— Ухитрился ли он что-нибудь отпечатать перед смертью? — спросил Кроули.
Эксперт покачал головой:
— Ни слова. Бумага в машинке скручена, видно, он очень спешил и все-таки не успел.
— Он зря тратил время, — сказал Кроули, — Малый сразу признался.
— Тот, что остался с полицейским?
— Угу.
— Не кажется ли это странным? — спросил эксперт. — Попробуйте-ка отравить кого-нибудь, а потом выскочить на улицу и признаться первому встречному полисмену.
Кроули пожал плечами:
— Ну вы-то, конечно, не смогли бы.
— Я подготовлю для вас заключение как можно быстрее, — сказал эксперт.
— Благодарю, док. Пошли, Эйб, доставим нашего голубка в гнездышко.
— О’кей, — рассеянно произнес Ливайн.
Он уже почувствовал что-то неладное. Ощущение того, что все здесь далеко не так просто, возникло сразу же, как только он уловил нечто в глазах Перкинса. Это чувство росло с каждой минутой. Но ситуация не становилась яснее.
Они вернулись к Тэннеру и Перкинсу, и Кроули сказал:
— О’кей, Перкинс, давайте прогуляемся.
— Вы собираетесь забрать меня? — спросил Перкинс.
Голос его был полон какого-то странного нетерпения.
— Поторапливайся, — сказал Кроули. Он не считал нужным отвечать на праздные вопросы.
— Хорошо, — ответил Перкинс. И повернулся к Тэннеру: — Не могли бы вы сдать мои книги и пластинки в библиотеку? Они должны быть возвращены сегодня. Все на стуле. И кроме того, в стопке пара пластинок Эла.
— Конечно, — ответил Тэннер. Он пристально и настороженно посмотрел на Перкинса, и Ливайн отметил, что то же ощущение, не дающее покоя ему, видимо, охватило и Тэннера.
— Пойдем, — сказал Кроули нетерпеливо, и Перкинс двинулся к двери.
«Я должен установить истину», — подумал Ливайн.
Как только Кроули и Перкинс покинули квартиру, Ливайн стал рассматривать книги и пластинки, которые Перкинс хотел вернуть в библиотеку. Здесь было два сборника пьес елизаветинской эпохи, «Ежегодник новых искусств» и две книги по криминологии. Пластинки главным образом представляли записи народных песен.
Ливайн нахмурился и подошел к Тэннеру.
— О чем вы говорили с Перкинсом перед нашим приходом? — спросил он.
Вид у Тэннера был озадаченный.
— Об ограниченности мышления преступников, — ответил он. — Здесь что-то нечисто, лейтенант.
— Возможно, вы правы, — согласился Ливайн и последовал за Кроули и Перкинсом.
Все трое сели на переднее сиденье машины, Кроули опять был за рулем, а Перкинс расположился посредине. Ехали молча. Ливайн пытался понять, где же крылась фальшь.
В участке, после регистрации, Перкинса провели в одну из комнат для допроса. Здесь стоял простой обшарпанный стол и четыре стула. Кроули сел за стол, Перкинс напротив, Ливайн расположился в левом углу, а стенографист с блокнотом в руке занял четвертый стул за спиной Кроули.
Первые вопросы Кроули, по сути дела, повторяли те, которые он задавал на квартире Грубера, на этот раз для того, чтобы их записать.
— О’кей, — сказал Кроули, когда покончил с ними. — Вы и Грубер занимались одним и тем же делом, вели один и тот же образ жизни. Вы оба были непубликующимися писателями, оба посещали вечерние курсы в «Колумбии», оба существовали на весьма скудные средства.
— Все верно, — сказал Перкинс.
— Давно ли вы познакомились?
— Около шести месяцев назад. Мы встретились в «Колумбии» и ехали вместе в метро после занятий. Разговорились, выяснили, что оба мечтаем об одном и том же, и стали друзьями. Видите ли, бедность любит компанию.
— В «Колумбии» посещали одни и те же классы?
— Только один. Творческого процесса. Его вел профессор Стоунгелл.
— Где вы купили яд?
— Я не покупал. Купил его Эл, когда вернулся из армии, и держал при себе. Он не переставал говорить, что если вскоре хорошо не заработает, то покончит с собой. Но на самом деле он не думал об этом. Это была своего рода шутка.
Кроули потянул себя за мочку правого уха. По долголетнему опыту работы с партнером Ливайн знал: этот жест озйачает, что Кроули в замешательстве.
— Вы пошли к нему сегодня, чтобы убить?
— Да, именно так.
Ливайн покачал головой. Конечно же, это неправда.
— Почему вы принесли с собой библиотечные книги? — мягко спросил он.
— Я шел в библиотеку, — сказал Перкинс, повернувшись вместе со стулом к Ливайну.
— Смотрите на меня, — рявкнул Кроули. Перкинс повернулся опять к Кроули, и снова Ливайн успел заметить ту же вспышку в его глазах, на этот раз более сильную и в то же время более похожую на мольбу. О чем Перкинс мог умолять?
— Я шел в библиотеку, — повторил Перкинс. — Эл взял пару пластинок на мой абонемент, и я зашел за ними. По дороге я решил его убить.
— Почему? — спросил Кроули.
— Потому что он был помпезный осел, — упрямо повторил Перкинс.
— Потому что он добился, что его рассказ был принят одним из литературных журналов, а вам это не удалось? — подсказал Кроули.
Возможно. Отчасти. А в делом из-за его характера. Он был необщительный человек. И слишком много о себе воображал.
— Почему вы убили его сегодня? Почему не на прошлой или на следующей неделе?
— Потому что я захотел это сделать сегодня.
— Почему вы сами сдались?
— Вы все равно забрали бы меня.
Вы сознавали это перед тем, как убили его? — спросил Ливайн.
— Не знаю, — ответил Перкинс, не поворачиваясь к Ливайну. Не задумывался. А когда это произошло, понял, что полиция так или иначе найдет меня. Обратятся к профессору Стоунгеллу, к другим людям, которые знали нас обоих, и решил не дожидаться. Пошел и сознался.
— Вы заявили полицейскому, — сказал Ливайн, — что убили своего лучшего друга.
— Все верно.
— Почему вы употребили выражение «лучший друг», если ненавидели его так сильно, что хотели убить?
— Он был моим лучшим другом. По крайней мере, в Нью-Йорке. Я, по сути, никого не знал, кроме профессора Стоунгелла. Эл был моим лучшим другом, потому что был единственным.
— Вы сожалеете, что убили его? — спросил Ливайн.
На этот раз Перкинс повернулся к нему, не обращая внимания на Кроули.
— Нет, сэр, — сказал он, и его глаза теперь ничего не выражали.
В комнате воцарилось молчание. Кроули и Ливайн смотрели друг на друга. На немой вопрос Кроули Ливайн пожал плечами и покачал головой. Что-то здесь было не-так, но что — он не знал. Перкинс, который мог бы пролить свет на это дело, окончательно все запутал.
Кроули повернулся к стенографисту:
— Оформите как положено. И пришлите кого-нибудь, чтобы забрать голубка в его гнездышко.
После того как стенографист ушел, Ливайн сказал:
— Перкинс, — вы хотите что-нибудь добавить не для протокола?
Перкинс усмехнулся. Он отвернулся от Кроули и уставился в пол, будто увидел там нечто занятное.
— Не для протокола? — пробормотал он. — Пока здесь вас двое, все будет для протокола.
— Вы хотите, чтобы один из нас ушел?
Перкинс опять взглянул на Ливайна и перестал улыбаться. Казалось, он на минуту задумался, а затем отрицательно покачал головой:
— Нет, но, во всяком случае, благодарю вас. Не думаю, что смогу что-нибудь добавить. По крайней мере сейчас.
Ливайн нахмурился и опять уселся на стул, пристально вглядываясь в Перкинса. Юноша казался не очень-то искренним: слишком уж много противоречий нагородил он. И разобраться в Перкинсе никак не удавалось образ его расплывался.
После того как Перкинса увели двое полицейских в форме, Кроули поднялся, потянулся, вздохнул, дернул себя за мочку уха и спросил:
— Что думаешь об этом, Эйб?
— Не нравится мне все это.
— Знаю. Видел по твоему лицу. Но он признался, что же еще?
— Как ты знаешь, самооговор не такое уж редкое явление.
— Но здесь не тот случай, — сказал Кроули. — Парень может признаться в преступлении, которого не совершал, когда ему нужна реклама или что-то в этом роде, либо если он покрывает кого-нибудь. Перкинс мне не кажется звонарем, вряд ли существует кто-то третий, кого он мог бы покрывать.
— Если учесть высшую меру наказания, принятую в штате, то признание в убийстве, которого он не совершал, может стать для него самоубийством.
Кроули покачал головой:
— А что, это, пожалуй, похоже на Перкинса.
— На Перкинса ничего не похоже. Он воздвиг перед нами гладкую стену, на которую мы пялимся. Но за ней что-то есть, пару раз это проскальзывало.
— Не делай из мухи слона, Эйб. Малый сознался. Он убийца. Давай остановимся на этом.
— Понимаю, что работа закончена. И все же что-то меня все-таки беспокоит.
— О’кей, — сказал Кроули. Он снова сел и положил ноги на стол. — Давай разберемся. Что тебя беспокоит?
— Все, Во-первых, мотив. Ведь не убивают человека только за то, что он помпезный осел, а через минуту не утверждают, что он был твоим лучшим другом.