— Мина, давай посидим немного в каком-нибудь кафе?
В кафе я отыскал самый укромный уголок и, делая заказ, даже не взглянул на официанта.
Мина, молчаливая и серьезная, внимательно смотрела на меня, в то время как я ни на миг не сводил с её глаз.
— Тебе, должно быть, стыдно появляться со мной на людях?
— Мина, — ответил я изумленно, — Я стараюсь ни на кого не смотреть, когда бываю с тобой.
— Ты не можешь простить мне, какую я веду жизнь.
— Я прощаю тебе все твое прошлое, Мина, каждый твой день и каждую ночь, но я хочу понять тебя, — ведь, ты уже не та глупая девчонка, какой была когда-то, и, хотя я чуть не плачу от того, что произошло, я, тем не менее, сдерживаюсь и не плачу. Я знаю одно, что я люблю тебя, и, что я — твой, как и прежде. Выходи за меня замуж, Мина, кончай с этой жизнью. Что тебе стоит это сделать? Ведь, так или иначе, однажды тебе придется это сделать!?
— Разве, ты не видишь, что ты жалуешься? Это вовсе не говорит о том, что ты простил меня.
— Но может быть я тебя ещё должен и благодарить за то, чем ты продолжаешь заниматься? Неужели ты не понимаешь, как я страдаю, оставаясь один, и, представляя тебя со всеми этими мужчинами? Почему с ними, а не со мной?
— Но с ними — это другое дело., Гвидо, совсем другое и… потом это случается очень редко.
— Я бы мог понять это, если бы ты любила кого-нибудь из них!
— Неужели? Я тебя отлично знаю, Гвидо, и знаю, что ты бы завыл бы от боли ещё сильнее.
— Мина, разве тебе не противна подобная жизнь?
— Ну, что, Гвидо, теперь-то ты видишь, что ты стыдишься меня?
В тот момент я впервые испытал весь ужас и безысходность ситуации, в которой я находился, подобное испытывает человек, шлепнувшийся со всего маху о скалу.
Мина, между тем, наклонив голову, прищурившись, разглядывала меня своими чистыми, невинными глазами. Я тяжело вздохнул и опустил глаза.
— Теперь ты видишь, о чем все твои мысли? — продолжила Мина растроганным голосом. — Почему не с тобой? Но я поступаю так, ради тебя самого. Я уверена, что затем было бы все гораздо хуже.
— А… — промычал я, нервно улыбнувшись. Тогда я тебе предоставлю такую возможность поработать, если ты это считаешь своей профессией. И, если так угодно богу, то я приду к тебе, как это делают все другие.
Мину всю так и передернуло, и она тут же бросила мне в лицо: «Тем хуже будет для тебя, Гвидо, если ты поступишь так: после этого ты больше меня не увидишь».
В тот полдень, набродившись в течение двух часов по жарким и пыльным улицам, я оставил в покое подъезд Мины и направился к другому дому, знакомому мне по предыдущим посещениям, и, находившемуся в глубине переулка. Но, даже удовлетворившись, я не смог избавиться от дурного настроения, вызванного глупой и скучной угодливостью девушки, и направился домой с невыносимым желанием расплакаться. К тому же, я начал снова размышлять — во всех подробностях — над тем, что составляло работу Мины. И вечером, будучи охваченным невыносимой тоской, я вновь стоял у её подъезда. Хотя в тот момент я уже должен был находиться в пути, в моей деловой поездке по клиентам. «Если сегодня вечером я вновь вернулся к ней, — подумал я, — то это значит, что я её действительно люблю».
Но я не осмелился позвонить. И зашел в сомнительную остерию (забегаловку), расположенную почти напротив подъезда. Отсюда в пространстве между горшочками с цветочками и заборчиком хорошо просматривалась дорога, освещенная тусклым светом, и спущенные жалюзи дома, погрузившегося в темноту.
«Здесь я буду проводить все свои свободные вечера», — мысленно вознамерился я. Но уже через полчаса я совсем раскис. В подъезде постоянно кто-то исчезал: то это был мужчина, то юноша, то группа солдат, сменявшаяся шумной ватагой этаких любителей острых ощущений. Или — что еще хуже — периодически кто-нибудь из них неожиданно задерживался на пороге и принимался истошно кричать во всё горло. Один тип, одетый в кожаную куртку, приехал даже на мотоцикле, наполняя ночь невообразимым шумом, соскочил с мотоцикла и тут же бросился со всех ног вверх по лестнице.
Не говоря уже о тех, кто выходил. Каждый из них мог побывать у Мины. Я заметил тучного и лысого мужчины, который подозрительно поозирался по сторонам и тут же поспешно удалился. Если бы я в тот момент не побежал, то наверняка бы не выдержал и закричал бы, что есть сил.
Не секунды не колеблясь, я бросился к подъезду и сразу же позвонил. В переполненном и прокуренном зале Мины не было. Я застыл на месте и, с трудом переводя дыхание, уставился на дверь. Неожиданно передо мной выросла полуобнаженная Аделаида. Она подмигнула мне и поприветствовала меня, взяв под козырек.
Я поинтересовался у нее — не вышла ли она подышать свежим воздухом. И в тот же момент увидел Мину. Она была в нежно голубой блузе и в белых шелковых трусиках — при этом особенно бросались в глаза ее загорелые ноги и талия. Между тем, она что-то протягивала хозяйке. Увидев меня, стоящим за Аделаидой, Мина нахмурилась. Нельзя сказать, что это её сильно удивило, но действовала она решительно. Она быстро подошла ко мне, бесцеремонно отстранила Аделаиду в сторону, и собиралась было заговорить со мной. Но тут же какой-то мужчина, весьма худощавый, из блондинов, лысоватый спереди и в очках, до того стоявший неподвижным в стороне, неожиданно появился перед ней и указал на неё пальцем.
Мина опустила глаза, повернулась и покорно последовала за ним, оставив меня наедине с собой. Аделаида буквально прыснула со смеху. Мне же совершенно перехватило дыхание.
Горькие слезы, навернувшиеся на моих глазах, со стороны могли быть принятыми за капли проступившего пота. Я слышал, как что-то говорила Аделаида. Тут же затарахтели звоночки, размещавшиеся на столе у хозяйки. Тогда я решительно вышел, никого и ничего не замечая вокруг себя.
* * *Может это показаться глупо, но той же ночью я принял другое невероятное решение: напиваться каждый вечер. Я говорил себе: «Если она загорела снаружи, то я загорю изнутри». Мне тут же стало плохо, и, хотя голова шла кругом, я никак не мог забыть блузки Мины. Поскольку я привык жить один, мне было непросто освободиться от какой-либо навязчивой мысли, и вследствие чего этот сардонический очкастый блондин мерещился мне на протяжении всей ночи.
Мину я увидел только в воскресенье, как обычно, рано утром. Я поджидал её появления, наблюдая из остерии, и решительно преградил ей дорогу. Мина удивленно посмотрела на меня, остановилась, протянула мне руку, и затем, так как я мешал ей ступить на тротуар, предложила: «Может, пройдемся, у меня нет никакого желания задерживаться здесь».
Она принялась жаловаться на то, что я пренебрег ей и собирался её предать. Говорила о том, что все это время думала обо мне, особенно, пробуждаясь по утрам, когда она чувствовала себя особенно одинокой. Почему я не был добр к ней? Ведь, был же я к ней добр в Вогере, когда мне было только двадцать лет. Я ничего не ответил и подумал о том, мучаясь от ревности, что сейчас Мина была уже женщиной.
— Предать тебя? Но с кем? — неожиданно спросил я.
— О, Гвидо, — ответила она мне, — ведь, и я хочу того же, чего желаешь ты. Но затем всё станет ещё хуже, и ты станешь обращаться со мной, как с другими…
— Так сделаем же доброе дело, и, давай поженимся.
— Гвидо, я не могу, и причиной тому — моя жизнь. Я уверена, что через год, а, может быть, и раньше, ты меня возненавидишь…
— Мина, но я люблю тебя.
— Я это знаю, — ответила Мина, взяв в свою руку мою руку, — я это знаю, Гвидо. Ты думаешь, я не понимаю, что ты переживаешь? Но как раз, поэтому я тебя и прошу быть моим другом и не желать ничего больше. После чего, взглянув мне в глаза, тихонько проговорила: «Мне было бы постоянно стыдно за меня перед тобою».
— В Вогере ты была согласна выйти за меня замуж.
— В Вогере ты меня любил и поверил мне, когда я тебе призналась, что именно отец настроен против этого брака.
— Что из этого вышло, теперь мы видим!
— Гвидо, мой отец умер, и все остальное касается только меня.
— Но, с кем это я собирался предать тебя?
— Ты зачем разговаривал с Аделаидой?
— Что мне оставалась делать, если она оказалась прямо передо мной: ведь, я искал тебя.
Мина нахмурилась. — Гвидо, больше никогда не приходи в этот дом. Или же ты меня больше никогда не увидишь.
— Мина, — сказал я и остановился, — я не хочу спрашивать тебя ни о чем, но я вижу, что ты стыдишься этой жизни. Так прекрати же её, и, давай поженимся. Я — всё тот же и ничуть не изменился.
— Мне нечего стыдиться, Гвидо. И я уже тебе сказала свое слово.
— Может, ты больна сифилисом, Мина?
По лицу Мины пробежала улыбка. — Но, как тогда я бы смогла работать? О, Гвидо, да ты ещё совсем мальчишка. Как хорошо бы было чувствовать себя просто друзьями и забыть обо всех этих вещах. Какое тебе дело до всего этого? Смотри на все так, как если бы я была уже замужем.