– Sur le chung note 6, – произнес этот подтянутый, упрямый человечек.
Спорить было бесполезно – поэтому я встал, надел ботинки и галстук. В здешних краях последнее слово всегда остается за полицией: она может аннулировать ваш
пропуск, запретить посещение пресс конференций и, наконец, если захочет, отказать вам в разрешении на выезд. Все это были законные меры, но законность не так
уж соблюдалась в стране, где идет война. Я знал человека, у которого внезапно самым непонятным образом пропал повар, – следы его вели в местную охранку,
однако полицейские заверили моего знакомого, будто повар был допрошен и отпущен на все четыре стороны. Семья так больше никогда его и не видела. Может, он
ушел к коммунистам или завербовался в одну из наемных армий, которые расплодились вокруг Сайгона – армию хоа хао, каодаистов или генерала Тхе. Может, он и
сейчас сидит во французской тюрьме; может, ведет беспечальную жизнь в китайском предместье – Шолоне, торгуя девочками. А может, он умер от разрыва сердца во
время допроса.
– Пешком я не пойду, – сказал я. – Вам придется нанять рикшу. – Человек обязан сохранять достоинство.
Поэтому я отказался от сигареты, предложенной мне офицером французской охранки. После трех трубок рассудок у меня был ясный, – я без труда мог принимать
такого рода решения, не теряя из виду главного: чего они от меня хотят? Я встречался с Виго несколько раз на приемах; он запомнился мне тем, что был,
казалось, несуразно влюблен в свою жену, вульгарную, лживую блондинку, которая не обращала на него никакого внимания, Теперь, в два часа ночи, он сидел в
духоте и папиросном дыму, усталый, мрачный, с зеленым козырьком над глазами и томиком Паскаля на столе, чтобы скоротать время. Когда я запретил ему
допрашивать Фуонг без меня, он сразу же уступил со вздохом, в котором чувствовалось, как он устал от Сайгона, от жары, а может, и от жизни.
Он сказал по английски:
– Мне очень жаль, что я был вынужден просить вас прийти.
– Меня не просили, мне приказали.
– Ах, уж эти мне туземные полицейские, ничего они не понимают. – Глаза его были прикованы к раскрытому томику «Мыслей» Паскаля, будто он и в самом деле был
погружен в эти печальные размышления. – Я хочу задать вам несколько вопросов. Относительно Пайла.
– Лучше бы вы задали эти вопросы ему самому.
Он обернулся к Фуонг и резко спросил ее по французски:
– Сколько времени вы жили с мсье Пайлом?
– Месяц… Не знаю… – ответила она.
– Сколько он вам платил?
– Вы не имеете права задавать ей такие вопросы, – сказал я. – Она не продается.
– Она ведь жила и с вами? – спросил он внезапно. – Два года.
– Я – корреспондент, которому положено сообщать о вашей войне, когда вы даете нам эту возможность. Не требуйте, чтобы я поставлял материалы и для вашей
скандальной хроники.
– Что вы знаете о Пайле? Пожалуйста, отвечайте на вопросы, мсье Фаулер. Поверьте, мне не хочется их задавать. Но дело нешуточное. Совсем нешуточное.
– Я не доносчик. Вы сами знаете все, что я могу рассказать вам о Пайле. Лет ему от роду – тридцать два; он работает в миссии экономической помощи, по
национальности – американец.
– Вы, кажется, его друг? – спросил Виго, глядя мимо меня, на Фуонг. Туземный полицейский внес три чашки черного кофе. – А может, вы хотите чаю? – спросил
Виго.
– Я и в самом деле его друг, – сказал я. – Почему бы и нет? Рано или поздно мне все равно придется уехать домой.