- Не думай, что тебе предлагают отдых, словно какому-то старцу, утомленному от сражений! Я имею на тебя особые виды, воин. Я видел, как ты владеешь мечом: моим стражникам есть чему у тебя поучиться. И кроме того, я волнуюсь за безопасность моей возлюбленной супруги. Мне нужны новые люди, чтобы усилить ее охрану… К тому же, свежий взгляд может приметить бреши в обороне, которые ускользнули от нашего внимания.
Выслушав все это, Конан кивнул.
- Я поеду с тобой, эмир. И по правде сказать, буду рад отдохнуть от этой бесконечной степи, чтобы песок наконец перестал скрипеть на зубах… И выспаться в нормальной постели, а не на голой земле.
Со смехом они отправились в путь. Эмир уже предчувствовал, что в лице северянина обретет не только воина, - но и друга.
Однако правитель не заметил, каким странным взглядом проводила его юная красавица-жена этого гиганта-киммерийца, присоединившегося к их отряду. Во взоре черных очей, сверкнувших поверх тончайшей накидки, скрывавшей нижнюю часть лица, было нечто большее, чем просто благодарность за свое спасение… Огонь страсти горел в этих глазах, - но их задумчивый прищур выдавал некий тайный расчет.
…Ощутив на себе чей-то пристальный взор, Конан обернулся в тревоге, - но не заметил ничего, что могло бы вызвать подозрения привычного к опасности северянина. Вместе с отрядом эмира Дауда он двинулся по дороге, ведущей в Эссаир.
* * *
- Скажи, а как такого парня, как ты, занесло в наши края?
Правитель со свитой давно удалился, и в эссаирском дворце вновь воцарилась тишина, нарушаемая лишь пронзительными воплями павлинов, доносившихся из сада. Всякий раз, когда он слышал эти скрежещущие, мяукающие звуки, неподвластные, казалось, глотке ни одного живого существа, а лишь адским демонам, - Конан с трудом сдерживал желание выругаться… Но вот голоса проклятых птиц вновь затихли. Он оглядел пустынный коридор, настороженно проверяя, все ли в порядке, и наконец успокоившись, обернулся к напарнику.
- Знаешь, мне как-то говорил один мудрый человек, что люди в большинстве своем - оседлые, как деревья, пустившие корни. Где бросили зернышко, там оно и растет… - В такой поздний час, в ночной тиши любого человека даже привычного больше орудовать мечом, нежели словами, поневоле тянет на философствования… - А другие люди, он говорил, - навроде перекати-поля, нигде не задерживаются подолгу. Вот и я как раз из таких.
- А давно ты служишь в Туране? - Хаджиб любил поболтать… да и как еще скоротать время на кажущемся бесконечным ночном дежурстве?
О себе он успел рассказать северянину все: и то, что он третий сын в семействе потомственных стражников дворца эмира, и то, что отец его болеет, ибо от ветра прилетающего из хорайской пустыни, начинают ныть старые раны, полученные в боях за Эссаир в те времена, когда они еще враждовали с соседним княжеством - Мундаром. Приграничные стычки прекратились, лишь когда свою дочь Таммузу мундарский эмир выдал замуж за Дауда, - так двое правителей порешили прекратить сию бессмысленную вражду, чтобы наследник, родившийся от этого брака, унаследовал и объединил под своей рукой оба княжества…
Впрочем, вопросы высокой политики мало интересовали простого стражника. Куда больше Хаджиб был озабочен тем, что его собственная сестра, Миртаз, вступает в женский возраст, и семейству нужно готовиться принимать сватов и собирать девице приданое…
Слушая всю эту болтовню, Конан лишь рассеянно кивал. Ему, человеку бессемейному и не обремененному никакими близкими отношениями, все это казалось далеким и малоинтересным. Он не мог даже вообразить себе, со всем пылом и нетерпением юноши, которому едва минуло двадцать пять зим, - с какой стати люди взваливают на себя такую ношу, что заставляет их отказаться от вольных странствий и осесть на одном месте, погрузиться в унылую тоску рутинной жизни, обречь себя до самой смерти ходить по одним и тем же улицам, видеть вокруг одни и те же лица… Сам он от такого существования зачах бы в считанные дни, точно дикий зверь, запертый в клетке…
- Я перекати-поле, - вновь повторил он Хаджибу. - Где есть возможность подзаработать, где нужен крепкий меч и рука, уверенно держащая его, - туда я и иду. Был гладиатором в Халоге, промышлял в Заморе… теперь вот нанялся в гвардию Илдиза. - Он задумчиво поскреб подбородок. - Поглядим, что из этого выйдет. Не могу сказать, что мне по душе тянуть солдатскую лямку. Слишком много начальников вокруг, и каждый норовит указать, что тебе делать и как. Если найду себе занятие получше - сразу брошу это дело!
- Ну, у нас в Эссаире все же не то, что в гвардии у Илдиза, - резонно заметил дворцовый стражник. - И сам эмир тебя привечает…
В этих словах не было слышно ни зависти, ни подковырки, и потому Конан лишь безразлично пожал в ответ плечами. Эссаирский правитель был ему по душе: крепкий вояка, чьи боевые подвиги, правда, остались в далеком прошлом… Но эмир сохранил честь и достоинство, подобающие солдату, не обрюзг, не разленился, предавшись роскоши, и за это северянин уважал его.
Кроме того, эссаирских гвардейцев не донимали бессмысленной казарменной муштрой, и отношения между начальниками и солдатами в войске были хоть и строгими, но скорее отеческими, так что понятным становилось желание Конана задержаться в этих местах подольше. Хотя рана его давно уже зажила, он пока и не заговаривал о возвращении в Аграпур.
Однако когда он поделился этими своими мыслями с напарником, тот широко ухмыльнулся и как-то двусмысленно хохотнул.
- А только ли в этом дело, приятель? Уж не некие ли черные глазки, так страстно глядящие на тебя, тому виной?… И не алые ли губки, что улыбаются так призывно?…
Конан не сразу понял, о ком говорит Хаджиб, но когда смысл слов стражника дошел до него, северянин нахмурил брови.
- Ты слишком много треплешься, парень. Если во рту у тебя языку чересчур просторно, то я могу вбить тебе в глотку пару зубов, чтобы не болтал чепухи…
Тон его был довольно резким, но Хаджиб, похоже, ничуть не обиделся.
- Тебя никто не подозревает ни в чем неподобающем! Эрлик свидетель, я знаю, что ты предан нашему эмиру, северянин… Мы все были бы рады, если бы ты надумал наконец бросить службу в Аграпуре и нанялся к нам - хотя бы на время. У нашего господина нет причин не доверять тебе. И все же согласись, эти мундарские красотки так восхитительны…
Мундарские красотки - по крайней мере, одна из них, - и впрямь радовали глаз любого мужчины; и к тому же не один Хаджиб, но и все его приятели вот уже добрых пол-луны не уставали подначивать киммерийца, а все из-за того происшествия на пиру!..
И что только нашло в тот день на эту женщину?!
* * *
Пир был устроен эмиром Даудом в честь спасения своей возлюбленной супруги из лап похитителей. Конан, в то время еще не до конца оправившийся от раны, оказался на празднестве одним из почетных гостей. Помимо него, присутствовала вся эссаирская знать, высшие военачальники, - но также правитель не почурался пригласить и простых солдат, из тех, кто особенно отличился в этом походе.
В просторном зале для пирующих были приготовлены низкие ложа, на туранский манер. Между столов отплясывали под зажигательные мелодии танцовщицы, расхаживали фокусники, демонстрировали свое искусство акробаты… да и сами гости не сидели на месте: перемещались от одного стола к другому, общаясь то с одним, то с другим знакомым. Конан ни на миг не оставался в одиночестве. Сказать по правде, молодому наемнику привычнее и приятнее было бы общество таких же простых вояк, как он сам, с кем можно было бы поделиться воспоминаниями о походах против козгаров, о жарких битвах и неурядицах, поджидающих всякого бойца в его полной превратностей жизни… Но поскольку сам эмир особо выделял молодого северянина, то волей-неволей и знать была вынуждена следовать его примеру.
Несомненно, киммерийцу было вовсе не по душе, что эти знатные господа пялятся на него, точно на ярмарочного медведя, втихомолку обсуждая его мускулы, стать и немалый рост. Они как будто покупали его, точно породистую лошадь… Он едва сдерживался, чтобы не затеять ссору, и лишь почтение к сединам эмира Дауда заставляло его укротить свой горячий нрав.
В особенности двое из гостей стали для него причиной лютого гнева. Дородный жрец Эрлика, - бритый наголо мужчина в просторном огненно-алом одеянии, с брезгливо поджатыми губами и близко посаженными темными глазами, смотревшими на мир враждебно и надменно; а также сморщенный человечек с крючковатым носом, столь увешанный драгоценностями, что едва не до земли склонялся под тяжестью собственных одежд… позднее кто-то сказал киммерийцу, что это сам верховный канцлер Эссаира. Эти двое, ничуть не скрывая пренебрежения, кидали на Конана презрительные взгляды, подмечая, как он ест, как держит себя, и вполголоса обменивались язвительными замечаниями.
Северянин был бы рад, - раз уж нельзя вызвать этих спесивых ублюдков на поединок, - просто уйти из-за стола и вернуться на другой конец зала, где перебрасывались веселыми шутками его приятели-гвардейцы… Но сюда его пригласил сам эмир, спрашивавший сейчас Конана о том, как проходила его служба в Аграпуре, и потому киммерийцу оставалось лишь терпеть, время от времени бросая на канцлера со жрецом взгляды, полные убийственной ярости. Что касается правителя, сидевшего к этим двоим вполоборота, то он ровным счетом ничего не замечал.
Однако заметил кто-то другой.