- Макароны, - сказал он с отвращением. - Лёклые.
- Это ты к чему? - не понял сын.
- А вот к тому. Что вся наша жизнь - это вот такие макароны. В кастрюле. С запотевшей жирной крышкой. Каждый день. По воскресеньям компот. И чай со слоником. И то поди достань. Это тебе не… как его там? Лапсанг Сушонг.
1985 год, ноябрь. Москва.
- Вот тогда-то я и понял, что он прав. Так жить нельзя, - решительно закончил Саша.
- Ну перестань, - в который раз попросила жена. - Совсем ты меня достал этим своим чаем.
- Ага. А знаешь, когда последнюю порцию пили, так Юна плакала, - зло сказал Лбов. - Этого я им тоже не прощу. К-козлы.
- Ну не надо, пожалуйста, - попросила Валя. Сама-то она считала его чайные пристрастия безобидной блажью, но такое его настроение ей не нравилось.
Лбов упрямо уставился в стену. Ничего примечательно в ней не было: жёлтые обои в мелкотравчатых зелёненьких цветочках, три забитые дюбелями дырки - хотели вешать полочку, но передумали. Он в очередной раз отметил, что вокруг дырок остались следы карандаша, в очередной раз решил, что надо бы их стереть, - и в очередной раз выкинул всё это из головы. Думать о домашних делах не хотелось.
В последнее время Саша постоянно ощущал, что повседневная обыденная жизнь вызывает у него раздражение. Это не было тем обычным фоновым чувством, с которым советский человек рождается и сходит в могилу. Скорее, это напоминало болезненное повышение чувствительности кожи, когда шарф на шее кажется сотканным из иголок. Например, его почему-то смешили окружающие вещи: они все казались ему устаревшими и примитивными, даже если они были решительно новыми. То же относилось к журналам и книгам. Саша бросил читать любимую "Литературку" - настолько глупой и пресной она казалась. Одно время он думал, что дело в навязываемой сверху идеологии, и попробовал, по примеру отца, слушать западные радиостанции. Увы: то, что ему удалось разобрать сквозь треск и посвист глушилок, не стоило трудов. К тому же Сашу не покидало ощущение, что он всё это уже где-то слышал.
- Слушай… а может, эти англичане в чай каких-нибудь наркотиков добавили? Что вы так все по этой гадости вонючей убиваетесь? - догадалась Валя.
- Да ну тебя, - вздохнул он. - Меньше телевизор смотри.
- А чего телевизор? - наивно спросила Валя.
- Да чтобы мозги всякой хренью не полоскать. Запугивают: наркота-шмаркота, социальная ответственность. Электорат ведётся.
Валя с тревогой посмотрела на мужа, который расхаживал по комнате, рубя ладонью воздух.
- Ты это чего?
- А ничего! Есть простая штука. Свобода выбора. Там она есть. А здесь её нет. И не будет никогда. Вот хоть убейся, а такого чая я больше никогда в жизни не попробую. Ни-ког-да. Знаешь, это конкретно ломает.
- Ну можно же пить нормальный чай, как все? - простонала Валентина.
- Вот-вот. Как все. Как быдло. Знаешь, Валька, - неожиданно для самого себя ляпнул он, - хорошо, что у нас детей нет. Представляешь, им ведь тоже всю жизнь хлебать эту гадость со слоном…
Валя плюхнулась обширной задницей на диван и некрасиво, по-бабьи, зарыдала.
1985 год, декабрь. Электропоезд в р-не ст. Балабаново.
- Ну и чего бу-бу-бухтишь? Брось ты эту дуру-ру-ру-ру бабу, - прогудел голос Модеста откуда-то сверху.
Саша понимал, что спит и видит сон - хотя бы потому, что настоящий Модест никогда не позволил бы себе тыкать и называть его супругу "бабой". Но просыпаться очень не хотелось - крепко промёрзший вагон электрички, битком набитый усталыми обозлёнными людьми и негабаритной кладью, был не самым уютным на свете местом. К тому же сон был интересный.
- Брось ты свою бабу-бу-бу, - поднялась в мозгу стайка пузырей.
- Она мне жена, - попытался было возразить Саша. - И площади у меня нет. Однушку делить будем?
Модест сгустился, заодно прояснилась и местность. Они стояли на лестничной клетке в институте, рядом с независимым видом тусовалась Татусик и докуривала длинную коричневую папиросу.
Лбов во сне знал, что Туся его не одобряет, и потому он от нее отвернулся.
- Ну и что? Вот из-за такой ерунды разводиться? - Туся подняла выщипанные бровки. - И куда ты теперь пойдёшь?
- Не знаю. Не могу с ней жить больше, - огрызнулся Лбов.
Сон сконцентрировался, стал ясным: Саша даже припомнил, что такой разговор и в самом деле имел место - не далее как вчера.
- Ненавижу, - повторил он во сне то, что говорил наяву. - И квартиру эту ненавижу. И страну эту ненавижу.
- Бу-бу-бу, - подал откуда-то голос Деев.
- Ну ты совсем плохой, такие вещи говорить, - перебила Туся. - Знаешь, что за это бывает? - Она машинально оглянулась, но в курилке никого не было: Модест куда-то исчез. - А страна-то что тебе сделала?
- А вот то и сделала. В говнище сдохнем, как лошьё позорное.
- Ну вот что... - Туся закрыла рот, обдумывая конец фразы. - Я, положим, нормальная, от меня тебе неприятностей не будет. А вот мне неприятности от тебя не нужны. Так что больше я с тобой на эти темы разговаривать не буду. И тебе не советую. Люди разные бывают. Мой дедушка в своё время анекдот рассказал про колхозы. Потом десять лет в лагере смеялся. Ты как хочешь, а мне здесь жить, - закончила она и решительно раздавила бычок в банке из-под венгерского горошка.
- Не слу-лу-лулушай дуру-ру-ру-ру... - Это снова был Модест, он висел где-то под потолком и подавал Саше знаки. Саша чуял, что Модест понимает в этой жизни больше, чем Татусик, и решил довериться Модесту.
- Полетели-ли-ли-ли! - Модест опустил вниз пухлую руку. - Нам надо-до-до-до подниматься!
"Подниматься" - это было хорошее слово. Саша протянул руку, ухватился за модестову пятерню, и они поднялись вверх.
- Бу-бу-бу-бу, - призрачный Модест пускал пузыри в небо, - полетели в кааба-ба-ба-бак. У тебя бу-бу-бу-бли или ба-ба-баксы?
Во сне Лбов откуда-то знал, что "баксы" - это "зелёные", а "бубли" - это "деревянные". В чём между ними разница, он не очень осознавал, кроме того, что получать надо в "зелёных", а платить - в "деревянных".
- Куда зава-ва-вы-вы-валимся? - не отставал Модест.
- К белым медведям! - крикнул Саша.
Тем временем сашин сосед по лавке доел домашнюю булочку с курагой, встал, с кряхтеньем поднял с пола грязный баул и вклеился в толпу, тщась пробиться к тамбуру. Его место занял огромный мужик в рыжей дублёнке. Мужик поёрзал гузном, крякнул и мощно нажал всем телом, очищая место себе и отжимая соседей. Сашу вдавило в тихо дремлющую приоконную бабусю. Та ойкнула и сразу же выставила остренький локоток.
В этот момент затрыднел чей-то сотовый.
Лбов, всё ещё не прочухавшись, автоматически хлопнул по карману, где должен был лежать его "Сименс". В кармане было пусто.
Сотовый затарахтел снова - "трррыньдзь, трррыньдзь".
- Ой, звиняйте! - просипела бабуся, наклоняясь к сумке в ногах и вытаскивая из её зева пронзительно орущий будильник с красной кнопкой наверху. - Вот же старость не радость! Завела и забыла, представляете? - обратилась она к Саше со смущённым оживлением, радуясь возможности завязать разговорчик со свежим человеком. - А вы с Москвы?
- М-минуточку, - невежливым голосом перебил Саша. Он чувствовал, что вот-вот забудет что-то очень важное.
Бабка обиделась, сложила губы гузкой и отвернулась к окну.
Этой секунды Лбову хватило на то, чтобы ворохнуть в голове стремительно тускнеющие угольки сна.
1986 год, март. Москва.
- Интересно, очень интересно, - заключил Модест, выпуская изо рта клуб табачного дыма. - Это, значит, первый раз у тебя было? - Саша кивнул. - А как у тебя называлась эта штука со звонком?
- Сименс, - повторил Лбов.
- Странно. У меня - "мобильник". Или "мобилка". Судя по нашим описаниям, это одно и то же. А вот Тер рассказывал мне про какой-то "пейджер".
- Это совсем другое, - твёрдо сказал Тер-Григорян. - Не телефон. Это вроде калькулятора. И с него нельзя звонить. На неё звонить можно. Только получается почему-то не звонок, а текст.
- Гм, любопытственно. Я вообще-то слышал про нечто подобное. Один товарищ мне говорил, что в Штатах есть автомобильные телефоны. Но это недешёвое удовольствие.
- А может, сименсы и пейджеры - неуверенно сказал Тер, - это разные варианты?
- Разные варианты чего, друг мой прекрасный? - скосил глаза Модест.
- Будущего, - решился Аристакес. - Мы все видим будущее, правда? А оно может быть разным.
- Боюсь, - вздохнул Модест, - что вы, дорогой мой друг, чрезмерно увлекаетесь творчеством братьев Стругацких.
Тер насупился.
- Вы же всё прекрасно понимаете… - начал он.
- Пока что, - наставительно воздел палец Модест, - я ещё ничего не понимаю. Мы имеем дело с неким, не побоюсь этого слова, экстраординарным явлением, но я бы предостерёг вас, дорогие мои люди, от поспешных интерпретаций. Я, признаться, испытываю определённый когнитивный диссонанс…
- Вот опять, - подал голос Аркадий Яковлевич.
- Что? - Модест с недоумением посмотрел на Цунца.
- Эти слова. Я же вам говорил, - Аркадий Яковлевич осторожно выпрямил спину, но стул опасно заскрипел, и Цунц немедленно сгорбился.
- Н-да, - вынужден был признать Эм-Ве-Де, - и в самом деле.
- А что это такое? Ну, этот… диссонанс, - хлопнула ресницами Юна. - Это ведь что-то из музыки?
- М-м-м… - Деев смущённо повертел в руках трубку. - Сейчас уже не скажу. Вылетело из головы. Но в тот момент мне это выражение казалось уместным…
- У меня все слова сразу забываются, - пожаловалась Татусик. - Типа решето.