- А конец месяца - это вообще ад, - добавил он, жуя чапли-кебаб с соусом "Тысяча островов". - И нас несёт прямиком туда.
У Люси зазвенел мобильник.
- Номер не определяется, - нахмурилась она. - Что-то тут не так.
- Да ладно, какой-нибудь псих, - сказал Рой.
Телефон продолжал извергать трели, зловеще вибрируя.
- Посмотрим… Детектив Уисли, - сказала она в трубку, всё ещё размышляя об ответственности и доверии.
В трубке послышалось тяжёлое дыхание. Потом мужской голос произнёс какое-то неразборчивое слово и отключился.
- Псих, - разочарованно констатировала Люси, убирая телефон.
- Что он сказал? - заинтересовался Бэксайд.
- Я не поняла, - детектив Уисли потёрла лоб. - Кажется, что-то вроде "кал". Или "гол".
- Кал-гол? Сексуальный маньяк, тоскующий по твоим колготкам? - ухмыльнулся Бэксайд, поедая горячую булочку с ветчиной и соусом "Тысяча островов".
- Прекрати, - попросила Уисли. - К тому же ты прекрасно знаешь, почему я не ношу… это, - Люси демонстративно запнулась.
- Ох, извини, - Рой тут же стал серьёзным, - я, конечно, знаю… ну, неофициально… но я забыл, чего именно ты не носишь. Я считал, у тебя проблемы с трусиками, - неуклюже соврал он.
- Забывать такие вещи безответственно, - буркнула Люси, стараясь не показывать, что ей приятно его доверие: он мог бы истолковать это превратно и снова начать свои домогательства.
Люси не могла носить колготки. Ими её чуть не задушил отец, точнее, мать (это случилось уже после операции) - вечером, в день её рождения. Из восемнадцати фобий, которые она приобрела в тот сложный вечер, у неё после многолетнего лечения осталось всего четыре: страх перед колготками, ужас перед семейными праздниками, нелюбовь к вечерам и боязнь высоты. Её психоаналитик, Кисса Кукис, очень злилась из-за этой последней фобии, так как она не вписывалась в клиническую картину. Люси была бы рада избавиться от неё, но не могла: высоты она и в самом деле боялась. Что касается колготок, то ей ощутимо их не хватало, особенно в холодные дни. Зато фобия на колготки отлично вписывалась в клиническую картину, а Люси не хотела подводить своего психоаналитика: это нарушило бы то доверие, которое должно существовать между врачом и пациентом, а это было бы безответственно с её стороны. Поэтому она постаралась внушить себе страх перед колготками, который отныне составлял важную часть её идентичности. Получалось, правда, не очень, но она продолжала работать над этим.
- Извини, - повторил Рой. - Кстати, - решил он перевести разговор на безопасную тему, - что с тобой случилось сегодня утром? Ты говорила о каком-то камне…
- Кирпич. Представь себе, на меня свалился кирпич. Когда я выходила из дому. Кажется, сполз с крыши. Я могла умереть, если бы не увернулась.
- Это вряд ли, - компетентно заявил Рой. - Сейчас кирпичи делают пустотелыми, из облегчённой керамики. Недавно в мексиканском квартале было дело: мать пыталась убить младенца, отнесла его на стройку и четыре часа била его кирпичами по голове.
- И что же? - заинтересовалась Люси.
- Кирпичи кончились. А ей влепили штраф за умышленную порчу собственности строительной компании.
- Не слишком ли это жестоко? - усомнилась Уисли. - В конце концов, у неё были причины воспользоваться этими кирпичами. Нам, представителям власти, нужно быть на стороне простых людей, а не корпораций.
- Она могла бы поступить более ответственно, - твёрдо сказал Рой. - Например, распилить ребёнка на части бензопилой. Или положить в микроволновку.
- Может быть, у неё не было микроволновки, - предположила Люси.
Телефон зазвонил снова. На этот раз голос в трубке был более разборчивым.
- Каки, - сообщил незнакомец. - Каки-завоняки. Найди девочку.
Телефон хрюкнул и отключился.
- Что там? - потянулся к ней Рой.
- Похоже на детский стишок, - вздохнула Уисли. - Ты прав, это какой-то маньяк, они все любят детские стишки и загадки. Может быть, поймаем его и хорошенько надерём ему задницу? Хотя нет, нам ещё писать чёртову уйму бумажек. Носорог требует, чтобы с отчётностью был полный порядок.
- Дерьмо, - разочарованно сказал Бэксайд. - Ненавижу такие дни.
- Дерьмо и есть, - уныло согласилась Люси. - Мне сегодня нужно успеть в больницу святого Христофора. К папе-маме. То есть к маме-папе.
- Мне тоже, в госпиталь святого Мартина, - напомнил Рой. - Давно я не видал сестрёнку.
- Не стоит посещать её слишком часто, - посоветовала Уисли. - У неё может случиться кризис идентичности. Да и твои проблемы тоже могут обостриться.
В госпитале святого Мартина у Роя жила сестра, страдающая ретроамнезией после неудачной попытки вагинальной лоботомии, сделанной гинекологом-извращенцем, испытывавшим преступное влечение к женским мозгам. Рой был в ярости: он очень любил сестру. Он даже поклялся пристрелить маньяка на следующий же день после выхода на пенсию: чувство ответственности не позволяло ему сделать это раньше. Увы, преступного гинеколога, помещённого в психиатрическую лечебницу, залюбил до смерти санитар-гермотрансвестит, бывший сержант, испытывающий сложные чувства к гинекологам. С тех пор Рой страдал фобиями по отношению гермотрансвеститам и сержантам. Эти неправильные, неполиткорректные фобии, являющиеся, по сути, проявлениями нетерпимости к альтернативным формам сексуальности и неприятием субординации, оттолкнули от него коллег и отдалили карьерные перспективы. Но Уисли старалась его поддерживать: она считала, что как профессионал Рой ведёт себя адекватно. Во всяком случае, когда на нём мундир, он контролировал себя.
- Так что лучше съезди к святому Витту, - сказала Люси по-дружески.
В нервно-паралитическом центре святого Витта у Роя лежала кузина: с ней случился трёхсторонний инсульт после того, как лучшая подруга изнасиловала её щипцами для омаров. Обычная американская история.
- Ладно, - выдохнул Рой. - Поехали.
ГЛАВА 2
Владимирильич Лермонтов мастерил атомную бомбу. С её помощью он намеревался погрузить Америку в хаос, из которого поднялся бы новый мир - безумный мир неограниченного насилия.
Он любил безумие и насилие и считал себя их служителем. Хаос придавал ему сил и помогал работать чётко и аккуратно.
Лермонтов был не первым, кто пытался взорвать атомную бомбу в центре Нью-Йорка. Обычно этим занимались слабоумные маньяки. Лермонтов их презирал. Он не был слабоумным, не был он и маньяком. Во всяком случае, обыкновенным маньяком.
Его мать была коммунистической активисткой, отец - потомком русских эмигрантов из старинного черносотенного рода. От отца он унаследовал фамилию, мать дала ему имя, а также кое-что посущественнее - номера тайных счетов запрещённых коммунистических организаций. Кроме того, мать привила сыну вкус к безумию и анархии, а отец - любовь к насилию и дисциплине. Вместе они воспитали совершенного воина Хаоса.
Отец Лермонтова погиб жалкой, ничтожной смертью. Его убило традиционное развлечение русских погромщиков - лизание ядовитой галлюциногенной жабы из отравленных вод Волги. Однажды жаба съела таблетки "экстази", приготовленные его женой для заседания тайной партячейки. В тот день её поры выделили воистину адскую смесь. Отведав её, Лермонтов-старший в приступе достоевщины зарубил себя топором.
Маму Лермонтов-младший убил сам, удушив отцовской жабой. Он это сделал не из-за кризиса доверия, как нормальный американец, а хладнокровно и осознанно - чтобы исказить свою клиническую картину и обмануть врачей.
Ему повезло: дело расследовали невнимательные и безответственные люди. Они быстро выписали Лермонтову стандартный диагноз и отправили на коррекцию в Центр Пиаже. Там ему сделали лоботомию - точнее, думали, что сделали: Владимирильич подкупил лечащего врача, и вместо части мозга ему удалили аппендикс. Таким образом он вышел на свободу, сохранив в неприкосновенности свой интеллект - холодный и острый, как бритва, свободный от чувства любви и сознания ответственности.
Лермонтов жил в подвале клиники для слабоумных детей. Для отвода глаз он снимал лофт в Квинсе, вблизи аэропорта, но появлялся там редко - только чтобы оплатить счета. Его настоящим домом был тёмный, смрадный подвал, в котором он ютился, подобно червю.
Большую часть его жилища занимал лазерный плутониевый вибровакуумный пресс. Он позволял изготавливать компоненты атомного оружия из сырого плутония. Он был создан в тайных террористических лабораториях КГБ и попал в руки Владимирильича через коммунистические контакты матери.
Оставшееся место занимали холодильники и контейнеры. Как всякий безумец, Лермонтов дорожил своим здоровьем. Он ел только органическую пищу, пил только натуральную, генетически неизменённую, воду. Кроме того, каждый день он тратил полтора часа на изучение математической теории хаоса: погружая в него Америку, он хотел знать, во что же именно он собирается её погрузить.
Каждое утро он подтягивался на обрезке водопроводной трубы, вмурованном в стену подвала. Пока что его личный рекорд составлял восемьдесят четыре подтягивания. Лермонтов собирался довести свой результат до ста, прежде чем взорвать бомбу. Он надеялся, что стальные мышцы помогут ему выжить в мире неограниченного насилия.
Владимирильич снова взялся за очередную коробку из-под кукурузных хлопьев, где лежал плутоний для нового сегмента бомбы. Он был горячим на ощупь: процент радиоактивного изотопа в нём был близок к критическому.
Коробки он получал по почте от своего единственного союзника, такого же воина Хаоса, как и он сам. Он никогда в жизни не видел этого человека. Тот иногда звонил ему и давал краткие инструкции.