Словно прочитав мои мысли, Голубева сказала:
– Я любила украшения, когда была молодая. Что-то покупала сама, что-то дарил муж… Удивительно, как, оказывается, мало все это стоит, когда продаешь!
Взяв кольцо в руки, я покрутила его в свете тусклой лампы над кроватью больной. Я, конечно, не эксперт в такого рода вещах, но и мне совершенно ясно, что колечко, судя по всему, стоило всех украшений, которые когда-либо хранились в доме Голубевых. Довольно крупный бриллиант окружала мелкая россыпь рубинов, окаймленных более мелкими бриллиантами. Грани переливались в свете лампы, сияние прямо-таки завораживало.
– Какая красота! – воскликнула я, с трудом отводя глаза от украшения.
– Оно досталось мне от матери, – сказала Галина Владимировна, беря кольцо в руку и медленно вертя в узловатых пальцах. – Это кольцо в нашей семье передавалось из поколения в поколение с начала девятнадцатого века. Представьте себе, дорогая, мой предок был крепостным актером. Барин любил его и вместе с вольной одарил этим кольцом. Оно стало своего рода талисманом. Мой прадед был врачом еще до революции, довольно известным в те годы. Он эмигрировал в Штаты, как только почувствовал, что затевается что-то страшное, забрав с собой одну из дочерей. Вторая, замужняя женщина, моя бабка, уезжать отказалась. Прадед оставил ей это кольцо, веря, что тогда с ней ничего плохого не случится. Так и вышло: революция пощадила бабушку, как и Гражданская война, и блокада… Даже в самые тяжелые времена ни у кого из нас не возникало даже мысли о том, чтобы продать его или обменять на продукты – разве можно продать оберег? После моей смерти у Светланки останется только это кольцо, и оно, надеюсь, обеспечит ей безбедное существование на некоторое время!
– Думаю, Галина Васильевна, что торопиться вам не стоит! Даст бог, проживете еще достаточно долго!
– Эх, дорогая, да разве это жизнь? – горько вздохнула Голубева, и спорить с ней у меня просто не хватило лицемерия.
– В любом случае, – добавила она, – похоронить меня есть на что: я скопила почти сто тысяч с пенсии, и Светлана знает, где они лежат. Теперь надо придумать, как избавиться от Антонины, а то она все ходит и ходит кругами, как тигр в клетке, в ожидании моей смерти…
В этот момент в комнату вошла Света, неся на дешевом пластиковом подносе три разномастные чашки и блюдечко с дешевым джемом.
– Чай готов! – радостно заявила она и широко улыбнулась, как улыбаются маленькие дети, которым еще неведомо мировое зло, а потому они открыты и бесхитростны.
* * *Подходя к больнице, я вспомнила о вчерашнем падении и замедлила шаг, стараясь двигаться с осторожностью. К счастью, сегодня дорожка не только к служебному, но и к главному входу больницы оказалась посыпана мелким гравием – экая роскошь по нашим-то временам!
Это оказалось не единственным изменением. Исчезла табличка с двери ординаторской. Эта табличка, предмет особой гордости Гоши, гласила: «Уважаемые пациенты! Помните: врачи конфеты не пьют и цветами не закусывают!»
А потом я увидела Люду. Боже мой, она явно провела всю ночь в салоне красоты и не ложилась, чтобы не испортить свой шикарный вид! Сколько я ее помню, Люда всегда носила «конский хвост», теперь же свежеобесцвеченные волосы ее были взбиты в высокую прическу, настоящее произведение парикмахерского искусства. На самом видном месте в этой копне красовалась невероятных размеров заколка, чьи псевдо-алмазные грани отражали лучи ламп дневного света. Она вышагивала на десятисантиметровых каблуках, а короткий халатик нежно-салатного цвета едва прикрывал аппетитную попку, и крепкие стройные ножки в таком «камуфляже» никак не могли остаться незамеченными. Люда одарила меня высокомерным взглядом и сквозь зубы пробормотала нечто, что, наверное, в данных обстоятельствах можно принять за приветствие.
Однако Люда стала не единственной, чьей перемене в облике мне пришлось в тот день удивиться. Физиотерапевт Аня тоже по какой-то непонятной для меня причине опять оказалась в ординаторской.
– Что-то ты зачастила, – заметила я, окидывая взглядом броский макияж, сетчатые колготки и красные туфли-лодочки. Обычно ее в нашем отделении днем с огнем не сыщешь, а тут – такая неожиданность – два дня подряд! – Ты покрасилась?
– Нет, что ты, – возразила она, нервно улыбнувшись. – Это мой натуральный цвет.
Черта с два! Да за такой «натуральный» цвет в парикмахерской небось содрали тысячи три, не меньше. То, что происходило перед моими глазами, меня удивило, хотя о причине догадаться нетрудно: дело, несомненно, в новом заве! И тут я подумала, что сама пришла, как обычно, никак не подготовившись к встрече.
Не могу сказать, что у меня вообще не возникала такая мысль. Утром я вскочила пораньше, приняла душ с ароматным гелем и принялась за обработку лица – маска, косметика… В общем, когда проснулся мой сынуля и, глянув на меня изумленными глазами, спросил: «У вас на работе праздник?» – я тут же кинулась обратно в ванную и смыла с себя все, что успела «нарисовать». В самом деле, если разница между вчерашним и сегодняшним днем столь заметна, то мне вовсе не хочется выглядеть глупо в глазах коллег. А тем более – в его глазах.
Но теперь, увидев Люду и Аню при полном параде, я начала жалеть о том, что пренебрегла ухищрениями, которыми они воспользовались весьма умело и расчетливо.
Встряхнув головой, я отогнала от себя все мысли, не касающиеся работы, и уселась за свой стол, схватившись за первую попавшуюся историю болезни. Предстояли тяжелые сутки, и я не собиралась с самого начала настраиваться на негатив. Сегодня мне следовало увидеться с двумя пациентами в ортопедии и с тремя – в хирургии позвоночника, потому что потом я появлюсь в больнице только через два дня. Затем – операция в хирургии, три – в ортопедии и дежурство в приемном покое.
Около десяти я заскочила в столовую, чтобы перехватить чего-нибудь поесть до того, как начнут развозить еду пациентам. Я никогда не беру с собой бутерброды из дома, потому что у повара, Надежды Гавриловны, добрейшей души женщины, всегда есть чем нас, врачей, порадовать. В столовой никого не было, и я, пользуясь возможностью, выбрала себе столик за книжным шкафом, откуда меня не могли увидеть из коридора и большей части столовой. Этот книжный шкаф оказался здесь стараниями покойного зава. Пациенты приносили из дома книги – в основном, конечно же, дешевого карманного формата, в бумажных переплетах. Частенько они не хотели забирать их, прочитав, и оставляли в палатах. Нянечки и медсестры относили их в ординаторскую или сестринскую. Когда книг скопилось около полусотни, Ивахин предложил поставить в столовой специальный шкаф, который принесли из подсобки, чтобы все больные могли пользоваться этой импровизированной библиотекой. Никто не следил за возвратом литературы, поэтому любой мог взять понравившуюся книжку и унести с собой. Правда, обычно такого не случалось. Совсем наоборот: люди, прознав про «библиотеку», стали приносить все новые и новые издания даже после того, как выписывались. Похоже, скоро одним шкафом нам уже не отделаться. Я и сама частенько беру отсюда что-нибудь почитать, особенно на дежурстве.
По громкому смеху и стуку каблучков по бетону, стыдливо прикрытому старым линолеумом, я поняла, что в столовую вошли медсестры. Видеть их со своего места я не могла, но и они меня тоже.
– Нет, он пупсик! – раздался голос одной из девушек. Если не ошибаюсь, это Маша Орлова, которая совсем недавно окончила медучилище и, к счастью, еще не вполне освоилась. Я говорю «к счастью», потому что чем дольше младший медицинский персонал работает в больнице, тем больше матереет. Мужчины-врачи еще могут ожидать уважения от этих девчонок, но уж никак не мы, женщины! Я заметила одну закономерность: самые лучшие отношения у меня почему-то складываются с теми медсестрами, которые старше меня. Те, что намного моложе, порой ведут себя не совсем адекватно. Я, помню, однажды заговорила на эту тему с Аней, на что она отмахнулась: «Да брось ты, они завидуют!» – «Чему завидуют?» – удивилась я. «Тому, что ты, красивая и в самом соку баба, стоишь намного выше их по положению. Тебя уважают пациенты и врачи, а о них ноги вытирают. Ну, в крайнем случае спят с ними, пока не приедятся, а потом новых находят: молодого «мяска» из училища в больнице хоть пруд пруди, сама знаешь».
Так вот, Маша являлась одной из немногих медсестричек, к которым я испытывала теплые чувства.
– Он просто прелесть, – продолжала она, – только очень уж строгий, по-моему, – не подступишься!
– Смотря кто подступает, – услышала я тягучий, как расплавленная ириска, голос Люды.
Я точно знала, что будут делать девчонки. Они обычно садились за один из столиков и вытаскивали из пакетов запасы, принесенные из дома. Они не могут позволить себе питаться в кафе, а больничную еду – не желают. А Надежда Михайловна подкармливает только старший медицинский персонал.
