Вон посмотрел на Томми рядом с его догорающим автомобилем: в руках чемодан и пишущая машинка в футляре. Оглядел открытую и доверчивую его улыбку, худое лицо, копну темных волос, и в мозгу его двадцатым кеглем всплыло английское слово "жертва" - из публикации на третьей полосе "Кроникл": "В Вырезке найдена жертва, до смерти забитая пишущей машинкой". Вон тяжко вздохнул. Он любил читать "Кроникл" каждый день, и ему не хотелось пропускать третью полосу, пока не минет трагедия.
- Пойдешь со мной, - сказал он.
По Коламбусу Вон пошел в Чайна-таун. Томми ковылял следом, время от времени оглядываясь на горящий "Вольво".
- Я очень любил эту машину. Пять штрафов за превышение скорости. Квитанции по-прежнему внутри.
- Очень жалко. - Вон остановился у помятой железной двери между бакалеей и рыбной лавкой. - Полста есть?
Томми кивнул и полез в карман джинсов.
- Полста неделя, - сказал Вон. - Двести полста месяц.
- Недели вполне хватит, - ответил Томми, отслюнивая две двадцатки и десятку от похудевшей денежной скатки.
Вон открыл дверь и пошел по узкой неосвещенной лестнице. Томми тащился за ним, стукаясь багажом, пару раз чуть не сверзился.
- Меня зовут Ч. Томас Флад. Ну, вообще-то под этим именем я только пишу. Люди зовут меня Томми.
- Хорошо, - сказал Вон.
- А вы? - Томми остановился на верхней площадке и протянул китайцу руку.
Вон на нее посмотрел.
- Вон, - сказал он.
Томми поклонился. Вон наблюдал за его телодвижениями, недоумевая, что это за чертовщина. Но полста есть полста, подумал он.
- Ванна по коридору, - сказал Вон, распахивая дверь и щелкая выключателем. С коек подняли головы пятеро заспанных китайцев. - Томми, - сказал Вон, показывая на Томми.
- Томми, - хором повторили китайцы.
- Этот Вон, - сказал Вон, ткнув в человека на левой нижней койке.
Томми кивнул.
- Вон.
- Этот Вон. Тот Вон. Вон. Вон. Вон, - сказал Вон, отсчитывая каждого, как костяшки на счетах, чем в уме оно, собственно, и было: полста, полста, полста. Он показал на пустую койку внизу справа: - Спишь тут. Бай-бай.
- Бай-бай, - сказала пятерка Вонов.
Томми произнес:
- Извините, мистер Вон…
Тот обернулся.
- Когда за постой платить? Завтра я иду искать работу, но налички у меня мало.
- Вторник и воскресенье, - ответил Вон. - Полста.
- Но вы же сказали - пятьдесят долларов в неделю.
- Двести полста месяц или полста неделя, платить вторник и воскресенье.
Вон ушел. Томми сунул чемодан и машинку под койку, а сверху на нее вполз сам. Не успев хорошенько обеспокоиться горящей машиной, он уже спал. "Вольво" он пригнал и Сан-Франциско прямо из Недержанья, штат Индиана, по пути останавливался только заправиться да отлить. Из-за баранки он три раза видел, как встает и заходит солнце. Измождение наконец догнало его на побережье.
Томми происходил из двух поколений работников конвейера "Недержаньевой компании вилочных погрузчиков". Когда в четырнадцать лет он объявил, что намерен стать писателем, отец его, Томас Флад-ст., воспринял известие с той недоверчивой терпимостью, кою родители обычно приберегают для чудовищ под кроватью и невидимых друзей. Когда Томми устроился работать в бакалейную лавку, а не на завод, отец неслышно вздохнул с облегчением - лавка, по крайней мере, профсоюзная, у мальчика будут льготы и пенсия. И лишь когда Томми купил старый "Вольво", и по городку пошли слухи, что из него растет коммунист, Том-старший озаботился всерьез. С каждым вечером отцовская экзистенциальная тревога росла - он слушал, как сын ночи напролет стучит по клавишам портативной "Оливетти"; и вот однажды вечером в среду он нажрался в зюзю в "Дорожках под звездами" и проболтался своим корешам по кегельбану.
- Под матрасом у мальца я нашел номер "Нью-Йоркера", - с трудом пробормотал он сквозь пары пяти кувшинов "Бадвайзера". - Надо признать: мой сын - педик.
Остальные члены "Радиаторной команды Билла по кеглям" сочувственно склонили головы и втайне возблагодарили Господа, что пуля попала в соседа по строю, а их сыновья по-прежнему надежно дрочат на движки "шевролетов" с цилиндрами малого диаметра и большие сиськи. Харли Бусински, которого недавно повысили до мелкого божества за то, что он выбил триста очков, обхватил Тома медвежьей лапой за плечи.
- Может, он просто немного попутал, - предположил он. - Пошли поговорим с пацаном.
Когда в комнату мальчика ворвалась пара ядрено-синих рубашек для кегельбана тройного размера с вышивкой, набитых парой собственно завсегдатаев кегельбана столь же тройного размера, к тому же на пивном ходу, Томми опрокинулся со стула.
- Привет, па, - произнес он с пола.
- Сын, нам надо поговорить.
Следующие полчаса два мужика гоняли Томми в хвост и в гриву отеческой версией допроса кнутом и пряником, изображая злого и доброго следователей - ну, или, допустим, Джо Маккарти и Санта-Клауса. В ходе допроса установили следующее: да, Томми действительно нравятся девчонки и машины. Нет, он не член коммунистической партии и никогда им не был. И да, он собирается делать писательскую карьеру, невзирая на свою нехватку связей с АФТ-КПП.
Томми пытался ходатайствовать о карьере в беллетристике, но понял, что аргументы его бездоказательны (в немалой степени благодаря тому факту, что оба его допросчика были убеждены, будто "Отелло" - крик радости при встрече с женщиной). Его уже прошиб пот, и он было совсем смирился с поражением, но в отчаянии пульнул:
- А знаете, "Рэмбо" ведь тоже кто-то написал?
Томас Флад-старший и Харли Бусински с ужасом переглянулись. Откровение их поразило, потрясло и покоробило.
Томми гнул свое.
- И "Паттона" - кто-то же написал "Паттона".
Томми подождал. Мужики сидели бок о бок на его узкой кровати, покашливая и поерзывая, стараясь не встречаться с ним взглядами. Куда б ни посмотрели они, к стенам везде были прикноплены цитаты, написанные "Волшебным маркером"; повсюду лежали книги, ручки и пачки писчей бумаги; плакатами висели увеличенные фотографии писателей. В них вперялся Эрнест Хемингуэй, и блеск в глазах его как бы говорил: "Валили б рыбу ловить, ебилы".
Наконец Харли произнес:
- Ну, если хочешь быть писателем, тебе здесь нельзя.
- Прошу прощения? - осведомился Томми.
- Тебе надо жить в большом городе и голодать. Я Кафку от пюре не отличу, но прекрасно знаю: хочешь быть писателем - должен голодать. Ни шиша хорошего из тебя не выйдет, если не поголодаешь.
- Я даже не знаю, Харли, - вмешался Том-старший, не уверенный, что ему нравится перспективное отощание его и без того тощего сына.
- Кто в прошлую среду триста выбил, Том?
- Ты.
- И вот я говорю, что мальчишке надо ехать в город и там голодать.
Том Флад посмотрел на Томми так, словно его отпрыск стоял на крышке люка под виселицей.
- Сынок, ты уверен насчет писателя?
Томми кивнул.
- Может, тебе сэндвич сделать?
Если б не особо наглядный документальный телефильм о бомбе в Мировом торговом центре, Томми вообще-то поехал бы голодать в Нью-Йорк, но Том-старший не намеревался разрешать сыну "нарываться на шоблу террористов с полотенцами на бошках". И в Париже мог бы поголодать, если бы при беглом осмотре "Вольво" не обнаружилось, что машина не перенесет сырости перегона своим ходом. Так он оказался в Сан-Франциско, и хотя завтрак бы ему не помешал, цветы волновали его больше еды.
Томми подумал: "Надо просто посидеть здесь, посмотреть, кто их оставляет. Застать на месте преступления".
Но безработным он был уже больше недели, и среднезападная трудовая дисциплина вынудила его слезть с койки.
В душ он сходил в теннисках, чтобы ноги не вошли в соприкосновение с полом, затем надел лучшую рубашку и рабоче-охотничьи джинсы, прихватил блокнот и похлюпал вниз по лестнице в Чайна-таун.
На тротуарах бурлили азиаты - мужчины и женщины целеустремленно перемещались мимо открытых прилавков, торговавших живой рыбой, жареным мясом и тысячами овощей, которые Томми и назвать-то никак не умел. Он миновал одну лавку, где из пластмассовых молочных ящиков пытались выбраться каймановые черепахи, каждая фута два в поперечнике. В следующей витрине вокруг копченых свиных голов располагались подносы с утиными лапами и клювами, а сверху висели доспевающие ощипанные фазаны целиком.
В воздухе носились ароматы скученного человечества, соевого соуса, кунжутного масла, лакрицы и автомобильных выхлопов - автомобильные выхлопы присутствовали во всем. Томми прошел вверх по Грант и перешел Бродвей на Северный пляж, где толпа несколько поредела, а запахи сменились на миазмы пекущегося хлеба, чеснока, майорана и опять выхлопов. Куда бы ни пошел он по Городу, везде в ноздри лезла благоухающая смесь еды и транспорта - словно алхимические составы спятившего гурмана-автомеханика: Гунбао Сааб-Турбо, Бьюик-Скайларк Карбонара, Кисло-сладкий Рейсовый Автобус, Хонда Болонезе под Соусом Горелой Передачи.