- Говоря, армяне подъехали из Карабаха. Скоро тут весь Союз соберётся. А кстати, насчёт Союза. Что, трындец тюрьме народов?
- Полный и окончательный, - вздохнул Саша. Он знал наверняка, но это знание его почему-то совсем не радовало.
- Если танки пойдут, от нас мокрого места не останется, - вступил в беседу кантующийся рядом хиппарь с длинным немытым хайром и огромным значком "Я другой ТАКОЙ страны не знаю!".
- Не пойдут, - уверенно сказал парень. - Побоятся против народа идти. Ты Янаева по телевизору видел? Как у них руки тряслись?
- Руки-то руки, а танки-то танки, - не согласился длинноволосый. - Как в Чехословакии. Тоже, небось, руки тряслись. Накатят стограммулечку, поднимут трубочку - и подавят всех на лаваш.
- В Вильнюсе не очень-то подавили.
- Ну ты сравнил! Там народ такой, свободный… Они с советской властью никогда не мирились. Настоящие люди. "Балтийский Путь" помнишь? Я там был. Офигительное дело. Вся республика стояла, за руки держалась. Мужики, бабы, дети - все вышли. А нас здесь сколько? Пипл же наш тупой в массе своей… Помнут танками, как пить дать. Танк - штука страшная. Если чего, все побегут. И ты побежишь, и я побегу. И Ельцин тоже побежит, когда на штурм пойдут.
- Ельцин не побежит, - сказал Саша. - И станет президентом России.
- Да я ничего не говорю, - хайрастый посмотрел на Лбова с равнодушным недоверием. - Может, и станет. Ну да пошло оно нах. Умрём за свободу и демократию. От холода, - добавил он.
- Да тепло же.
- Эх, чайку бы сюда сейчас, - вздохнул хиппан, уговорив ещё одну сашину сигаретку. - Может, костерок развести?
- Нельзя, - вздохнул парень. - Сказано: никакого открытого огня.
- Чайку бы хорошо, - вздохнул Лбов. -Я вот пил английский чай. Лапсанг Сушонг. Это… это такой сорт. В Москве его нет… надеюсь, будет когда-нибудь.
- Если Ельцин победит, в Москве всё будет, - уверенно сказал парень в камуфляже. - Ещё сигаретку не жалко?
- Не жалко, - Саша отдал ему пачку с двумя оставшимися.
- Всё будет. Даже пусть дорого. Денег заработаем, - парень улыбнулся. - Главное коммуняков сковырнуть. Тогда заживём как люди.
ПЕРЕД
18 января 1991 года. Утро.
Он смотрел на государственную границу Советского Союза.
Конечно, Цунц понимал, что зелёная линия - это на самом деле вовсе не граница, пусть даже формально территория аэропорта считается нейтральной. И тем не менее, сейчас, для него лично, это была именно граница. Отделяющая одну жизнь от другой. Вернее - не-жизнь, которую он влачил здесь, от Настоящей Жизни - которая начнётся там, в Стране Израиля.
Перед ним стояла габаритная тётка, с усиками над верхней губой, и судорожно сжимала в кулаке ладошку маленького мальчика - видимо, сына. Мальчик тоже цеплялся за маму: молча, крепко.
Аркадию захотелось сделать какой-нибудь символический жест. Он наклонил голову, как бы разглядывая что-то на полу, и осторожно, чтобы никто не увидел, плюнул - точнее, выцедил слюну на грязный пол. Это было всё, что он хотел сказать советской стране, которую он ненавидел всей душой, всем сердцем, всем сознанием - как Блок революцию. Хотя нет, Блок революцию, кажется, любил. Или заставлял себя любить - как и он, Цунц, как и все приличные люди, терпевшие здесь каждодневные унижения, издевательства, хамство, мерзкую погоду и темноту на улицах.
Ничего-ничего. Больше этого не будет.
Само пересечение границы произошло как-то спокойно и буднично. Хотя Аркадий до последнего момента боялся какой-нибудь накладки, какой-нибудь неправильно заполненной бумажки, из-за которой его тут же схватят и поволокут в органы. Он презирал себя за этот страх и никак не мог от него отделаться. Но всё прошло как по маслу.
По ту сторону турникета было чище и как-то радостнее. Уезжающие олим слегка портили впечатление - они бестолково суетились, не зная, куда деть себя и многочисленные чемоданы с блестящими железными набойками на углах. Цунц смотрел свысока: он уезжал налегке, не желая иметь дело с вещами из прошлой жизни. Всё его имущество уместилось в старую спортивную сумку.
Он пошел вперед - и вдруг замер на месте.
Прямо напротив него был рай.
Это был настоящий рай - такой, каким Аркадий воображал его себе всю жизнь. Стеклянный магазин, сияющий изнутри неземным бело-голубым светом. Сквозь стекло виднелись полки, уставленные коробками, бутылками, разнообразными соблазнительными вещицами. Сыто поблёскивали жестяные бока пивных банок. В углу, у самой стены, скучал понурый выводок матрёшек с лицами Ленина, Сталина и Горбачёва.
Никакой очереди. Более того - стеклянные двери этой пряничной избушки оказались гостеприимно распахнуты. И над всем этим великолепием победно сияет надпись "DUTY FREE".
Цунц вошёл в райские врата, ёжась и недоумевая - может быть, это спецмагазин для работников аэропорта?
Его успокоил вид давешней тётки с мальчиком, которая стояла у витрины и что-то увлечённо выглядывала. Мальчик жался к маме, обвив руками толстую ногу.
Цены были в долларах. Доллары у него были.
Сверившись с ценниками, Аркадий понял, что вполне может позволить себе бутылку "Наири". Потом передумал (долларов было маловато) и приобрёл банку "Туборга". Взгляд зацепился за полочку, где лежала мелочёвка: какие-то цветные коробочки с непонятными надписями.
- Это у нас чай, - проследила за его взглядом продавщица. - Английский, - добавила она. - В пакетиках.
- И что, берут? - поинтересовался Цунц.
- Ну… - девушка дёрнула плечами, - вообще-то как сказать… Мне вот не очень понятно, зачем. В самолёте тем, кто хочет, чай дают обычно.
- А скажите, - прищурился Аркадий, вспоминая давнее, - есть ли у вас английский чай Лапсанг Сушонг? Он, знаете, такой… пахнет копчёным.
- Такого не знаю, - равнодушно сказала девушка.
- И не узнаете, - пообещал ей Цунц, дивясь невесть откуда нахлынувшей смелости. - Никогда не узнаете, никогда. Если только еврей замуж не возьмёт и отсюда вас не вывезет.
- Вы ещё что-нибудь берёте? - скучным голосом спросила продавщица.
- Лапсанг, слышите? - с удовольствием повторил Аркадий Яковлевич. - Лапсанг Сушонг.
4 октября 1993 года. День.
Он лежал на крыше высотки.
ПСО-1 позволял чётко видеть копошащихся внизу человечков.
Винтовка, к сожалению, была не родной. Увы, провезти в Москву любимую СВД было не то чтобы невозможно, но слишком рискованно.
Вообще-то, в Москву Аристакес не собирался - и уж тем более по таким делам: на родине дел хватало с головой. Но после той горной деревушки у него начали трястись руки. Даже не трястись - а так, немножечко не слушаться. Совсем чуточку. Просто когда он ловил в прицеле азера, его скручивала дикая ненависть. Ремесло же снайпера требует определённого абстрагирования от ситуации: на спуск следует нажимать с тем же чувством, с которым гроссмейстер делает правильный ход. А когда хочется рвать врага руками, начинаются проблемы с плавностью спуска и точкой срабатывания.
Командование отнеслось к личным проблемам Тер-Григоряна правильно. Было сделано два звонка, и через неделю Тер-Григорян был отправлен на передержку - подальше от линии фронта. В Москву.
Здесь он впервые ощутил, насколько отвык от мирной жизни. В Ереване война жила в городе, как в своём доме. Москва же была городом мирным, это было видно по всему, начиная от витрин и кончая лицами обывателей. Это раздражало. Раздражало настолько, что он почти обрадовался, когда в одном из новооткрывшихся кабаков увидел азера с характерной посадкой головы и узнаваемыми движениями. Они посмотрели друг на друга, кивнули и пересели за один столик; пили весь вечер, неспешно беседуя о преимуществах и недостатках новой модификации СВД со складным прикладом. После этого случая он почувствовал, что дрожь из рук ушла. Он снова мог убивать этих тварей спокойно и хладнокровно.
Однако мирная жизнь постепенно затягивала. Оживал погребённый в глубинах души прежний Тер-Григорян - замкнутый, наивный, не понимающий своего места в жизни и своего долга перед народом и землёй Армении. Предотъездный Тер-Григорян.
Чтобы не забыться, он стал скрупулёзно соблюдать дисциплину снайпера: носить солнцезащитные очки, каждый день держать на вытянутой руке утюг для укрепления лучезапястного сустава, и так далее. Телевизор он перестал смотреть по тем же причинам, и поэтому пропустил момент, когда всё стало очень серьёзно.
И когда с ним связались хорошие люди, предъявили правильные рекомендации и объяснили задачу, ему пришлось потратить полчаса, чтобы кое-как разобраться в проблеме.
В принципе, всё было понятно. Ельцин из последних сил удерживал Россию от коммунистического реванша, после которого всех хороших людей посадят в лагеря, восстановят тюрьму народов, а Арцах отдадут азерботам. Допустить этого ни в коему случае нельзя. Поэтому засевшие в Белом Доме дураки и провокаторы должны быть нейтрализованы. Некоторое смущение вызывала отведённая ему роль, но Тер-Григорян был не ребёнок - и даже не тот мэ-нэ-эс, который летел из Москвы в Ереван, совершенно не представляя, как будет жить дальше. Теперь Аристакес понимал многое, в том числе и слово "надо" - во всём его мрачном величии.
Он чуть опустил прицел. Подумал, что Т-образную конструкцию шкал углов прицеливания и дальномера в книжках почему-то называют "перекрестием".
В обычной - то есть боевой - ситуации у него был бы один выстрел. Сейчас он мог позволить себе такую роскошь, как три. После этого он должен уйти, пока ОМОН не начнёт работать по крышам. Но три выстрела у него есть. Три выстрела ему обещали точно.