— А что, голубчик, далеко ли до посольства Украины? — осведомился фон Шварц таким тоном, чтобы это можно было моментально обернуть в шутку.
Однако шофер ответил совершенно серьезно:
— Версты четыре будет. Поедем?
— Нет, я просто так спросил, — ответил фон Шварц. — Вроде бы в прежние времена оно здесь поблизости располагалось.
— Путаете, сударь, — с некоторым превосходством сказал шофер. — Сколько я за рулем, столько оно на одном и том же месте располагалось с самого начала…
Эх, вот тут бы и спросить, что подразумевается под «началом»! Но нет, опасно, такие вещи здесь, несомненно, обязан знать и дремучий провинциал. Скверное же было это самое начало, если даже Сибирь… А еще кто? Интересно, в каких границах здешняя Украина? Вот так вот ляпнул бы городовому, что приехал из Киевской губернии — а здесь это оказывается натуральнейшая заграница…
На Красной площади, разумеется, никакого Мавзолея не имелось. И Сухарева башня красовалась на прежнем месте целехонькая. Однако по этому поводу фон Шварц не ощутил ни радости, ни умиления — это был чужой мир, неправильный, и какая разница, что здесь сохранилось? Чувство одно: как бы побыстрее отсюда вырваться, а вот о том, как жить и что делать, если с «каретой» случилось нечто непоправимое, лучше пока не думать, чтобы не пасть духом раньше времени…
«Ты же везучий, Семен Карлович, — повторял он про себя как заклинание, — ты всегда был везучим — это давным-давно признал. Как говорил… точнее, еще только скажет через много лет от дня нынешнего один знаменитый авиатор: везение, по его глубокому убеждению — чисто физическая категория, присущая человеку точно так же, как цвет глаз или форма носа. Уж если оно есть, ни за что не исчезнет в одночасье. Бывало и похуже, в двадцать девятом в Ленинграде, а уж в сорок первом под Минском… И ничего, выкарабкался…»
Измайлово. Слева показался старинный Покровский собор и вплотную к нему — огромные корпуса Николаевской богадельни. Ничего вроде бы не изменилось, и дорога ведет в том же самом направлении, вот только это уже не поросшая травой неширокая колея, а асфальтированная четырехрядка с оживленным движением, причем и навстречу, и попутно преобладают грузовики, идущие порой целыми колоннами. Налево… Направо… Вот они, здания бывшего склада…
Бывшего? Когда они подъехали вплотную, никаких недомолвок и гаданий уже не осталось. Складские громады обнесены высоким глухим забором (в «правильном» грядущем еще в гражданскую растащенным на дрова до последней досочки). Большие ворота широко распахнуты, непрерывным потоком въезжают и выезжают грузовики, ясно, что предприятие процветает, а то, что на вывеске указана новая, незнакомая фамилия «П. П. Коротков» — ничего, в общем, не меняет.
Сердце у него упало, но он старался держать себя в руках. Небрежно сказал шоферу:
— Подожди здесь, голубчик, я быстро управлюсь…
Видя, что тот с характерной физиономией сделал невольное движение, усмехнулся, положил рядом с собой на сиденье кредитный билет — не покрывавший показаний счетчика полностью, но вполне достаточный, чтобы успокоить моторизованного извозчика. Вылез и решительно направился к воротам.
Внутри рядом с ними имелась будочка, и возле нее торчал ражий молодец с овальной старорежимной бляхой на груди, гласившей, что данный персонаж — сторож. Фон Шварц прошагал мимо него столь уверенно, с непреклонно-барственным видом, что тот даже не дернулся в его сторону, ничего не спросил, так и остался стоять, привалившись плечом к будке.
На первый взгляд, все здания точно такие, какими их фон Шварц помнил там. Разве что являют собой не обшарпанные полуруины с провалившимися крышами и выбитыми окнами — вполне ухоженны, сразу видно, что принадлежат рачительному хозяину.
Держась ближе к стенам, чтобы ненароком не оказаться под колесами какого-нибудь из многочисленных грузовиков, фон Шварц повернул направо. Вот оно, то самое здание… Широко распахнутые двойные двери, из которых медленно выползает грузовик незнакомой марки…
Он вошел по-прежнему решительно, нахраписто. Так, планировка хорошо изученного на всякий случай здания нисколечко не изменилась… Штабс-капитан быстро шагал по лестницам и коридорам, игнорируя встречных небрежным мановением руки, отстранив какого-то субъекта конторского вида, сунувшегося было что-то спросить…
Сердце колотилось, как паровой молот. Вот он, тот самый коридор, упирающийся в дверь, за которой… Дверь на месте, неширокая, обитая железом — только теперь оно не ржавое, а выглядит довольно новым. И возле двери — справа на жестком венском стуле — сидел молодой городовой в белом кителе, устроив шашку меж колен, со скучающим видом человека, знающего, что его поставили сюда надолго.