К концу сентября их стало больше. Намного больше. Больше настолько, что никто уже не думал, верить или нет. Думали, что делать. Как спастись. Тогда же их стали называть мерцающими. Название прижилось быстро, потому что подходит им куда больше, чем «Чужие» — на Чужого из кино они совсем не похожи. Они как люди. Почти. Только в самом деле мерцают. Как кадры на экране, когда перематываешь видик с включенным изображением. Или как поганый монитор. Только так их и можно отличить от людей. И еще — они очень быстрые. Такие быстрые, что нет смысла дергаться, когда мерцающий выходит тебе навстречу.
Тогда же, в сентябре, стали ходить слухи о том, что мерцающие — никакие не пришельцы. Что это — военная разработка. Суперсолдаты. Или супершпионы. Что сначала в мерцающих превратили какое-то элитное спецподразделение — а что они одним прикосновением смогут заражать этим других, никому и в голову не пришло. А потом, когда узнали — хотели их изолировать, но не вышло. Ага, попробуйте изолировать мерцающего! Раньше он сам вас изолирует.
Конечно, эти слухи сразу опровергли. Ерунда полная, измышления оппозиции и все такое. Так что — откуда берутся мерцающие, никто и понятия не имеет. Но вот мой папа, например, говорит, что как раз «полную ерунду и измышления» не стали бы опровергать…
Тут я вспомнил одну слышанную вчера краем уха сплетню. Димка должен знать, правда или нет, он же на музыку каждый день ездит.
— Дим, а правда, что мерцающие магазин ограбили рядом с музыкальной школой?
— Не ограбили. Они деньги оставили. Только эти деньги ФСБ-шники увезли исследовать. А магазин ни с чем.
Исследовать… хотя, почему бы и нет? Ведь ни один мерцающий в руки людей пока что не попал. Если бы попал, из этой новости не стали бы секрета делать.
— А что они взяли? — спросил я. — Правда, что там компьютерные программы всякие крутые были?
— Диски там были, — ответил Димка. — Обычные хорошие диски. Библиотеки, энциклопедии. Игры. Музыка, фильмы. Там классный магазин. Я как захожу, каждый раз слюнки текут.
Димка замолчал. Вздохнул. Мне даже показалось, что он завидует мерцающим, нагребшим гору классных дисков. Интересно, сколько же времени прошло, подумал я. Пора бы кому-нибудь прийти. Хоть кому…
Мы молчали долго. Тишина сгустилась вокруг нас. Такая… мертвая. Глухая, вязкая… от такой тишины время останавливается. Может, уже день прошел. Может, уже и ночь скоро кончится…
Тишину разбил дрожащий Виталькин голос.
— Ребята, давайте поговорим, а? Страшно… Дим, расскажи что-нибудь!
— Мы в Ростов должны завтра ехать, — тоскливо сообщил Димка. — На джаз-фестиваль. Если не выберемся, придется ребятам без меня… а как без меня? Что за джаз без саксофона?
Димка замолчал. Встал. Засунул руки в карманы.
— Ты что? — спросил Виталька.
— Да забыл совсем, — Димка достал из кармана что-то маленькое, блестящее. — Подарок твой. Как говорится, поздравляю с днем рождения и все такое. В смысле, конечно, не до поздравлений сейчас… короче, хочешь, сыграю?
— Что это?
Димка ответил:
— Губная гармошка. А чего, классно звучит.
Он поднес гармошку к губам. Гармошка пискнула. Скрипнула. Кашлянула. А потом…
Я и не знал, что на губной гармошке можно такое вытворять. Я вообще не знал, что музыканты вытворяют и такое! Ни в школе на уроках музыки, ни по телеку я такого не слышал.
— Это и есть твой джаз? — спросил я.
Димка кивнул. Кивнул, не переставая плести узловатые кружева неровной, рваной, стремительной мелодии.
Когда гармошка замолчала, тишина показалась мне жуткой вдвойне.
— Сыграй еще что-нибудь, — попросил я.
— Да я так больше ничего и не умею, — виновато сказал Димка. — Это мы прикалывались с ребятами. «Соло для саксофона» на губной гармошке…
— Сыграй тогда еще раз, — прошептал Виталька.
Дверь открылась, когда Димка играл «Соло» в четвертый раз.
Я первый раз видел мерцающего так близко. Посреди затопившего мозги дикого, слепого, безрассудного ужаса прорезалась до странности спокойная мысль: «Он в самом деле как перематывающийся видик». Мерцающий двигался рвано, неровно и быстро. Невозможно быстро. За ним трудно было уследить. На нем трудно было сосредоточиться. И — на него трудно было смотреть. Глазам трудно. Так бывает, когда весь день просидишь за компьютером. Но отвести взгляд — еще труднее.
Мерцающий вошел — и замер.
Виталька вскочил. Димка медленно опустил гармошку и так же медленно, словно через силу, встал. Только я остался сидеть — ноги опять стали ватными, и мне так стыдно стало за эту слабость, за страх, но стыд был… не важным, наверное. Потому что дураку понятно — всё.
Мерцающий пошел к нам. Странно — он ведь быстрый, очень, но казалось почему-то, что он не торопится. Что нарочно идет медленнее, чем может.
В следующий миг я понял, что он идет к Витальке.
Виталька, наверное, тоже это понял. Потому что он попятился. Попятился, зацепился за угол ящика и рухнул спиной на яблоки. Молча.
Мерцающий дернулся вперед, наклонился.
А Димка шагнул чуть в сторону — и оказался между ним и Виталькой.
Мерцающий задел Димку за руку. Чуть-чуть. Я видел, он совсем не хотел касаться Димки. Он пришел за Виталькой.
Никто не знает, почему мерцающие не нападают на кого попало. Но эту странность заметили быстро — они всегда приходят за конкретным человеком…
Димка закричал.
И я, кажется, тоже закричал… не помню.
Виталька плакал. Я дрожал. Крупной, отчетливой, гадостной дрожью. Спасения нет. Никто не придет на выручку. Им не до нас. А может, их и нет уже никого. Через час, или завтра, или через минуту войдет еще один мерцающий — и всё кончится. Прикосновение Чужого будет последним, что останется мне в жизни. Я заору от дикой боли, а потом… не знаю, что потом. Хорошо, если ничего… если я просто умру на месте от боли.