подлежал. Далее, чай разрешалось пить только один раз в день, в пять часов. Распределением заварки и розливом готового продукта заведовал лично Модест. Он же заныкал ключ от сейфа, в котором хранился пакет.
В начале апреля Эм-Ве-Де прихворнул, так что в течение двух дней лаборатории пришлось довольствоваться чаем со слоником. Всем стало так тошно, что после недолгого обсуждения к Модесту срочно отрядили прекрасную Юнику - с целью получения ключа от сейфа. На следующий день она пришла с ключом - и во время обеденного перерыва подозрительно долго шепталась с Тутусиком о чём-то женском.
Модест вышел через неделю и первым делом поинтересовался расходом заварки. Народ смущённо попрятал глаза. Деев прочитал краткую лекцию о вреде невоздержанности, особо напирая на тот факт, что пакет с чаем не резиновый и что растянуть удовольствие следует на максимально возможный срок. После чего вернул себе ключ, символ власти.
Увы, Эм-Ве-Де был прав. Килограмм сто тридцать граммов копчёного чая расходился как-то очень быстро. Во всяком случае, уровень заварки в мешке изрядно понизился. Саша насилу выклянчил у Деева щепотку.
- Нет, сынок, - окончательно решил отец. - Если хочешь, пей сам. Я не буду.
- Папа, ну попробуй. Это просто почувствовать надо. У меня тут на три чашки. С третьей обычно всем нравится.
- Вот поэтому и не буду. Допустим, понравится. Так ведь больше-то я никогда его не попробую. Английского чая, небось, в заказ не положат. Спасибо нашей родной советской власти, уберегла она нас от этаких изысков… Уберегла... - Это слово отец произнёс с застарелой досадой. - От всего она нас уберегла. Так и помрём. Ничего не видели, ничего не пробовали.
- Папа, ты опять… - поморщился сын.
- Ну а чего опять? Чего опять? - Отец стукнул кулаком по столу - осторожно, чтобы не повредить ни стол, ни кулак. - Чего ты мне опятькаешь? Зачем я здоровье угробил, жизнь прожил? Чтобы вот это говно нюхать? Когда в настоящих странах люди по-настоящему живут, где уважение?
- Да какое там уважение, - махнул рукой Саша. - Ты, папа, радио наслушался. Разводят тебя, а ты, прости уж, ведешься как лох.
- Ч-чего? - не понял отец.
Саша смутился. В последнее время он часто ловил себя на том, что в его речи проскакивают какие-то невнятные жаргонные словечки, невесть где услышанные, но липкие и цепкие. Лбов-старший, считая себя интеллигентом старых правил, очень этого не любил - и всегда требовал, чтобы сын выражался литературно.
- Ну, я в том смысле, - начал объяснять Саша, - что ты всему веришь. Там тоже свободы нет. Нигде её нет вообще-то.
- Нет, говоришь? - усмехнулся отец. - А вот скажи: у тебя в жизни ещё будет хоть раз шанс такого чайку хлебнуть? Ну, чего молчишь? Язык проглотил?
Папа тяжело поднялся, подошёл к плите, на которой дремала кастрюля. Снял крышку, понюхал.