Совершенно внезапно она прониклась жалостью к нему, и в тот же самый миг он превратился в ее глазах в романтическую фигуру — он хорошо танцевал и его пение было не лишено стиля. Может, он выступал в мюзик-холле и у него замечательное прошлое, и кто она такая, Эсме Фэншоу, чтобы презирать его? Какие таланты водились за ней? Или она тоже зарабатывала на хлеб тем, что дарила веселье другим?
— Я тебе говорила, Эсме. Ну, что я тебе говорила?
— Что говорила, мама? Что ты хочешь сказать мне? Отчего ты не оставишь меня в покое?
Ее мать безмолвствовала.
Тогда она тихонько взяла свою сумочку и, покинув зеленую скамейку и приморский бульвар, пошла темными улочками жилых кварталов, мимо садов, сладко пахнувших розами и левкоями, мимо раскрытых окон, к Парковому проезду. Придя домой, она сняла соломенную шляпу, но осталась в белом пикейном платье — вечер был такой теплый. Она пошла в кухню, сварила кофе и поставила его на поднос вместе с тарелкой сэндвичей и тарелкой печенья. Вскоре пришел м-р Карри, и она сказала ему:
— Идите, закусите немножко со мной. Уверена, вам это не помешает, уверена, что вы устали.
И по его лицу она увидала, что он знает, что она знает.
Но в тот вечер ничего не было сказано. Ничего не было сказано до тех пор, пока несколько недель спустя, в сырой и ветреный августовский вечер Эсме Фэншоу не сказала, глядя прямо в лицо м-ру Карри, сидевшему напротив нее с томом энциклопедии от «коровы» до «лязга»:
— Моя мать не раз говорила, м-р Карри: «Я люблю, когда поют и танцуют. Я люблю представления. Это помогает отвлечься — когда поют и танцуют».
М-р Карри отвесил легкий поклон.
© Сьюзан Хилл 1973