Я заглядываю ей в глаза и понимаю, что все будет.
– Катя? Лена? Оля?
– Надя.
– Ох, прости меня Надя! – весело заливается Алина и подталкивает ко мне стакан с бренди.
Она налила по-женски, «на три пальца».
– Давай, Артем батькович, выпьем за знакомство.
Мы чокаемся. Я пью, стараясь уместить все в один глоток – тогда не так противно. «Слынчев бряг» прокатывается по пищеводу и в желудке словно зажигается маленькое солнышко. Торопливо закусываю пирожком, смахиваю слезы с ресниц. Крепкая штуковина это болгарское бренди!
Алина пьет мелкими глоточками, смакуя вкус. Чувствуется, что она знает толк в подобных удовольствиях. Не спеша, со знанием дела закусив, подмигивает мне.
– Ну что, не ожил?
– Получше.
– Куришь?
– Иногда, – я зачем-то пожимаю плечами, словно извиняясь.
Это правда – я действительно могу покурить за компанию, под пивко или винцо. Но зависимости от никотина у меня нет.
– Угощайся, – Алина достает пачку «Золотого руна» и протягивает мне сигареты.
Закуриваем. Ароматный дым стелется по купе.
– Замороженный ты какой-то, – с упреком говорит Алина. – Давай-ка еще по одной!
Я наблюдаю, как она снова быстро и точно разливает бренди и думаю: «А какого черта? Чего я сижу, как поп на именинах? Симпатичная девка, сама пришла, принесла выпить… За ней, небось, мужики табунами бегают. Надя – не стенка, подвинется. Кроме того, она ведь ничего не узнает. Интересно, кем я выгляжу в глазах этой Алины? Туповатым пацаном, наверное. Нет, надо быть мужчиной!
Я решительно отбираю у Алины бутылку, наливаю себе полстакана. Кстати вспоминаю одно из любимых застольных высказываний дяди Гоши: «Если стакан наполовину полон, значит, душа еще наполовину пуста», озвучиваю его.
Алина хохочет.
– Вот это по-нашему!
Все! Напряжение исчезает, словно его и не было. Мы болтаем, смеемся, как старые знакомые. Алина рассказывает забавные истории из своей кочевой железнодорожной жизни, я травлю анекдоты. С этой женщиной мне неожиданно хорошо и просто. Из этого открытия я делаю далеко идущие выводы и спрашиваю:
– Ты замужем?
– Даже не думай!
– Ты очень красивая, когда смеешься.
– Ну, так не давай мне заскучать, – неожиданно серьезно заявляет Алина и начинает расстегивать пуговицы на рубашке.
Становится душно. Я лезу коленом на стол, открываю окно. В купе врывается свежий ночной ветер.
– Смотри!
Ловлю себя на мысли, что уставился в окно, будто боюсь обернуться и увидеть то, что происходит в полуметре от меня.
– Смотри же! – смеется Алина..
Ее рубашка летит мне в голову. Машинально ловлю и чувствую запах духов и чего-то еще, сводящего с ума.
Алина веселится и играет со мной. Забирается на полки – левой ногой на левую, правой на правую, руками за верхние полки – голая грудь подрагивает, живот втянут, узкая юбка задралась.
– Ну же!
Страх, смущение, чувство вины и все остальные чувства сметает сокрушительной волной страсти. Я кладу ладони на ее ноги, провожу вверх, по гладким загорелым бедрам, подхватываю натянувшуюся ткань синей юбки и решительно задираю еще выше. Теперь я держу ее за талию. Мои ладони спрятаны под скомкавшейся юбкой и это единственный предмет одежды, который есть сейчас на Алине.
– Ты всегда ходишь без белья?
Алина наклоняется и прекращает мои глупые вопросы долгим поцелуем.
Утро. Я лежу и смотрю на обтянутое серым кожзаменителем днище верхней полки. Воспоминания не вызывают во мне никаких приятных эмоций. Скорее, наоборот – хочется принять душ и забыть все случившееся, как сон. Вдобавок после бренди и сигарет я чувствую похмелье.
Поезд подъезжает к Казани. В окне, на фоне грозового неба, видны белые стены и башни кремля, «летающая тарелка» цирка, купола церквей и мачты освещения центрального стадиона. Собираю вещи, снимаю постельное белье – его требуется сдать проводнице – и иду по вагону. Надо быстрее отвязаться от белья и занять место в тамбуре, чтобы первым выйти из поезда. Не люблю толчею, суматоху, восторженные вопли встречающих и слюнявые поцелуи на перроне. Да еще не ровен час Алина прицепится – где живешь, когда встретимся, то да се…
А может, все дело в моем плохом настроении? Оно впрямь не ахти. Все эти видения наяву, битвы, кровь, рыжебородый Есугей, дурацкая железяка в шкатулке – ну не мог дядя Коля мне библиотеку свою завещать, что ли? – и очередная бессонная ночь в объятиях неутомимой Алины вымотали меня…
Встречаться с проводницей мне не хочется. То, что было вчера, останется в прошлом. Я так решил. За прошлое нельзя цепляться, иначе вечно будешь жить в паутине воспоминаний. Что случилось – то случилось. Нужно двигаться дальше.
В купе проводников хозяйничает сменщица Алины, дородная тетка с родинкой на щеке. Сдаю белье и скорее ухожу – не нравится мне ее ехидный и понимающий взгляд.
Перехожу в соседний вагон и в нерабочем тамбуре натыкаюсь на двоих мужиков. Они явно с сильного перепоя, лица злые, помятые. Молодой парень, почти ровесник, здоровяк в расстегнутой рубашке, преграждает мне путь и спрашивает, дыша перегаром:
– Брат, закурить есть?
Отвечаю «в стиле» – так всем проще:
– Не, брат, пачку вот выбросил…
Я ожидаю, что после моих слов он отойдет в сторону и я спокойно пойду дальше, но здоровяк толкает меня в грудь.
– А если поискать?
Я ростом чуть меньше метра восемьдесят. Этот бугай выше меня на две головы. Краем глаза замечаю, как его низкорослый приятель заинтересовано пододвигается вплотную. Он постарше, коротко острижен. Руки в блатных наколках – перстни, кинжал со змеей, прочая ерунда.
– Как она тебе?– бугай хитро прищуривается.
– Ты о чем?
– Бойкая? А? Понравилось?
Понимаю, что попал. Ничем хорошим эта история не закончится.
– Пройти дай. – Как можно спокойней говорю, а сам проклинаю себя за ночное приключение.
– А ведь это невеста моя, – корчит кислую мину бугай. – И мне вот обидно… Правда, Рустик? Бугай смотрит на приятеля. – Это ж обидно, когда твою невесту дрючит какой-то недомерок?
Поезд замедляет ход. Колеса бьются на стрелках. Короткий щелчок сливается с этими звуками, но я реагирую на него, потому что знаю, что это.
Кнопочный нож или, как говорят блатные, выкидуха. Вот он, зажат в руке мужика. Широкое тусклое лезвие направлено мне в живот.
Сердце ухает куда-то в пятки. Пай-мальчиком я никогда не был, за свои неполные девятнадцать лет попадал в разные передряги. Били меня, бил я. Улица Заря в Казани – это вам не Горького в Москве. Но одно дело махаться с сопляками-сверстниками «двор на двор» или биться с одноклассниками «до первой крови», и совсем другой – нож-выкидуха, готовый вспороть живот.
– В сумке что? – глухо спрашивает Рустик.
Я начинаю вспоминать, что лежит в сумке. Письмо, мамина тушь, крем, странный предмет в шкатулке…
И вдруг я успокаиваюсь. Перед глазами на секунду возникает девять конских хвостов на высоком древке. Степной ветер бьет мне в лицо, холодит лоб. Я плавным движением скидываю сумку с плеча. Здоровяк отвлекается, делает короткий шаг, тянет руку, чтобы поднять ее. Именно этого я и добивался. Теперь урка с ножом не сможет напасть на меня – его заслоняет наклонившийся амбал. А вот я смогу.
Коротко, без замаха, бью здоровяка кулаком в солнечное сплетение. Это место гораздо более уязвимо, чем лицо. Почему-то в дворовых драках пацанва всегда разбивает друг другу именно лица. Так положено, это неписаный закон: начал махаться – бей в торец. О торец амбала, что уже взялся за ремень моей сумки, можно отбить руку. Чтобы отправить его в нокаут, требуется кувалда. А «солнышко» пробить не сложно. Удар – и человек выкатывает глаза, тщетно силясь сделать вдох. Он уже не боец, а боксерская груша.
Главное – не суетиться. Есугей вот не суетился – и разбил своих врагов.
Второй удар я наношу ребром ладони по шее здоровяка. Руки делают все как бы сами собой, без вмешательства головы. Во мне вспыхивает веселая боевая злость.
Парень со стоном падает на колени. Урка с ножом внимательно смотрит на меня, сузив глаза. Он не обескуражен, наоборот. В его мутных глазах ясно читается – теперь он будет резать.
Но урка не знает, что монгольский ветер уже остудил мою голову. Он привык иметь дело с людьми-жертвами, с теми, кто боится. Я – не боюсь. Я видел, как смелые духом побеждают сильных телом и оружием.
– Запорю! – визжит урка и кидается на меня, страшно оскалив полный железных зубов обметанный рот. Руку с ножом он держит на отлете, готовясь нанести удар. Я коленом толкаю стонущего на полу здоровяка ему под ноги, бью с правой в висок. Запнувшись и получив дополнительное ускорение, урка летит к вагонной двери и со всего маху бьется головой о массивную ручку.
Короткий вскрик, звон выпавшего ножа – и человек без движения замирает на полу. Под головой быстро расползается темно-красная лужа.
Кровь. Мозг пронзает короткая, как молния, мысль: «Надо сваливать!».