«Вы же знаете, какие у нас зимы, — сказал он. — Если она не уедет, долго ей не протянуть».
Он пытался убедить ее уехать, но все впустую, и попросил меня с нею поговорить. Я использовал свой дар убеждения, но она и слушать не стала.
«О своей болезни я все знаю, — ответила она, — но оставить отца не могу. Как вы считаете, он изменился с прошлого раза?»
Пришлось признать, что изменился. Долгие годы страданий все-таки сломили железную волю помещика, и даже человеку ненаблюдательному было видно — конец не за горами.
«Если его куда-то перевезти, это его убьет. А если уеду я, он умрет еще быстрей».
«Неужели вы считаете, что должны подвергать такой опасности собственную жизнь?»
«Я готова рискнуть».
Я знал, что она упряма и ее не переубедить, поэтому пошел прямо к отцу.
«Вам следует знать, что Кейт тяжело больна, — сказал я. — У нее чахотка, и на зиму ей необходимо уехать, иначе она умрет».
«С чего вы взяли?» — спросил он.
В голосе его не было удивления, и я задался вопросом: то ли он догадывался о болезни дочери, то ли ему было на это плевать, до того закоснел он в своем эгоизме. Я сослался на доктора Хобли.
«Двадцать лет назад он сказал, что мне не протянуть и года, — ответил мистер Добернун. — Он просто истеричная баба. Кейт здоровее вас».
«Если хотите, я привезу доктора из Ливерпуля».
«Врачи всегда поддерживают друг друга. Незнакомый доктор только напугает Кейт».
Я понял — он не даст убедить себя в том, что дочь нуждается во врачебной помощи, и взял более резкий тон.
«Мистер Добернун, — сказал я, — если дочь умрет, ее смерть будет на вашей совести».
Его усталое, исхудавшее лицо вдруг ожесточилось — такого взгляда я что-то не помнил, — и в его глазах я прочел железную твердость.
«Мне осталось всего полгода. Умру — пусть делает, что хочет. "После нас хоть потоп"».
Жестокий эгоизм калеки лишил меня дара речи. Несчастная женщина принесла ему в жертву молодость, надежду стать женой и матерью, теперь же он покушался на ее жизнь. И она была готова отдать эту жизнь.
Мистер Добернун прожил на четыре месяца дольше, чем предсказал, — телеграмму о его смерти я получил осенью. Ее прислал доктор Хобли и попросил меня безотлагательно приехать в Уэстморленд.
Я приехал, и больше всего меня поразила перемена в мисс Добернун. За последние месяцы ей здорово досталось, и страшный недуг просто бросался в глаза. Она исхудала, осунулась, в волосах появилось много седины, она беспрерывно кашляла. С прошлой нашей встречи она постарела лет на десять, ей было не более сорока, но выглядела она почти старухой.
«Мисс Добернун ужасно изменилась, — поделился я с доктором. — Что скажете?»
«Она умирает, мистер Эддишо, — ответил он. — Год — вот все, что ей осталось».
«К счастью, теперь она может уехать».
«Да, но это ее уже не спасет. Слишком поздно».
После похорон отца мисс Добернун подошла ко мне и сказала, что хочет поговорить о делах.
«Бог с ними, с делами, — отозвался я. — Дела я улажу сам. Вам обязательно надо уехать в Италию до зимы».
«Так я и собираюсь, — ответила она. — Я вам должна кое о чем сказать. — Она помедлила, чуть потупилась, на бледных щеках выступил легкий румянец. — О том, что выхожу замуж, причем немедленно».
«Что? — воскликнул я. — Какое замужество? Вы больны так, что дальше некуда».
«Думаю, полгода у меня осталось. Я хочу быть счастливой. Именно потому, что я больна, я не могу ждать. Мы поженимся в Лондоне через неделю».
Минуту я хранил молчание, не зная, что сказать. Потом спросил, с кем она обручена.
«С мистером Ральфом Мейсоном, — последовал быстрый ответ. — В ваш прошлый приезд вы с ним встречались. Мы любим друг друга вот уже два года».
Это имя мне ничего не сказало, и я поинтересовался, чуть резковато, когда мне представится возможность возобновить знакомство с этим джентльменом.
«Вот он идет нам навстречу», — сказала она, и ее лицо засияло счастливой улыбкой.
Я увидел, что по садовой дорожке к нам идет высокий молодой человек в сюртуке, цилиндре и кожаных туфлях. Я тут же узнал его.
«Это помощник агента по продаже недвижимости?» «Да».
Он был действительно очень красив, с роскошными усами, эдакий франтоватый приказчик, который тужится выглядеть джентльменом. Он был лет на пятнадцать моложе мисс Добернун, что само по себе не могло не удивлять. Но еще больше поражало другое: как ее гордыня — вы знаете, как с ней носятся люди именно этого круга, — позволила ей даже подумать о браке с таким типом. Познакомившись с ним поближе, я, к своему ужасу, понял: за душой у него действительно ничего нет. Обычный заурядный провинциал-торгаш, способный предложить в качестве рекомендации только вульгарную смазливую внешность. Сравнивая эту наглую молодость с застарелой и болезненной слабостью мисс Добернун, я мог сделать только один вывод: передо мной авантюрист самого низкого пошиба. В первую минуту я промолчал, но позже, оставшись с ней наедине, решил поговорить откровенно.
«Как вы думаете, почему мистер Мейсон решил на нас жениться?» — спросил я.
В глазах ее появилась какая-то болезненная робость, я почти пожалел о своих словах, но обязан был открыть ей глаза, чтобы спасти от куда более сильных страданий в будущем.
«Мне кажется, он меня любит», — ответила она.
«Дорогая, я не хочу причинять вам боль, но должен сказать правду. Неужели вы думаете, что этому молодому человеку есть до вас дело? Вы очень больны…»
«Я умираю», — перебила она.
«Вы на много лет старше его. Господи! Да посмотрите вы в зеркало и спросите себя: неужели он мог в меня влюбиться? Есть только одна очевидная причина, которая побуждает его взять вас в жены. Неужели вы не понимаете, что ему нужны ваши деньги, и именно ради них он готов — готов вас терпеть?»
По ее щекам побежали горькие слезы, и я стал сам себе отвратителен — как можно быть таким жестоким? Но этому безумному браку надо было как-то помешать.
«Не напоминайте мне, что я старая и некрасивая, — сказала она. — Думаете, я сама не знаю? Но я знаю и другое — он любит именно меня, и даже если это не так, я все равно за него выйду. Я и живу только из-за любви к нему, в конце концов, мне осталось так немного, и последние дни я могу провести счастливо».
«Думаете, вы будете с ним счастливы? Думаете, он будет терпеливо ждать вашей смерти? Голубушка вы моя, да вы не представляете, какую судьбу сами себе готовите. Сейчас он с вами мил и любезен, и его простота и вульгарность вас не смущают. Но едва вы заключите брак, у него пропадет всякая охота притворяться, что он вас любит. Вы хоть понимаете, что делаете?»
Она начала беззвучно плакать, и запал мой иссяк — как я мог продолжать? Вместо этого я решил поговорить с самим Ральфом Мейсоном. Я навел справки в ближайшем торговом городке и без большого удивления обнаружил, что репутация у жениха наидурнейшая. Он любил приложиться к бутылке, имел буйный нрав, отличался неразборчивостью в средствах. Приятели говорили, что он хороший спортсмен, это, по всей видимости, означало, что он не пропускает ни единых бегов и играет на них отнюдь не по средствам. Эдакий провинциальный Дон Жуан — до меня пошли слухи о его подвигах: смазливая внешность и развязные манеры позволяли ему легко покорять женские сердца. Даже не представляете, как я встревожился, узнав, к какому человеку у мисс Добернун пробудились столь пылкие чувства. Но сама его порочность позволяла надеяться, что он примет некоторые созревшие у меня предложения. Я послал телеграмму Роберту Добернуну, отставному офицеру, жившему на свой пенсион с большой семьей, двоюродному брату усопшего эсквайра и единственному родственнику и законному наследнику Кейт; получив от него ответ, я пригласил к себе Ральфа Мейсона.
«Хочу поговорить с вами, как с деловым человеком, — начал я. — Когда мисс Добернун сообщила мне, что собирается за вас замуж, я без ее ведома навел справки. Признаюсь, я узнал о вас много интересного».
Он открыл было рот, но я остановил его и попросил спокойно выслушать до конца. Опыт научил меня, что со всякого рода мерзавцами нужно говорить напрямую. Откровенный цинизм в разговоре позволяет им почувствовать себя в своей тарелке, мне же удается сберечь и время, и красноречие.
«Вы знаете не хуже меня, что мисс Добернун умирает, так что не стоит меня убеждать, что вы в нее влюблены. Я не допускаю и мысли о том, что вы всерьез думаете связать с ней жизнь, и я уполномочен предложить вам доход в две тысячи в год, если вы отложите свадьбу на неопределенный срок».
Он взглянул на меня, погладил свои шикарные усы и одарил коварной улыбкой.
«Вы адвокат, мистер Эддишо?» — спросил он.
«Да».
«Надо полагать, человек деловой?»
Я хотел назвать его наглецом и выскочкой, но сдержался.