- Не воображай, что тебе это удастся, - сказал он.
Я растерялся сначала, потом сообразил.
- Сам об этом подумал?
- Конечно.
- Что ж, сразимся. Может, кто-нибудь и сдохнет.
- А если оба?
Мы стояли друг против друга злые, взбыченные, отбрасывая на снегу одинаковую тень. И вдруг обоим стало смешно.
- Фарс, - сказал я. - Вернёмся в Москву, будут нас показывать где-нибудь в цирке. Два-Анохин-два.
- Почему в цирке? В Академии наук. Новый феномен, вроде розовых облаков.
- Которых нет.
- Посмотри. - Он показал на небо.
В тусклой его синеве качалось розовое облако. Одно-единственное, без соседей и спутников, как винное пятно на скатерти. Оно подплывало медленно-медленно и очень низко, гораздо ниже грозовых облаков, и совсем не походило на облако. Я бы даже не сравнил его с дирижаблем. Скорей всего, оно напоминало кусок раскатанного на столе тёмно-розового теста или запущенный в небо большой малиновый змей. И, странно подрагивая, словно пульсируя, шло наискось к земле, как живое.
- Медуза, - сказал мой "дубль", повторяя мою же мысль, - живая розовая медуза. Только без щупалец.
- Не повторяй моих глупостей. Это - вещество, а не существо.
- Ты думаешь?
- Как и ты. Посмотри получше.
- А почему оно вздрагивает?
- Клубится. Это же газ или водяные пары. Или не водяные. А может быть… пыль, - прибавил я неуверенно.
Малиновый змей остановился прямо над нами и начал снижаться. От нас его отделяло метров пятьсот, не больше. Дрожащие края его загибались вниз и темнели. Змей превращался в колокол.
- Дуб маврийский! - воскликнул я, вспомнив о кинокамере. - Снимать же надо!
И бросился к своей "Харьковчанке". Проверить, работает ли аппарат и в порядке ли кассета с цветной плёнкой, было делом одной минуты. Я начал снимать прямо из открытой двери, потом, спрыгнув на лёд и обежав спаренные снегоходы, нашёл другой пункт для съёмки. И тут только заметил, что мой альтер эго стоит без камеры и растерянно наблюдает за моей суетнёй.
- Ты почему не снимаешь? - крикнул я, не отрываясь от видоискателя.
Он ответил не сразу и с какой-то непонятной медлительностью:
- Не… знаю. Что-то мешает… не могу.
- Что значит "не могу"?
- Не могу… объяснить.
Я уставился на него, даже забыв об угрозе с неба. Вот наконец это различие! Значит, мы не совсем, не до конца одинаковые. Он переживает нечто, меня совсем не затрагивающее. Ему что-то мешает, а я свободен. Не задумываясь, я поймал его в объектив и запечатлел на фоне снегохода-двойника. На мгновение я даже забыл о розовом облаке, но он напомнил:
- Оно пикирует.
Малиновый колокол уже не опускался, а падал. Я инстинктивно отпрыгнул.
- Беги! - закричал я.
Мой новоявленный близнец наконец сдвинулся с места, но не побежал, а как-то странно попятился к своей "Харьковчанке".
- Куда?! С ума сошёл!
Колокол опускался прямо на него, но он даже не ответил. Я снова прильнул к видоискателю: не упускать же такие кадры. Даже страх пропал, потому что творившееся передо мной было поистине неземным феноменом. Ничего подобного не снимал никогда ни один оператор.
Облако резко уменьшилось в размерах и потемнело. Теперь оно походило на опрокинутую чашечку огромного тропического цветка. От земли его отделяло метров шесть-семь, не больше.
- Берегись! - крикнул я.
Я вдруг забыл, что он тоже феномен, а не человек, и гигантским, непостижимым для меня прыжком рванулся к нему на помощь. Как выяснилось, помочь ему я все равно бы не мог, но прыжок сократил расстояние между нами наполовину. Вторым прыжком я бы достал его. Но что-то не пустило меня, даже отбросило назад, словно удар волны или ураганного ветра. Я чуть не упал, но удержался, даже камеры из рук не выпустил. А чудовищный цветок уже достиг земли, и теперь уже не малиновые, а багровые лепестки его, диковинно пульсируя, прикрывали обоих двойников - снегоход и меня. Ещё секунда - и они коснулись запорошённого снегом льда. Теперь рядом с моей "Харьковчанкой" возвышался странный багровый холм. Он словно пенился или кипел, окутанный переливающейся малиновой дымкой. Словно электрические разряды, вспыхивали в ней золотистые искорки. Я продолжал снимать, стараясь в то же время подойти ближе. Шаг, ещё шаг… ещё… Ноги наливались непонятной тяжестью, их словно гнуло, притягивало к ледяному полю. Невидимый магнит в нём как бы приказывал: стоп, ни с места! Ни шагу дальше. И я остановился.
Холм чуточку посветлел, из багрового опять стал малиновым и вдруг легко взметнул вверх. Опрокинутая чашечка разрослась, порозовевшие края её медленно загибались вверх. Колокол превратился снова в змей, а розовое облако в сгусток газа, клубящийся на ветру. Он ничего не унёс с земли, никаких сгущений или туманностей не было заметно в его воздушной толще, но внизу на ледяном поле осталась только моя "Харьковчанка". Её загадочный двойник исчез так же внезапно, как и появился. Лишь на снегу ещё виднелись следы широченных гусениц, но ветер уже сдувал их, покрывая ровным пушистым одеялом. Скрылось и "облако", пропало где-то за ребром ледяной стены. Я посмотрел на часы. Прошло тридцать три минуты с тех пор, как я, очнувшись, засёк время.
Я испытывал необычное чувство облегчения от сознания того, что из моей жизни ушло что-то очень страшное, страшное по своей необъяснимости, и ещё более страшное, потому что я уже начал привыкать к этой необъяснимости, как сумасшедший к своему бреду. Бред улетучился вместе с розовым газом, исчезла и невидимая преграда, не подпустившая меня к двойнику. Сейчас я беспрепятственно подошёл к своему снегоходу и сел на железную ступеньку, не заботясь о том, что примёрзну к ней на все крепчавшем морозце Ничто меня уже не заботило, кроме мысли о том, как объяснить этот получасовой кошмар. И во второй, и в третий, и в десятый раз, опустив голову на руки, я спрашивал вслух:
- Что же, в сущности, произошло после катастрофы?
4. СУЩЕСТВО ИЛИ ВЕЩЕСТВО?
И мне ответили:
- Самое главное, что вы живы, Анохин. Честно говоря, я опасался самого худшего.
Я поднял голову: передо мной стояли Зернов и Толька. Спрашивал Зернов, а Толька рядом топтался на лыжах, перебирая палками. Лохматый и толстый, с каким-то пушком на лице вместо нашей небритой щетины, он, казалось, утратил всю свою скептическую насмешливость и смотрел по-мальчишески возбуждённо и радостно.
- Откуда вы? - спросил я.
Я так устал и измучился, что не в силах был даже улыбнуться.
Толька заверещал:
- Да мы близко. Ну, километра полтора-два от силы. Там и палатка у нас стоит…
- Погодите, Дьячук, - перебил Зернов, - об этом успеется. Как вы себя чувствуете, Анохин? Как выбрались? Давно?
- Сразу столько вопросов, - сказал я. Язык поворачивался у меня с трудом, как у пьяного. - Давайте уж по порядку. С конца. Давно ли выбрался? Не знаю. Как? Тоже не знаю. Как себя чувствую? Да, в общем, нормально. Ни ушибов, ни переломов.
- А морально?
Я наконец улыбнулся, но улыбка получилась, должно быть, кривой и неискренней, потому что Зернов тотчас же снова спросил:
- Неужели вы думаете, что мы бросили вас на произвол судьбы?
- Ни минуты не думал, - сказал я, - только судьба у меня с причудами.
- Вижу. - Зернов оглядел нашу злосчастную "Харьковчанку". - А крепкая оказалась штучка. Только помяло чуть-чуть. Кто же всё-таки вас вытащил?
Я пожал плечами.
- Вулканов здесь нет. Никаким давлением снизу вас выбросить не могло. Значит, кто-то вмешался.
- Ничего не знаю, - сказал я. - Очнулся я уже здесь на плато.
- Борис Аркадьевич! - вдруг закричал Толька. - А машина-то одна. Значит, другая просто ушла. Я же говорил: снегоход или трактор. Зацепили стальными канатами и ать, два - дубинушка, ухнем!
- Вытащили и ушли, - усомнился Зернов. - И Анохина с собой не взяли. И помощи не оказали? Странно, очень странно.
- Может, не смогли привести его в чувство? Может, решили, что он умер? А может, ещё вернутся, может, у них стоянка где-нибудь поблизости. И врач…
Мне надоели эти идиотские фантазии: заведи Тольку - не остановится.
- Помолчи, провидец! - поморщился я. - Тут десять тракторов ничего бы не сделали. И канатов не было: приснились тебе канаты. А второй снегоход не ушёл, а исчез.
- Значит, всё-таки был второй снегоход? - спросил Зернов.
- Был.
- Что значит - исчез? Погиб?
- В известной степени. В двух словах не расскажешь. Это был двойник нашей "Харьковчанки". Не серийная копия, а двойник. Фантом. Привидение. Но привидение реальное, вещественное.
Зернов слушал внимательно и заинтересованно, не говоря ни слова. Ничто в глазах его не кричало мне: псих, сумасшедший, тебя лечить надо.
Зато Дьячук мысленно не скупился на соответствующие эпитеты, а вслух сказал:
- Ты вроде Вано. Обоим чудеса мерещатся. Прибежал, понимаешь, и кричит: "Там две машины и два Анохина!" И зубами клацает…
- Ты бы на четвереньках пополз от таких чудес, - оборвал его я. - Никому ничего не мерещилось. Было две "Харьковчанки" и два Анохина.
Толька пошевелил губами и, ничего не сказав, посмотрел на Зернова, но тот почему-то отвёл глаза. И вместо ответа, кивком головы указывая на дверь позади меня, спросил:
- Там все цело?
- Кажется, все, хотя специально не проверял, - ответил я.
- Тогда позавтракаем. Не возражаете? Мы с тех пор так ничего и не ели.