Начать с того, что каждый вечер он возвращался домой между половиной шестого и шестью часами, и отправлялся прямо в свою комнату. Иногда он снова выходил на час, купить чего-нибудь поесть, заключала она, или, может, пропустить кружку пива, но чаще он оставался дома, и Эсме не видела его до следующего утра. Один или два раза она слышала доносившуюся из его комнаты музыку, очевидно, по радио, и подумала, как приятно слышать, что дом снова ожил и что он служит домом не для нее одной.
Однажды вечером в пятницу м-р Карри спустился в кухню, чтобы вручить ей четыре фунта за квартиру, в тот самый момент, когда она ставила на стол тушеную баранину и, когда она предложила ему остаться и разделить с ней трапезу, он так быстро согласился, что ей стало стыдно — наверное, он обходился вообще без ужина. Она решила, когда представится подходящий момент, предложить ему пользоваться кухней. Но подходящего момента, не представилось. Зато м-р Карри спускался вниз два- три раза в неделю, они ужинали вместе, и она привыкла покупать на двоих, так что когда он предложил ей еще один фунт в неделю, она согласилась — так хорошо было иметь собеседника, хотя она и подозревала, что поступает несколько опрометчиво, несколько легкомысленно. Она слышала, как мать твердит ей о том, что эти трапезы обходятся дороже фунта в неделю.
— Ну и что ж, я не против, они доставляют мне удовольствие, они стоят того.
Как-то вечером м-р Карри спросил, хорошо ли она считает, и когда она сказала ему, что изучала бухгалтерский учет, попросил помочь ему со счетами клиентов за кухонную утварь. После этого она постоянно помогала ему два-три раза в месяц — они устраивали на столе в столовой временную контору, и она вспомнила, как прекрасно у нее получалась раньше такая работа, она почувствовала себя полезной, и работа доставляла ей удовольствие.
— Ну, уже не долго, мисс Фэншоу, — сказал он. — Лето почти что на носу, а летом я, разумеется, работаю на себя.
Но когда она открыла рот, чтобы поподробнее расспросить его, он переменил тему. Не стала она спрашивать и о том, не возражает ли фирма, снабжавшая его моющими средствами, против отсутствия летних заказов.
«Зимой», когда у него есть время, говорил м-р Карри, он читал запоем. Но читал он не романы, биографии или военные мемуары, а энциклопедию — он был владельцем красивого комплекта в кремовом переплете «под кожу», за который вносил ежемесячный взнос. Он завел обыкновение — она сама ему предложила — спускаться с томом в гостиную и сидеть с ней, и она привыкла видеть его в кресле напротив. Время от времени он читал ей оттуда любопытные или занимательные сведения. Его ум жадно впитывал все, особенно то, что относилось к зоологии, географии и антропологии, и он никогда ничего не забывает, говорил он, — никогда не знаешь, что и когда может тебе пригодиться. Эсме Фэншоу слушала, ловко приделывая бахрому к абажуру — она легко овладела этим искусством — и пополняя свое образование.
— Никогда не поздно учиться, м-р Карри.
— Как чудесно, что мы с вами одного мнения! Как дивно!
Да, думала она, да, дивно, моя на следующее утро посуду, и лицо ее слегка разрумянилось от удовольствия и странного волнения. Ей захотелось, чтобы у нее была подруга, которой она могла бы позвонить и пригласить на чашечку кофе, чтобы сказать:
— Право, как приятно, когда в доме есть мужчина, я и понятия не имела, какая это громадная разница.
Но у нее не было близкой подруги, они с матерью всегда довольствовались самими собой. Тогда бы она ей сказала:
— Я чувствую себя моложе, и все благодаря м-ру Карри. Теперь я вижу, что жила только наполовину.
Потом наступило лето. М-р Карри возвращался только в полдесятого, а то и в десять вечера, его набитый щетками, кисточками и пастами чемодан был убран под лестницу и он сменил свой костюм. Теперь на нем был льняной кремовый пиджак, соломенная шляпа с черной лентой, в петлице красовалась роза или гвоздика. Вид у него был просто шикарный, настоящий щеголь, и она представить себе не могла, чем он таким занимался. Каждое утро он уходил из дома, прихватив с собой довольно большой, квадратный, черный ящик. Нужно пойти за ним, думала она, но не делала этого. Потом однажды июльским вечером решила выяснить, разузнав о нем в городе все, что только можно; кто-то должен был знать м-ра Карри — теперь, в своем свежем летнем костюме, он был очень заметен. В глубине души она полагала, что он, вероятно, что-то вроде фотографа на пляже.
Она и сама надела совсем иной наряд: белое пикейное платье, купленное еще пятнадцать лет назад (и оно не только хорошо сидело на ней, но и шло к ней) и соломенную шляпу с низкой тульей и лентой, немножко напоминавшую шляпу м-ра Карри. Когда она спешно шла по дорожке от дома на улицу, она не смела поднять глаз — была уверена, что соседи наблюдают за ней и обсуждают ее. Теперь уже было хорошо известно, что у мисс Фэншоу есть квартирант.
Летом она почти не выходила на приморский бульвар.
— Я предпочитаю жилые кварталы и те магазины, которые поближе к дому, — не терплю летней толпы, — сказала она м-ру Карри.
И к тому же, как внушила ей мать, отдыхающие, которые приезжают сюда летом, «такие простые». Но сегодня, идя по бульвару в теплом вечернем воздухе, вдыхая запах моря, она устыдилась этой мысли, ей не хотелось, чтобы люди подумали, что она выросла снобом — живи и дай жить другим, как любил говорить м-р Карри. У сидевших в шезлонгах или парами прогуливавшихся по набережной людей был абсолютно милый и респектабельный вид. Были тут и женщины постарше и семьи с хорошо воспитанными детишками — это был маленький курорт для избранной публики, и на экскурсионные автобусы здесь посматривали с неодобрением.
Но м-ра Карри нигде не было видно. На пляже не было ни одного фотографа. Она медленно шагала по приморскому бульвару, поглядывая по сторонам. Рядом с возведенным в память о войне монументом был бассейн, где дети могли пускать кораблики, а вдоль сада отеля «Рэйнклифф» тянулась лужайка для гольфа. Право, подумала она, нужно приходить сюда почаще, здесь, право, так приятно летом, я так много упустила.
Дойдя до лужайки для гольфа, она остановилась — ей не хотелось возвращаться домой, в свою довольно темную гостиную — она не испытывала никакого желания в середине июля заниматься изготовлением абажуров. Нет, она сядет на одну из зеленых скамеек рядом с той пожилой парой и будет упиваться ароматами вечера. Потом она услышала музыку. Через минуту она узнала ее. Эта мелодия часто раздавалась за закрытой дверью комнаты м-ра Карри.
И тут она увидела м-ра Карри — там, напротив отеля и лужайки для гольфа. В черном ящике помещался старинный граммофон с трубой, стоявший теперь на тротуаре. Рядом с ним в своей сдвинутой чуть-чуть набекрень шляпе, с тростью под мышкой и своей неизменной бутоньеркой, стоял м-р Карри. Мелодичным, хотя довольно хриплым голосом он пел песню, приплясывая на месте замысловатой чечеткой, и его маленькие ножки быстро и изящно двигались в такт музыке.
Чувствуя, что краснеет, Эсме Фэншоу прикрыла рукой лицо: ей хотелось спрятаться от него, она отвернулась к морю, а у нее в ушах все звучала сентиментальная мелодия. Но все внимание м-ра Карри было поглощено небольшой толпой, собравшейся вокруг него. Один или два прохожих перешли на другую сторону улицы, чтобы посмотреть, как танцует м-р Карри, на пожилом лице которого застыла неподвижная улыбка. У его ног стояла шляпа, в которую люди бросали монеты, и когда пластинка кончилась, он наклонился, аккуратно перевернул ее и снова начал танцевать. Когда закончилась вторая песенка, он сложил граммофон и двинулся по бульвару дальше, чтобы начать свое выступление с самого начала.
Она сидела на зеленой скамье с чувством дурноты и легкого головокружения, сердце у нее громко стучало. Она подумала о матери и о том, что она бы сказала, и в какое глупое положение она попала, потому что люди, несомненно, знали, полгорода видело м-ра Карри. Звуки его музыки плыли по бульвару в вечернем воздухе. Почти совсем стемнело, и море катилось к берегу, покрывая гальку.
Надо пойти домой, думала она, и выставить на тротуар все пожитки из комнаты м-ра Карри и запереть входную дверь; она думала, что надо вызвать полицию или дядю Сесила или пойти к соседям. Он ее унизил, обманул, оскорбил, и она чуть не плакала от стыда.
Но потом, некоторое время спустя, она подумала, что, собственно, она хотела сказать этим «от стыда». М-р Карри не сделал ничего бесчестного. Он не говорил ей, чем он занимается в летнее время, он не врал. Может, он просто скрывал это от нее, потому что она могла отнестись к этому с неодобрением. Это было его личное дело. И, разумеется, в зимнее время он, несомненно, занимался продажей моющих средств, которые он разносил по домам. Он платил за квартиру. Он был аккуратен и опрятен, он был приятный собеседник. Так чего же бояться?