этого, я надеюсь, со мной никогда не случится: от этого меня сохранит именното святое учение, в постижении которого я стараюсьнайтисмыслжизни.Неулыбайся, Мармэ. Христианское учение открывает человеку, в чем смыслжизни,и научает его управлять своими страстями. Ты неразговориламне,чтояоблегчила тебе твою долю тем, что обращаюсь с тобою не как с рабыней, акакс равной мне женщиной; а ведь это произошло оттого, чтонашучительвелелнам в каждом человеке видеть нашего брата, и потомумнеотрадноисладконазывать тебя моею «сестрою» и устроить тебе покой и довольство.Нодальшесогласие наше идти не может, потому что ты почитаешьсебявправебратьужизни все, что только возможно схватить, а я рассуждаю иначе.
— О, конечно, схватить все, что можно! — перебилаМармэ.—Длячегоупускать свое счастие?
— Счастие!.. Это неясноеслово,Марема.Ктоможетсказать:вчемсчастье?.. Для тебя это,бытьможет,достиженьетого,чтотебесейчаснравится, а для… другой…
— Ты хочешь сказать, для христианки?
— Может быть, да. Для нее лучшаярадость—вовсеневтом,чтобывырвать у жизни сейчас все, что возможно, а в том, чтобыидтивтишинектому, что может создать общую радость.
Мармэ засмеялась и, отмахиваясь ладонями, молвила:
— Эге-ге! Это все старые песни!Тыоттоготакрассуждаешь,чтотыслишком спокойно любишь мужа и не имеешь от него детей. Когда быАлкейбылспособен внушить тебе более жаркие чувства или бы ты имела детей, то поверь,что ты бы на все посмотрелаиначеисталажелатьсвоего,анеобщегосчастья.
И Мармэ живо рассказала Мелите: как живительно действуетсчастьебытьлюбимым тем, кого любишь, и как естественно заботиться освоихдетях.Онапредставила эту заботу такой жаркой, с котороюсовсемневозможносравнитьровного участия всеобщей любви безразлично ко всемлюдямцелогомира.НоМелита стояла на своем н снова ейвозразила,чтоснанеимеетнуждывособенных чувствах к людям, родным ей только по крови, и что для нее гораздожелательнее иметь благоволение ко всем людям,какэтовнушеновучении,сделавшем ее христианкою. ТогдаМармэпожаласулыбкойсвоимисмуглымиплечами и сказала:
— Спор наш, я вижу, ни к чему не приведет. Оставим все этовремени,атеперь покуда помни лишь то, что я тебе сообщала; муж твойревнуеттебяксыну вдовы Ефросины, и ты должна это знать и отстранить с путисвоеговсе,что может усилить тревогу.
— «Усилить тревогу!» Тревога ни из-зачего!..Тревога,вкоторойяничем не виновата, но которой тем не менее должна я бояться!.. И вотэто-товсе вы называете жизнью! Нет, жизнь совершенно вином,иянеперестануискать ее, где надо.
— Ищи! — отвечала, кончая беседу, Мармэ, — ноещелучшебудьготовавстретить то, что она может бросить тебе на твой путь совсем неожиданного.
— Пускай будет так. Я терпеливо выслушала все, что тымнесказалаотдоброго сердца, и теперь я строже стану настороже у моих чувств.
VII
Эта беседа с Мармэ глубоко врезалась в сердцеМелитыизаставилаеепередумать о вещах, на которых она до сих пор не останавливалась. По живостисвоего молодого темперамента и чистоте своих помысловонаникакнемогладопустить, чтобы Пруденций, который был моложе ее на пять летискоторымона всегда обходилась как с милым ребенком, незаметно длянеезагорелсякней такою неукротимою страстной любовью, для которой в их положении не моглобытьникакогоисхода.Ивоттеперьейговорят,чтоэто,однако,свершилось… До сих пор Мелита этого не замечала, но теперь, после указанийМармэ, она сама стала припоминать глубокие вздохи невинного Пруденция иегодолгие взгляды, которые он устремлял на нее, забываяобовсемокружающем,причем иногда не слышал, как его зовет мать или кличут другие.
Против воли своей Мелита начала верить, что она имела несчастие внушитьстрасть юноше и что если это не пройдет, то возможно, чтоПруденцийсовсемне захочет жениться, и тогда дом его матери останется пуст и вдоваЕфросинастанет укорять Мелиту в увлечении сына — в чем она нисколько не виновата.
И в самом деле, вдова Ефросина уже начала глядеть на Мелиту не прежнимиглазами,икогда,послерассказаннойвышебеседы,АлкейиПруденцийотправились надолго в море, — вдова Ефросина не стала более скрыватьсвоегонеудовольствия на Мелиту и однажды сказала ей:
— Ты, однако, иссушила сердце моего ребенка.
— Боже! — отвечала Мелита, — неужто ты, Ефросина, склоннаверить,чтомне доставило бы удовольствие путать смысл твоего сына!
— Я не верю ничьим словам, но я сама вижу его терзания и самазанеготерзаюсь.
— Но что я могу сделать для того, чтобы не было этих терзаний?
Ефросина покачала головою и, наморщив лоб, проговорила:
— Да; я знаю, ты ничего не можешь сделать вегопользу,но…ноявсе-таки страдаю, Мелита, и мне тяжело тебя видеть.
СэтимвдоваЕфросинаушла,аМелитавозвратиласьксебе,раздосадованная на роковое стечение обстоятельств,иненаходилавсебеникакой вины: она не увлекала Пруденция в сети своей красоты. Онапроверялатакже свои собственные чувства к юноше и вполне убедилась, что Пруденцийнесоставляет для нее никакой исключительности, — что онеймилижалокнеболее, как многие другие, для которых она готова бы сделать всякую посильнуюуслугу и радостью которых могла бы радоваться. Но ни длякоговсветенехочет она нарушить верности мужу. Нельзя же этим служить для утешениявдовыЕфросины!
И при таких рассуждениях Мелите постоянно представлялось, что вжизни,